Последняя фраза заставила Пуаро вмешаться.

— Чтобы вылепить снеговика, как-никак нужен снег, — строго напомнил он, — а он обычно не идет по заказу. Даже ради английского Рождества.

— Как раз сегодня я говорил со своим другом, который работает в метеорологическом бюро, — сообщил мистер Джесмонд, — и он обнадежил меня, что, по всей вероятности, снег будет.

Ему явно не стоило этого говорить Эрюоля Пуаро даже передернуло.

— Снег в деревне! — фыркнул он. — Еще того отвратительнее. Огромный, холодный, каменный особняк.

— Вовсе нет, — возразил мистер Джесмонд. — За последние десять лет все сильно переменилось. Сейчас там центральное отопление.

— В Кингс Лэйси есть центральное отопление? — переспросил Эркюль Пуаро, начиная, кажется, колебаться.

Мистер Джесмонд немедленно это почувствовал.

— Да-да, отопительная система, — повторил он, — и горячая вода, и батареи в каждой комнате; уверяю вас, мосье Пуаро, Кингс Лэйси зимой — сплошной комфорт. Вам даже может показаться, что там слишком жарко.

— Вот это уж вряд ли, — сказал Эркюль Пуаро.

Мистер Джесмонд искусно переменил тему.

— И только вы способны решить стоящую перед нами ужасную дилемму, — доверительно сообщил он.

Эркюль Пуаро кивнул. Проблема и впрямь была не из приятных. Будущий властитель богатого и весьма могущественного, хоть и отдаленного, государства, единственный сын нынешнего ее правителя, прибыл в Лондон всего несколько недель назад. В его стране как раз был период смятения и беспокойства. Общественное мнение, единодушное в своей приверженности отцу, сохранившему исключительно восточный уклад жизни, довольно скептически оценивало его преемника, безрассудства которого слишком отдавали Европой и поэтому воспринимались с явным неодобрением.

Совсем недавно, однако, было объявлено о его помолвке. Невестой стала его же кузина, юная особа, имевшая благоразумие не проявлять на родине усвоенных в Кембридже[344] европейских замашек. После оглашения даты женитьбы молодой принц отправился в Англию, захватив с собой несколько великолепных фамильных драгоценностей, чтобы подыскать для них у Картье[345] подходящую современную оправу. Среди них был и практически бесценный рубин, вынутый из старомодного громоздкого ожерелья и, стараниями лучших ювелиров Лондона, получивший новую жизнь. Все шло просто замечательно, и тут случилось несчастье.

Никто, разумеется, не ожидал, что молодой человек отменного здоровья и живого темперамента станет вести жизнь затворника и не совершит нескольких милых чудачеств. Против этого никто не возражал. Подразумевалось, что юные принцы и должны вести себя именно таким образом. Прогуляться с мимолетной подружкой по Бонд-стрит[346] и в знак признательности за приятно проведенный досуг одарить ее изумрудным браслетом или бриллиантовой брошкой считалось бы для принца поступком совершенно естественным и уместным; едва ли не проявлением сыновнего почтения, учитывая «кадиллаки»[347], которыми его отец неизменно награждал полюбившихся ему танцовщиц.

Однако неблагоразумие принца простерлось значительно дальше. Польщенный интересом некой дамы, он показал ей знаменитый рубин в новой оправе и, в довершение, оказался настолько недальновиден, что уступил ее просьбам позволить его надеть. Разумеется, только на ужин!

Последствия оказались плачевными. Дама отлучилась от стола попудрить носик. Время шло — она не возвращалась. Покинув заведение через черный ход, она словно растворилась в воздухе. Существенным и удручающим обстоятельством было то, что рубин в новой оправе растворился вместе с нею.

Факты были таковы, что никак не могли быть преданы огласке без самых гибельных последствий. Рубин был не просто рубин — это была бесценная историческая реликвия, и обстоятельства ее исчезновения казались столь неприглядными, что подобная огласка привела бы к серьезнейшим политическим катаклизмам.

Но не тем человеком был мистер Джесмонд, чтобы изложить эти факты просто и ясно. Нет, они были тщательно запрятаны в потоках его красноречия. Кого именно представлял мистер Джесмонд, Эркюль Пуаро так и не понял, но за свою карьеру он повидал множество подобных господ. Мистер Джесмонд с равной вероятностью мог оказаться связанным и с Министерством внутренних дел, и Министерством дел внешних, и с какой-нибудь из общественных организаций поскромнее. Главное, он действовал в интересах Содружества[348]. Рубин должен был быть найден, и найти его — мягко настаивал мистер Джесмонд — мог только Эркюль Пуаро.

— Возможно, — согласился тот, — но вы почти ничего не рассказали. Подозрения, предположения… Здесь практически не от чего оттолкнуться.

— Ну полно вам, мосье Пуаро, уж конечно это в ваших силах. Ах, ну полно вам, право.

— Но я не всегда добиваюсь успеха.

Скромность была явно ложной. По тону великого сыщика было совершенно понятно, что взяться за дело и раскрыть его для Эркюля Пуаро означало практически одно и то же.

— Его высочество так молод! — воскликнул мистер Джесмонд. — Ужасно, если вся его жизнь будет разрушена из-за простой неосторожности, присущей молодости.

Пуаро с симпатией взглянул на убитого горем юношу.

— Молодость — пора ошибок, — ободряюще сказал он, — и для обычного человека они бесследно проходят вместе с нею. Любящий отец выплачивает долги, семейный адвокат вызволяет из затруднений, молодой человек учится на своих ошибках, и все кончается тихо и мирно. В вашем положении дела обстоят хуже. Ваша приближающаяся женитьба…

— Вот! Вот именно! — впервые открыл рот несчастный принц. — Понимаете, моя невеста очень, очень серьезная. И к жизни относится очень серьезно, и в Кембридже приобрела очень серьезные идеи. Моей стране нужно образование. Моей стране нужны школы. Моей стране много чего нужно. Все во имя прогресса — ну, вы понимаете — и демократии. Она хочет, чтобы все было по-другому, нежели при отце. Разумеется, она понимает, что в Лондоне меня ждут развлечения… Но не скандал же! О нет! В этом-то все и дело. Понимаете, этот рубин, он очень, очень древний. За ним тянется длинный след, целая история. Столько крови, столько смертей!

— Смертей, — задумчиво повторил Эркюль Пуаро и посмотрел на мистера Джесмонда. — Надо надеяться, до этого не дойдет?

Мистер Джесмонд издал странный звук — совсем как курица, собравшаяся было снести яйцо и вдруг передумавшая.

— Да нет. Нет, конечно, — довольно сухо ответил он. — Уверен, ни о чем таком не может идти и речи.

— Как знать, — возразил Эркюль Пуаро. — У кого бы ни был рубин сейчас, всегда могут найтись другие желающие завладеть им, и подобный пустяк вряд ли их остановит, друг мой.

— Сомневаюсь в целесообразности подобной дискуссии, — произнес мистер Джесмонд совсем уже сухо. Это совершенно никуда нас не приведет.

— Я, — сообщил Пуаро, внезапно приобретая страшный акцент, — я, как и политики, рассматривать все возможности.

Мистер Джесмонд подозрительно взглянул на Пуаро. Потом, взяв себя в руки, сказал:

— Итак, мосье Пуаро, могу я считать, что мы пришли к соглашению? Вы едете в Кингс Лэйси?

— А как я объясню там свое появление?

Мистер Джесмонд доверительно улыбнулся.

— Это, думаю, очень легко устроить, — сказал он. — Уверяю вас, все будет выглядеть вполне естественно. Семейство Лэйси совершенно вас очарует. Изумительные люди.

— А вы не обманываете меня с отоплением?

— О Боже мой, конечно нет! — вскричал, по-видимому, немало уязвленный мистер Джесмонд. — Клянусь, к вашим услугам будут все мыслимые удобства.

— Tout confort moderne[349],— пробормотал Пуаро, мучаясь воспоминаниями. — Eh bien[350],— решился он. — Я согласен.

2

Воздух в гостиной Кингс Лэйси обволакивал сидящего у окна и разговаривающего с хозяйкой Эркюля Пуаро со всей нежностью двадцати градусов тепла. Миссис Лэйси проворно орудовала иголкой. С вышиванием крестиком или petit point[351] ее занятие не имело ничего общего. Сказать правду, она буднично и деловито подрубала кухонные полотенца, одновременно беседуя с гостем тихим, задумчивым и — как решил для себя Пуаро — совершенно очаровательным голосом.

— Надеюсь, вам понравится наше общество, мосье Пуаро. Такой, знаете ли, тесный семейный круг. Только внучка и внук со своим приятелем, потом еще моя внучатая племянница Бриджит, кузина Диана — и Дэвид Уэлвин. Он всегда отмечает Рождество с нами. Я же говорю: чисто семейный круг. Но Эдвина Мокомб сказала, это именно то, что вам нужно. Такое старомодное Рождество. А уж старомоднее нас вы вряд ли кого найдете. Мой муж, представьте, вообще живет исключительно прошлым. Хочет, чтобы все так и оставалось, как тогда, когда он был двенадцатилетним мальчишкой. Всегда приезжает сюда проводить отпуск.

Она улыбнулась своим мыслям.

— Так что все будет как полагается: рождественская елка, и чулки с подарками, и суп из устриц, и индейка — даже две: одна жареная, другая вареная, — и изюмный пудинг с сюрпризами. Вот только придется обойтись без шестипенсовиков:[352] они же не серебряные больше. Но все сладости — обязательно! Пудинг, пирожки, миндальные орешки, засахаренные фрукты, имбирь… Боже мой, я, наверное, похожа сейчас на каталог «Фортнум энд Мейсон»![353]

— Мадам, мой желудок внимает вам, затаив дыхание.

— Подозреваю, к завтрашнему вечеру мы все получим ужасное несварение, — сказала миссис Лэйси. — По-моему, современный человек просто не приспособлен к поглощению такого количества пищи, правда?

Раздавшиеся на улице взрывы хохота и громкие крики заставили ее смолкнуть. Миссис Лэйси выглянула в окно.

— Хотела бы я знать, чем они там занимаются! Играют во что-нибудь, наверное. Знаете, я так боялась, что молодежи наше Рождество покажется скучным! Оказалось, ничего подобного, совсем даже наоборот. Ну, мои собственные сын с дочерью, те, конечно, смотрят на все это свысока. Глупости, говорят, все это, и к чему вообще поднимать такой шум из-за ерунды? Гораздо лучше, мол, отправиться куда-нибудь на танцы. А вот кто поменьше, так те просто в восторге.