Но Фрэнсис Дейви так ничего и не сказал; из тишины опять возник шепот ветра. Он вздымался и опадал, заставляя стонать камни. Это был новый ветер, он нес за собой всхлипывание и плач, ветер, который пришел ниоткуда, налетел ни с какого берега. Он поднялся из самих камней и из земли под камнями; он пел в пустых пещерах и в расщелинах скалы: сперва вздох, а затем жалобный плач. Он пел в воздухе, словно хор, звучащий из царства мертвых.

Мэри завернулась в плащ и натянула на уши капюшон, чтобы заглушить этот звук, но как только она это сделала, ветер усилился, дергая ее за волосы, и струйка воздуха с визгом влетела в пещеру позади нее.

Не было никакого источника для беспокойства, ибо под скалой тяжелый туман приник к земле, упрямый как всегда, ни единого дуновения воздуха, которое могло бы разогнать облака. Здесь, на вершине, ветер страдал и плакал, шепча от страха, рыданиями пробуждая старые воспоминания о льющейся крови и отчаянии, и дикая, безнадежная нота эхом звучала в граните высоко над головой Мэри, на самой вершине Ратфора, как будто сами боги стояли там, и их огромные головы вздымались в небо. В своем воображении девушка слышала шепот тысячи голосов и топот тысячи ног и видела, как рядом с ней камни превращаются в людей. Лица у них были нечеловеческие, древнее времени, изборожденные и выщербленные, как гранит; и они говорили между собой на языке, ей не понятном, и руки и ноги у них были искривленные, как птичьи лапы.

Они устремили на девушку свои каменные глаза и смотрели сквозь нее и за нее, не замечая ее, и Мэри казалось, что она, как листик на ветру, раскачивается туда-сюда без всякой конечной цели, тогда как они действительно живут и страдают, эти древние чудовища.

Они приближались к Мэри, плечо к плечу, не видя ее и не слыша, но двигаясь, словно слепые, чтобы ее уничтожить; и она внезапно закричала, и вскочила на ноги, и каждый нерв в ее теле дрожал и жил.

Ветер стих и стал не более чем легким дуновением на ее волосах; гранитные плиты стояли за Мэри, темные и неподвижные, как прежде; и Фрэнсис Дейви наблюдал за ней, подперев ладонями подбородок.

— Вы заснули, — сказал он; и она возразила ему, но не очень уверенно: ее разум все еще боролся со сном, который вовсе не был сном. — Вы устали и все-таки упорно хотите увидеть рассвет, — продолжал викарий. — Сейчас едва за полночь, ждать придется еще долго. Уступите природе, Мэри Йеллан, и дайте себе передышку. Вы что, думаете, я хочу вас обидеть?

— Я ничего не думаю, но я не могу спать.

— Вы продрогли, скорчившись здесь в плаще, с камнем под головой. Мне самому ненамного лучше, но тут хоть не дует из расщелины в скале. Было бы разумно согреть друг друга своим теплом.

— Ничего, мне не холодно.

— Я делаю это предложение, потому что ночевал в горах и кое-что в этом понимаю, — сказал он. — Самые холодные часы наступают перед рассветом. Это неразумно — сидеть одной. Идите сюда и прислонитесь ко мне, спиной к спине, и тогда спите, если хотите. У меня нет ни намерения, ни желания вас тронуть.

Мэри отрицательно тряхнула головой в ответ и стиснула руки под плащом. Она не могла видеть его лицо, так как Фрэнсис Дейви сидел в тени, повернувшись к ней в профиль, но девушка знала, что он улыбается в темноте и насмехается над ней за то, что она боится. Мэри замерзла, он прав, и ее тело жаждало тепла, но она не пойдет к нему за защитой. Руки у нее онемели и ноги утратили всякую чувствительность, казалось, будто гранит стал частью ее самой и крепко держал свою пленницу. Ее мозг все время то засыпал, то просыпался, викарий вдруг заполнил его — гигантская, фантастическая фигура с белыми волосами и глазами, которая касалась горла девушки и шептала ей что-то на ухо. Мэри пришла в новый мир, населенный теми, кто был ему сродни; раскинув руки, они преградили ей путь; и тут она опять проснулась, ледяной ветер дунул в лицо и вернул девушку к реальности. Ничто не изменилось — ни темнота, ни туман, ни сама ночь, и времени прошло всего лишь шестьдесят секунд.

В эту ночь она бродила с Фрэнсисом по Испании, и он срывал ей чудовищные цветы с пурпурными головками, все время насмешливо улыбаясь; а когда Мэри отшвырнула их от себя, они повисли у нее на юбке, как усики растений, и поползли к шее, сжимая ядовитой, смертельной хваткой.

Затем она ехала рядом с ним в экипаже, приземистом и черном, как жук, и стенки надвинулись на них обоих, стискивая их вместе, выдавливая жизнь и дыхание из их тел, пока оба они не стали плоскими, изломанными и разрушенными, и так лежали друг на друге, паря в вечности, как две гранитные плиты.

Затем Мэри пробудилась от этого сна совершенно, ощутив ладонь викария на своих губах, и на сей раз это не было галлюцинацией ее блуждающего сознания, но жестокой реальностью. Она боролась бы с ним, но он держал девушку крепко и резко шепнул ей на ухо приказ вести себя тихо.

Священник завел ей руки за спину и связал их, неторопливо и не грубо, но с холодной и спокойной решимостью, используя свой ремень. Он стянул Мэри руки надежно, но не больно и просунул палец под ремень, чтобы убедиться, что тот не натрет ей кожу.

Девушка лишь беспомощно наблюдала за Фрэнсисом, глядя ему в глаза, как будто таким образом могла хоть как-то повлиять на своего врага.

Затем викарий вынул платок из кармана пальто, свернул его и вложил Мэри в рот, завязав на затылке, так что говорить или кричать стало невозможно, и она должна была лежать здесь, ожидая следующего хода в игре. Закончив это, он помог девушке встать, ибо ноги ее были свободны и она могла идти, и отвел за гранитные валуны к склону холма.

— Мне приходится это делать, Мэри, ради нас обоих, — сказал он. — Когда прошлой ночью мы отправились в эту экспедицию, я не принял во внимание туман. Теперь, если я проиграю, то лишь из-за этого. Прислушайтесь, и вы поймете, почему я связал вас и почему ваше молчание все-таки может нас спасти.

Викарий стоял на самом краю, держа ее за руку и указывал вниз, на белый туман под ними.

— Слушайте, — повторил он. — У вас слух, должно быть, острее моего.

Теперь Мэри поняла, что, должно быть, проспала дольше, чем думала, потому что темнота над их головами уже рассеялась и наступило утро. Облака были низкие, они двигались по небу, как бы переплетенные с туманом, а на востоке слабый отсвет возвещал появление бледного, нерешительного солнца.

Туман по-прежнему был с ними и укрывал пустоши внизу, как белое одеяло. Девушка посмотрела туда, куда указывала его рука, но не увидела ничего, кроме тумана и мокрых стеблей вереска. Затем она прислушалась, как он велел, и издалека, из-под тумана донесся звук, похожий на плач или зов, прозвучавший, как призыв, в воздухе. Сначала он был слишком слаб и почти неразличим, и тон был странно высокий, не похожий на человеческий голос или на крики людей. Он приблизился, разрывая воздух с некоторым возбуждением, и Фрэнсис Дейви повернулся к Мэри. На его ресницах и волосах по-прежнему лежал белый туман.

— Знаете, что это такое? — спросил он.

Девушка посмотрела на него и покачала головой; да она и не смогла бы ему ответить, если бы даже могла говорить. Мэри никогда прежде не слышала такого звука. Тогда викарий улыбнулся медленной мрачной улыбкой, которая прорезала его лицо, как рана.

— Я слышал как-то раз, но совсем позабыл, что сквайр из Норт-Хилла держит у себя на псарне ищеек. Это очень плохо для нас обоих, Мэри, что я совершил такой промах.

Мэри все поняла и, внезапно осознав, что означает этот отдаленный яростный шум, взглянула на своего спутника. В глазах у нее был ужас. Затем она перевела взгляд на лошадей, стоявших по-прежнему спокойно у каменных плит.

— Да, — сказал викарий, следя за ее взглядом, — мы должны отвязать их и согнать вниз, на пустошь. Теперь они уже не могут нам служить, а только наведут на нас всю свору. Бедный Беспокойный, ты мог бы снова меня предать.

Мэри с тоской смотрела, как ее спутник отвязал коней и подвел их к крутому склону холма. Затем он нагнулся к земле, набрал в руки камней, и на конские бока посыпались удары, так что лошади, скользя и спотыкаясь, двинулись вперед сквозь мокрый папоротник, а потом, поскольку его бешеная атака продолжалась и инстинкт подтолкнул животных к действию, они бросились, храпя от страха, вниз по крутому склону холма, разбрасывая копытами камни и комья земли, и наконец исчезли из виду, поглощенные белыми туманами внизу. Лай собак теперь приблизился, напряженный и настойчивый, и Фрэнсис Дейви подбежал к Мэри, на ходу срывая с себя длинное черное пальто, которое путалось у него в коленях, и бросив шляпу в вереск.

— Скорей, — сказал он. — Друзья мы или враги, но опасность нам сейчас угрожает одинаковая.

Мэри карабкалась вверх по склону среди валунов и гранитных плит; викарий обхватил девушку рукой, потому что ее связанные руки затрудняли передвижение. Они пробирались среди расщелин и скал, по колено в мокром папоротнике и черном вереске, взбираясь все выше и выше, к великой вершине Ратфора. Здесь, на самом верху, гранит был чудовищно выщерблен, развернут и искривлен наподобие крыши, и Мэри легла под большой каменной плитой, едва дыша, вся в кровавых ссадинах, а священник поднимался выше, ища ногами опору в выбоинах камня. Затем он спустился к Мэри, и хотя она мотнула головой и показала знаком, что больше не может карабкаться, он наклонился и силой поднял девушку на ноги, разрезав ремень, связавший ей руки, и вырвав платок из ее рта.

— Тогда спасайся сама, если можешь! — крикнул он.

Глаза викария горели на бледном лице, а белые волосы развевались на ветру. Мэри из последних сил взобралась на плоский камень футах в десяти от поверхности, а он полез дальше и выше, и его тонкая черная фигура казалась пиявкой на гладкой поверхности скалы. Лай собак, сверхъестественный и жестокий, доносился снизу, из одеяла тумана, и к этому хору присоединились крики и возгласы людей; шум возбуждения наполнил воздух звуками и был тем более страшен, что оставался невидим. Облака быстро неслись по небу, и желтое зарево солнца всплывало над дымкой тумана. Туман расступился и рассеялся. Он поднялся с земли извилистым столбом дыма, его подхватили плывущие облака, и земля, которую он покрывал так долго, теперь смотрела в небо, бледная и возрожденная. Мэри глянула вниз, на склон холма; там черными точками стояли люди по колено в вереске, в сиянии солнечного света, а визгливо лающие собаки, красно-коричневые на фоне серого камня, бежали впереди них, как крысы среди валунов.