Фрэнсис задумалась. Их семейная жизнь была счастливой, но не отличалась пылкостью и бурными страстями. Она уважала сдержанность своего мужа, так же, как он ее. Даже когда пришла телеграмма о гибели Энтони на фронте, ни один из них не сорвался.

Едва он распечатал телеграмму, как сразу же посмотрел на нее.

«Убит?» — спросила она.

Он наклонил голову, подошел к ней и вложил телеграмму в протянутую руку.

Какое-то время они молчали. «Хотел бы я тебе помочь, дорогая», — произнес затем Джереми. «Тебе так же тяжело, как и мне», — ответила она спокойным голосом. Слез не было. Только в глубине души ощущалась ужасная пустота и боль. «Да, — погладил он ее по плечу. — Да. Нечего сказать, нечего сказать», — повторил он несколько раз, направляясь шаткой походкой к двери. За какие-то несколько мгновений он превратился в старика…

Она была благодарна ему, ужасно благодарна за понимание и сочувствие, и ей было жалко видеть, как он постарел. С потерей сына что-то в ней надломилось. Исчезла простая человеческая доброта. Она стала еще более активной, еще более энергичной, чем прежде, но людей зачастую страшило ее безжалостное здравомыслие…

Джереми Клоуд вновь задумчиво потер верхнюю губу, и в комнате раздался решительный голос Фрэнсис.

— В чем дело, Джереми?

Он вздрогнул, едва не уронив кофейную чашку. Однако взял себя в руки, поставил чашку на поднос и затем посмотрел на жену.

— Что ты имеешь в виду, Фрэнсис?

— Я тебя спрашиваю, в чем дело?

— Какое дело?

— Я хотела бы услышать это от тебя…

Ее голос звучал ровно и строго, без всяких эмоций.

— Да нет никакого дела… — осторожно, но совсем неубедительно произнес он.

Фрэнсис молчала. Она ждала, прекрасно понимая, что отговорки мужа не заслуживают ни малейшего внимания.

Он неуверенно взглянул на нее, и в этот момент маска спокойствия спала с его лица. Фрэнсис увидела такую скрытую боль, что едва сдержалась, чтобы не закричать. Но длилось это какое-то мгновенье, и уже в следующий момент она не была уверена, видела ли она это.

— Думаю, тебе лучше мне обо всем рассказать…

Она говорила по-прежнему спокойно.

Он глубоко вздохнул.

— Ты, конечно, узнаешь рано или поздно, — произнес он и добавил удивившую ее фразу:

— Боюсь, ты совершила невыгодную сделку. Фрэнсис.

Не обратив внимания на непонятный намек, она сразу же перешла к делу.

— Это касается денег? — спросила она.

Почему она сперва подумала о деньгах, Фрэнсис не могла бы сказать: ведь не было никаких признаков финансовых затруднений, за исключением, пожалуй, вполне естественных, но это бывало и раньше. В фирме сократился персонал, и для ведения текущих дел его явно не хватало, но то же самое происходило повсюду, а в последний месяц к ним вновь вернулся ряд прежних сотрудников, демобилизованных из армии. Джереми вполне мог скрывать и болезнь. В последнее время у него был нездоровый цвет лица. Он слишком много работал и крайне сильно уставал. Но, тем не менее, интуиция подсказывала Фрэнсис, что все дело в деньгах, и она оказалась права.

— Да, — ответил муж, кивнув головой.

Фрэнсис молчала, погрузившись в размышления. Лично ее деньги совсем не интересовали, но она знала, что Джереми этого не поймет. Для него деньги вмещали целый мир, и этот мир покоился на четырех столпах: стабильность — обязанность — определенное место и положение в жизни.

Для нее же деньги были просто игрушкой, которую держат ради развлечений. В доме ее отца бывали прекрасные времена, когда жеребцы полностью оправдывали ожидания. Но бывали и тяжелые, когда торговцы прекращали кредит, а лорд Эдвард был готов пойти на любую подлость, лишь бы избежать появления в доме судебного пристава. Как-то они вынуждены были рассчитать всех слуг и целую неделю прожили впроголодь. А однажды, когда Фрэнсис была еще ребенком, судебные исполнители провели в их доме три недели. Ей доставляло удовольствие играть с ними и слушать рассказы об их детях.

Если нет денег, надо либо воровать, либо уехать за границу, либо жить за счет родных и близких. В конце концов, можно попросить у кого-либо взаймы…

Но, взглянув на мужа, Фрэнсис поняла, что в мире Джереми не существует подобных возможностей. Нельзя ни просить, ни занимать, ни жить за чужой счет. (И, наоборот, вы всегда уверены, что никто из вашего круга не попросит у вас ничего подобного).

Фрэнсис стало жаль Джереми, и она почувствовала себя виноватой за свою легкомысленность. Она поняла: спасение зависит от решительных практических шагов.

— Нам надо будет все продать? Фирма терпит банкротство?

Джереми Клоуд поморщился, и она поняла, что говорит глупости.

— Мой дорогой, — нежно произнесла она, — ну расскажи мне все. Не могу же я гадать…

— Два года тому назад у нас был серьезный кризис, — неохотно произнес Джереми. — Наверное, помнишь, когда сбежал молодой Уильямс. Мы с трудом встали на ноги. Затем были трудности, вызванные положением на Дальнем Востоке, сложившимся после Сингапура…

Она прервала его:

— Не надо перечислять мне все причины. Они не имеют для меня значения. Ты в беде и не можешь выпутаться. Ведь так?

— Я всегда полагался на Гордона, — пояснил Джереми. — Он бы помог.

— Конечно, — она нетерпеливо вздохнула. — Я не виню его. В конце концов, вполне естественно потерять голову из-за хорошенькой женщины. И почему ему нельзя было вновь жениться, если он так решил? К несчастью, он погиб во время бомбежки, так и не успев написать завещание и уладить все свои дела. Человеку свойственно не верить в опасность, как бы велика она ни была, и он всегда убежден, что случайный снаряд поразит кого-то другого.

— Не говоря уже о том, что я его не только любил, но и гордился им, — проговорил Джереми, — его гибель стала Для меня катастрофой. Она произошла в тот самый момент…

Он замолчал.

— Так нас объявят банкротами? — спросила Фрэнсис с холодным интересом.

Джереми Клоуд почти в отчаянии посмотрел на жену. Хотя она и не понимала всей сложности ситуации, ему было бы сейчас значительно легче, если бы она приняла это известие с рыданьем и слезами, а беспристрастный практический интерес совершенно сбивал его с толку.

— Все гораздо хуже, — глухо произнес он.

Он видел, как она в задумчивости застыла, и подумал: «Сейчас я ей все расскажу, и она узнает, кто я… Она должна знать. Возможно, сперва она этому не поверит.»

Фрэнсис Клоуд вздохнула и выпрямилась в своем кресле.

— Ясно, — произнесла она. — Растрата. Или что-то в этом роде. Как у молодого Уильямса.

— Да, но на сей раз — ты даже этого не понимаешь — я виноват. Я воспользовался средствами фирмы, которые были в моем распоряжении. Таким путем я покрыл свои расходы.

— И теперь все может всплыть?

— Да, если я быстро не внесу необходимую сумму.

Никогда в жизни ему еще не было так стыдно. Как она это воспримет?

В данный момент она отнеслась к этому совершенно спокойно. Впрочем, подумал он, Фрэнсис никогда не устроит сцену. Не будет ни укорять, ни бранить.

— Как глупо, — заметила она нахмурившись, — что у меня нет своих собственных средств.

— По брачному контракту, — натянуто произнес он, — тебе причитается определенная сумма, но…

— Но ее, я думаю, уже нет, — рассеянно закончила Фрэнсис.

Джереми молчал.

— Мне очень жаль, Фрэнсис, — наконец с трудом произнес он. — Так жаль, что я не могу это выразить словами. Ты совершила невыгодную сделку.

— Ты уже это говорил, — сказала она, бросив на него резкий взгляд. — Как это понимать?

— Когда ты была так добра и вышла за меня замуж, — натянуто проговорил Джереми, — ты была вправе ожидать спокойной жизни, свободной от всяких тревог.

Она посмотрела на него в полнейшем изумлении.

— Ну что ты, Джереми! Как ты думаешь, почему я вышла за тебя?

— Ты всегда была, — улыбнувшись, произнес он, — самой преданной женой, дорогая, но вряд ли ты вышла бы за меня при… ээ… других обстоятельствах.

Она уставилась на него, а затем разразилась смехом.

— Ты — старая дубина! Какие удивительно странные мысли могут скрываться за такой внешностью! Ты наверняка думаешь, что я вышла за тебя замуж, чтобы послужить своеобразной оплатой твоих расходов по спасению отца от мошенников вроде руководителей жокейского клуба и им подобных?

— Ты очень любила своего отца, Фрэнсис.

— Я была ему предана! Он ужасно привлекателен, и с ним было чертовски весело жить, но я всегда знала, что он — никудышный человек. И если ты думаешь, что я продалась семейному поверенному ради спасения отца от тюрьмы, к которой тот всегда стремился, то, значит, ты никогда меня не понимал. Никогда!

Она уставилась на него. Удивительно, думала она, прожить с человеком более двадцати лет и не знать, что у него на уме. Но откуда это можно знать, если он так отличается от нее? Это, конечно, романтик, правда, хорошо закамуфлированный, но все-таки романтик. Она подумала: «Это же можно было понять по картинам в его спальне. Бедный милый дурачок!»

— Я вышла за тебя замуж, — произнесла она вслух, — потому что любила тебя.

— Любила? Но что ты нашла во мне?

— Откровенно говоря, Джереми, не знаю. Ты очень сильно отличался от всего папиного сброда. Во-первых, ты никогда не говорил о лошадях. Если б ты только знал, как я устала от подобных разговоров. Как-то вечером ты пришел к обеду — ты помнишь это? — я села рядом с тобой и попросила объяснить, что такое биметаллизм. И ты мне это объяснил, действительно объяснил! Это заняло весь обед — целых шесть блюд! Мы тогда были при деньгах, и у нас даже был французский повар.