Агата Кристи - Унесенный потоком

— Мне кажется, — с туманным намеком произнесла Линн, — повод для битвы при Ватерлоо найдется всегда.

— Шестьдесят два года, — заметила миссис Марчмонт, — очень опасный возраст. Да и война к тому же, как мне кажется, сыграла не последнюю роль. Но можешь себе представить, какое потрясение мы испытали, когда получили его письмо из Нью-Йорка.

— И что было в письме?

— Он написал Фрэнсис. Почему именно ей, не знаю. Видимо, считал, что благодаря своему воспитанию она его поймет. Он написал, что у нас, возможно, это вызовет удивление, но он женился. Все это произошло неожиданно, но он уверен, что мы вскоре все полюбим Розалин. Ужасно театральное имя! В нем есть явно что-то богемное. Надеюсь, ты со мной согласна, дорогая? У нее была печальная жизнь, сообщал он нам, и, несмотря на свою молодость, она многое повидала. Просто удивительно, как она отважно преодолевала все трудности!

— Довольно известное начало, — пробормотала Линн.

— О да! Я с тобой согласна. Как часто слышишь подобное! Но кто бы мог подумать, что Гордон с его опытом… И вот пожалуйста! У нее просто огромные глаза. Темно-синие и, как говорят, с чертовщинкой!

— Она хорошенькая?

— О да, очень, хотя я не люблю красоток подобного типа.

— Я тоже, — с кислой улыбкой заметила Линн.

— К сожалению, дорогая, с мужчинами о вкусах не Опорят. Даже самые стойкие из них совершают порой удивительные глупости. Гордон отправил письмо, чтобы мы не считали, что его женитьба означает прекращение старых уз. Он по-прежнему считал себя ответственным за нас.

— Он написал завещание после свадьбы? — спросила Линн.

Миссис Марчмонт отрицательно покачала головой.

— Нет. Последнее его завещание датировано сороковым годом. Мне не известны никакие детали, но в то время он дал нам понять, что если с ним что-нибудь случится, то он уже о всех нас позаботился. Его брак с Розалин, конечно, сделал прежнее завещание недействительным. Думаю, вернувшись домой, он бы написал новое, но не успел. Ведь он погиб практически сразу, как прибыл в Англию.

— Значит, ей… Розалин… достается все?

— Да.

Линн молчала. Она не была корыстнее других, но не могла не возмущаться складывающимся положением дел. Теперь все становилось не так, как распорядился Гордон Клоуд. Конечно, в новом завещании основную часть состояния он наверняка оставил бы молодой жене, но определенные суммы он бы точно выделил родственникам, которым всегда обещал поддержку. Ведь именно он убеждал их не экономить и не откладывать деньги на черный день. Она сама слышала, как он говорил Джереми: «Когда я умру, ты будешь богатым человеком.» Матери он часто напоминал: «Не волнуйся, Адела. Ты же знаешь, я позабочусь о Линн, и я не хочу, чтобы ты уезжала из этого дома. Это твой дом. Все счета пересылай мне.» Роули он убеждал заниматься сельским хозяйством. Он настоял на том, чтобы Энтони, сын Джереми, поступил в гвардию, и выделил ему приличное содержание. Он посоветовал Лайонелу Клоуду сократить число пациентов и вплотную заняться малодоходными, но перспективными исследованиями в области медицины.

Готовая вот-вот разрыдаться, миссис Марчмонт прервала размышления дочери, драматическим жестом протянув ей пачку счетов.

— Посмотри вот на это, — запричитала она. — Что мне делать? Скажи, что я должна делать, Линн? Сегодня утром управляющий банком письменно уведомил меня, что я превысила свой кредит. Не понимаю, как это произошло. Я была так внимательна, но, видимо, мои вложения не дают нужных доходов. Все дело в росте налогов, уверяет он. А все эти желтые бумажки? Страхование от разрушений в годы войны или что-то в этом роде. Нужны они тебе или нет, а платить обязан.

Линн взяла счета и просмотрела их. Никаких излишеств. Ремонт крыши, починка забора, замена парового котла… И все-таки выходила значительная сумма.

— Думаю, нужно переезжать отсюда, — жалобно произнесла миссис Марчмонт. — Но куда? Нигде нет небольших домов. О, как мне не хочется беспокоить тебя всем этим, Линн, ведь ты только что приехала домой, но я действительно не знаю, что делать.

Линн посмотрела на мать. Ей уже более шестидесяти. И здоровьем она никогда не отличалась. Во время войны она сдавала комнаты эвакуированным из Лондона, стряпала и убирала для них, работала в службе ветеранов войны, варила варенье, готовила школьные завтраки. Она работала по четырнадцать часов в сутки. Как это было непохоже на довоенную жизнь, приятную и легкую! Линн видела, что сейчас мать была на грани срыва — уставшая и в постоянном страхе перед будущим.

— А разве Розалин… не может оказать помощь? — медленно произнесла Линн.

Миссис Марчмонт вспыхнула.

— Мы ведь не имеем права ни на что — совсем ни на что!

— Но мне кажется, — сдержанно заметила Линн, — вы имеете моральное право. Дядя Гордон всегда оказывал помощь.

Миссис Марчмонт покачала головой:

— Нам не пристало, дорогая, просить о помощи. Тем более у человека, которого не любишь. И, кроме того, ее брат ничего не разрешит ей дать!

И она добавила, дав волю женской злости:

— Все дело в ее брате. Только в нем!

Сидя за столом, Фрэнсис Клоуд — сорокавосьмилетняя красавица со стройной фигурой, как бы предназначенной для костюмов из твида, и с надменным выражением на еще почти не нуждавшемся в гриме лице, задумчиво посмотрела на своего мужа Джереми Клоуда — седовласого поджарого мужчину шестидесяти трех лет с довольно неприятным, ничего не выражающим лицом.

В этот вечер он казался еще более бесстрастным, чем обычно. Это обстоятельство Фрэнсис отметила быстрым оценивающим взглядом.

Девушка лет пятнадцати подавала на стол, со страхом посматривая на миссис Клоуд. У нее все валилось из рук, если хозяйка хмурилась, и, наоборот, стоило той глянуть одобрительно, она вся просто сияла.

В Уормсли-Уэйл давно с завистью заметили, что если у кого и держится прислуга, так только у Фрэнсис Клоуд. Людей к ее дому привлекали не большие заработки и неукоснительное следование традициям, а теплое участие, кипучая энергия хозяйки и ее отношение к ведению домашнего хозяйства как к делу творческому. Фрэнсис не торопила — жизнь приучила ее ждать, и она высоко оценивала любую хорошо сделанную работу, независимо от того, кто ее выполнил — будь то кухарка, горничная или музыкант.

Фрэнсис Клоуд была единственной дочерью лорда Эдварда Трентона, который в окрестностях Уормсли-Хита держал своих скакунов. Хорошо осведомленные люди прекрасно знали, что лишь банкротство помогло ему избежать худшего. Ходили самые разнообразные слухи: о жеребцах, сошедших с дистанции в самый неожиданный момент, о письмах руководителей жокейского клуба. Лорд Эдвард вышел из этого не без подмоченной репутации, но пришел к соглашению со своими кредиторами и удалился на покой, прекрасно устроившись на юге Франции. За это неожиданное везение ему следовало бы благодарить своего поверенного, Джереми Клоуда, который, употребив все влияние и хитрость, сделал для него значительно больше, чем обычно делает адвокат для клиента. Джереми, правда, добился определенных гарантий и для себя, а также дал понять, что неравнодушен к Фрэнсис Трентон. Вскоре после того, как дела лорда Эдварда благополучно уладились, Фрэнсис стала миссис Джереми Клоуд.

Что думала и чувствовала по этому поводу она, никто никогда не узнал. Единственное, что можно точно сказать — свою роль в этой сделке она сыграла превосходно. Она была энергичной и преданной женой, внимательной матерью, всегда защищала интересы Джереми и никогда не произнесла ни единого слова, не сделала ни единого шага, которые могли бы рассматриваться как своевольный порыв.

В свою очередь семья Клоудов относилась к ней с огромным уважением и восхищением. Ею гордились, к ее мнению прислушивались. Правда, они никогда не были с ней особенно близки.

Что же думал о жене сам Джереми Клоуд, никто не знал, потому что никто никогда не мог сказать, что он думает или чувствует. «Сухарь» — так прозвали его люди. Его репутация и как человека, и как юриста была очень высока. Фирма «Клоуд, Бранскилл и Клоуд» никогда даже не касалась подозрительных дел. Хотя она и не относилась к числу первоклассных, но была достаточно надежной и потому процветала. Семья Джереми проживала невдалеке от рынка в красивом георгианском доме с садом, обнесенным старым высоким забором, над которым весной кипело белопенное море цветущих грушевых деревьев.

…Поднявшись из-за стола, супруги перешли в комнату, выходящую окнами в сад. Юная служанка, волнуясь, подала кофе.

Фрэнсис налила в чашку немного ароматного напитка. Он был крепким и горячим.

— Прекрасно, Эдна, — одобрительно произнесла она, поворачиваясь к девушке.

Эдна зарделась от удовольствия, с удивлением думая о том, чего только люди не любят. Кофе, по ее мнению, должен быть бледно-кремового цвета с большим количеством молока. Только тогда он становится таким приятным!

В комнате, выходящей в сад, супруги Клоуд пили черный кофе без сахара. Во время обеда они вели довольно бессвязный разговор, вспоминая о различных знакомых, о возвращении Линн, поговорили о перспективах сельского хозяйства. Сейчас же, оставшись наедине, они молчали.

Фрэнсис, откинувшись на спинку кресла, наблюдала за мужем, который, казалось, ее не замечал. Правой рукой он потирал верхнюю губу. Хотя сам Джереми Клоуд никогда об этом не догадывался, это был его характерный жест, означавший внутреннее волнение. Фрэнсис редко видела это движение. Один раз это произошло, когда их сын Энтони, будучи еще ребенком, серьезно заболел; другой — когда они ожидали решения суда присяжных; третий — накануне войны, когда по радио в любой момент могли раздаться суровые слова; и, наконец, в день отплытия Энтони.