– Вы хотите сказать, – неторопливо проговорил Артур, – что они предпочли бы считать Джека Эрджайла виновным?

– Ну конечно, – ответил Маршалл. – Конечно, и без всяких сомнений. Если позволите мне некоторый цинизм, личность Джека Эрджайла идеальным образом объясняла неприятный факт убийства в семье. В детстве он был проблемным ребенком, в юности обнаруживал преступные наклонности, в зрелом возрасте – необузданный темперамент. В семейном кругу всему этому, возможно – даже обязательно, – находили какие-то извинения. Его могли оплакивать, ему могли симпатизировать, могли твердить себе самим, друг другу и всему миру, что сам он на деле ни в чем не виноват, что придут психологи и все объяснят! Очень, очень и очень удобная позиция.

– И теперь… – Калгари умолк.

– И теперь, – сказал мистер Маршалл, – ситуация приняла совершенно другой облик. Совершенно другой. Пожалуй, даже пугающий.

Калгари полным откровенности тоном проговорил:

– Значит, принесенная мной новость была неприятна и для вас, так?

– Вынужден признать это. Да. Да, честно признаю, что я был… расстроен. Дело, вполне благополучно закрытое – да, я действительно вправе воспользоваться словом «благополучно», – теперь открывается заново.

– Вы говорите это как официальное лицо? – спросил Артур. – То есть с точки зрения полиции дело будет открыто заново?

– О, вне сомнения, – отозвался Маршалл. – Когда Джек Эрджайл был признан виновным под тяжестью непреодолимых улик – присяжные выходили из зала всего на четверть часа, – с точки зрения полиции это стало завершением дела. Но теперь, при условии полного посмертного помилования, дело открывается заново.

– И полиция вновь приступит к расследованию?

– Я бы сказал, почти непременно. Конечно, – добавил Маршалл, задумчиво потирая подбородок, – учитывая обстоятельства дела и прошедшее время, сомнительно, что они сумеют добиться какого-либо результата… Со своей стороны, я бы усомнился в этом. Они могут прийти к выводу, что виновен один из тех, кто находился в доме. Они могут даже выдвинуть весьма остроумное предположение о том, кто мог это сделать. Однако добыть определенные улики будет нелегко.

– Понимаю, – проговорил Калгари. – Понимаю… Да, именно это она и имела в виду.

– О ком вы говорите? – резким тоном спросил адвокат.

– О девушке, – ответил Калгари. – Об Эстер Эрджайл.

– Ах да. Молодая Эстер… – Уже с любопытством Маршалл спросил: – И что же она вам сказала?

– Она говорила о невиновных, – ответил Калгари. – Сказала, что теперь важно не кто виноват, а кто не виноват. Теперь я понимаю, что она хотела сказать…

Маршалл бросил в его сторону пронзительный взгляд.

– Готов допустить это.

– Она имела в виду именно то, о чем вы говорили, – сказал Артур Калгари. – Она подразумевала, что теперь вся семья снова окажется под подозрением…

Маршалл перебил его:

– Снова – не то слово. На самом деле семья никогда прежде не подпадала под подозрение. Джек Эрджайл с самого начала был самым очевидным подозреваемым.

Калгари отмахнулся.

– Семья окажется под подозрением и может надолго, а то и навсегда остаться под подозрением. Если виновен один из членов семьи, возможно, что они и сами не знают, кто именно. Они будут смотреть друг на друга и… гадать. Да, это и есть самое худшее. Они и сами не будут знать, кто именно…

Воцарилось молчание. Маршалл посмотрел на Калгари спокойным и оценивающим взглядом, однако ничего не сказал.

– Как это ужасно… – проговорил Артур. На его узком и чувствительном лице разыгралась настоящая буря чувств. – Да, это ужасно… жить год за годом, смотреть на друг друга, ощущать, как подозрение влияет на взаимоотношения… разрушает любовь, разрушает доверие…

Маршалл кашлянул.

– А вы… э… не сгущаете краски?

– Нет, – возразил Калгари. – Не думаю… едва ли. Простите меня, мистер Маршалл, но мне кажется, что в данном случае я вижу последствия яснее вас. Понимаете ли, я могу представить себе, к чему все это способно привести.

Снова воцарилось молчание.

– Это означает, – продолжил Артур, – что страдать будут невинные… A они не должны страдать. Страдать должны виновные. Вот почему… вот почему я не могу сейчас умыть руки. Я не могу отойти в сторону и сказать: «Я поступил правильно, я принес свои извинения, я послужил правосудию», – потому что, как вы понимаете, своим поступком я не послужил делу правосудия. Моя откровенность не послужила осуждению виновного, она не избавила невинного от тени подозрения.

– Мне думается, что вы слишком накручиваете себя, доктор Калгари. В ваших словах, вне всякого сомнения, есть доля истины, но я пока не вижу, что… ну что вы сможете сделать с ней.

– Да. И я тоже, – не стал возражать Артур. – Однако на самом деле это значит, что я обязан попробовать. И именно поэтому я пришел к вам, мистер Маршалл. Я хочу – думаю, что я имею на это право – знать всю подоплеку.

– Ну хорошо, – уже более оживленным тоном произнес адвокат. – В ней нет никакого секрета. Я могу предоставить вам любые факты, которые вы захотите узнать. Ничего, кроме фактов, предоставить вам я не имею права. Я никогда не состоял в сколько-нибудь близких отношениях с этой семьей. Наша фирма в течение ряда лет защищала интересы миссис Эрджайл. Мы сотрудничали с ней в части учреждения разнообразных фондов и юридических операций. Лично миссис Эрджайл я знал достаточно неплохо. Я также знаком с ее мужем. Об атмосфере в «Солнечном мысе», о темпераменте и характере населявших этот дом людей я знаю, так сказать, опосредованно, из уст самой миссис Эрджайл.

– Я вполне понимаю все это, – проговорил Калгари, – однако мне необходимо с чего-то начать. Насколько я понимаю, дети были не ее собственными, а приемными?

– Да. Миссис Эрджайл была урожденной Рейчел Констам, единственной дочерью Рудольфа Констама, очень богатого человека. Мать ее была американкой и также очень богатой женщиной. Рудольф Констам был склонен к филантропии и воспитал в своей дочери интерес к делам милосердия. Они с женой погибли в авиационной катастрофе, и Рейчел употребила значительное состояние, полученное от отца и матери, скажем так, на филантропические предприятия. Она делала личные пожертвования и благодеяния и сама исполняла часть согласований. За этими делами она познакомилась с Лео Эрджайлом, тогда преподававшим в Оксфорде и интересовавшимся экономикой и социальными реформами. Чтобы понять миссис Эрджайл, нужно учесть ее личную трагедию, заключавшуюся в том, что она не могла иметь детей. Как бывает со многими женщинами, эта неспособность постепенно замутила течение всей ее жизни. Когда визиты ко всем и всяким специалистам дали понять, что на материнство никакой надежды у нее нет, ей пришлось искать возможную компенсацию. Первую девочку она взяла из нью-йоркской трущобы – нынешнюю миссис Дюрран… Миссис Эрджайл всецело посвятила себя детской филантропии. После начала войны, в тридцать девятом году, по благословению министерства здравоохранения она учредила нечто вроде детского сада, для чего приобрела тот дом, который вы посетили, – «Солнечный мыс».

– Тогда это место называли Гадючьим мысом, – заметил Калгари.

– Да. Да, кажется, так его называли первоначально. И потому она выбрала для дома более благопристойное, с ее точки зрения, имя – «Солнечный мыс». В сороковом году у нее жили двенадцать-шестнадцать детей, по большей части имевших неудачных опекунов или же не имевших возможности эвакуироваться вместе со своими семьями. Для этих детей делалось все, они жили в роскоши. Я спорил с ней, указывал, что после нескольких лет войны детям будет трудно возвращаться из этой роскоши в свои дома. Она не прислушивалась ко мне. Миссис Эрджайл была глубоко привязана к детям и в итоге решила принять некоторых из них – особенно неблагополучных или сирот – в собственную семью. Так возникла семья из пяти детей. Мэри, которая теперь замужем за Филипом Дюрраном; Майкл, который работает в Драймуте, полукровка Тина, Эстер и, конечно же, Джеко. Они росли, считая Эрджайлов своими отцом и матерью. Им дали наилучшее образование, которое можно получить за деньги. Если среда действительно много значит, они могли бы пойти далеко. Они, безусловно, имели все мыслимые преимущества. Джек – или Джеко, как они его звали, – всегда был паршивой овцой. Он украл деньги в школе, и его пришлось забрать оттуда. Уже на первом курсе университета он вляпался в неприятности. И два раза едва избегал тюремного заключения. У него всегда был неуправляемый темперамент. Все это, однако, вы уже могли узнать самостоятельно. Два раза Эрджайлам пришлось возмещать его растраты. Дважды они вкладывали для него деньги в бизнес. Оба раза эти предприятия разорялись. А после смерти было выплачено и до сих пор выплачивается пособие его вдове.

Калгари в удивлении подался вперед.

– Его вдове? Никто до сих пор не говорил мне о том, что он был женат.

– Боже, боже… – Адвокат недовольно прищелкнул пальцем. – Я впал в рассеянность. И просто забыл о том, что вы не читали газетных отчетов о ходе процесса. Должен сказать, что никто из семейства Эрджайлов не имел ни малейшего представления о том, что он женат. Супруга его в великом расстройстве явилась в «Солнечный мыс» сразу же после ареста Джеко. Мистер Эрджайл был очень добр к ней. Эта молодая женщина работала платной танцевальной партнершей в драймутском «Пале-де-Данс». Должно быть, я забыл сказать вам о ней, потому что она снова выскочила замуж уже через несколько недель после смерти Джека. Ее нынешний муж работает электриком, как мне кажется, в Драймуте.

– Мне следует повидаться с ней, – проговорил Калгари и добавил с укором себе самому: – Мне следовало в первую очередь посетить именно ее.

– Конечно, конечно. Я предоставлю вам адрес. И в самом деле, не могу понять, по какой причине не упомянул вам о ней при прошлом нашем свидании.

Артур промолчал.

– Она была… ну, скажем так… незначимым фактором, – с извинением в голосе произнес адвокат. – Даже газеты не уделяли ей особенного внимания – она ни разу не навестила своего мужа в тюрьме… да и вообще не проявила к нему в дальнейшем никакого интереса…