— Хочешь сказать, что ты роскошь, которую могут себе позволить только богатые?

— Можешь считать и так.

Она снова откинулась на янтарные подушки.

— Все равно я люблю тебя, Dereek.

Он подошел к окну и, повернувшись к ней спиной, стал молча глядеть на улицу. Танцовщица приподнялась на локте и посмотрела на него с любопытством:

— О чем ты думаешь, mon ami?

Он улыбнулся ей через плечо, и от этой улыбки Мирей стало как-то не по себе.

— Представь себе, об одной женщине, дорогая.

— О женщине? — На эти слова Мирей среагировала очень живо. — О какой-то другой женщине, да?

— Не волнуйся, это лишь фантом, видение. Образ сероглазой леди.

— Когда ты с ней познакомился? — резко спросила Мирей.

Дерек Кеттеринг хмыкнул.

— Я столкнулся с ней в коридоре отеля «Савой» меньше часа назад.

— Ну, и что она сказала?

— Насколько я помню, я сказал «Простите», а она ответила «Пустяки» или что-то в этом роде.

— А потом?

Кеттеринг пожал плечами.

— Потом… ничего. Инцидент, как говорится, был исчерпан.

— Я абсолютно не понимаю, что ты хочешь всем этим сказать, — заявила Мирей.

— Сероглазое видение, — задумчиво пробормотал Дерек. — Что ж, вряд ли я увижу ее вновь. И слава Богу.

— Почему «слава Богу»?

— Она может принести мне несчастье. Женщины обычно приносят несчастье.

Мирей тихо соскользнула с дивана, подошла к нему и обвила его шею длинной, похожей на змею, рукой.

— Какой ты глупый, DereeK, — прошептала она. — Ты ужасно глупый. Ты beau gaston, и я обожаю тебя, но я не создана для бедности, понимаешь, не создана. Но послушай, что тут мудрить. Ты должен договориться с женой.

— Боюсь, что это, как говорят политики, бесперспективно, — сухо сказал Дерек.

— Не понимаю.

— Ван Олдин, дорогая, из тех людей, которые не меняют своих решений.

— Я слышала про него, — кивнула Мирей. — Он, кажется, очень богат. Чуть ли не самый богатый человек в Америке. Несколько дней назад в Париже он купил лучший в мире рубин — «Огненное сердце».

Кеттеринг не ответил.

— Это замечательный камень, — задумчиво продолжала танцовщица, — камень, которым пристало владеть такой женщине, как я. Я люблю драгоценные камни, DereeK, они много значат для меня. Подумать только, «Огненное сердце»!

Она вздохнула:

— Ты не понимаешь этого, DereeK; ты ведь мужчина. Ван Олдин наверняка подарил эти рубины дочери. Она его единственный ребенок?

— Да.

— Значит, когда он умрет, она получит все его деньги. Она будет богатой женщиной.

— Она уже богатая женщина, — сухо ответил Кеттеринг. — Когда она выходила замуж, он положил на ее счет два миллиона.

— Два миллиона! Но это же великолепно. А если бы она вдруг умерла? Все досталось бы тебе?

— При теперешнем положении вещей, разумеется, да, — медленно проговорил Кеттеринг. — Насколько мне известно, она не писала завещания.

— Mon Dieu![26] — воскликнула танцовщица. — Если бы она умерла, все наши проблемы были бы решены.

После минутной паузы Дерек Кеттеринг вдруг расхохотался.

— Мне нравится твоя практическая сметка, Мирей, но, боюсь, ты мечтаешь о несбыточном. Моя жена исключительно здоровый человек.

— Eh bien![27] — сказала Мирей. — Бывают же несчастные случаи.

Дерек пристально взглянул на танцовщицу и ничего не ответил.

— Ты прав, mon ami, нам не следует полагаться на судьбу. Послушай, мой бедный DereeK, о разводе не может быть и речи. Твоя жена должна оставить эту идею.

— А если она этого не сделает?

Танцовщица прищурилась:

— Я думаю, сделает, мой друг. Она из тех, кто не любит огласки. С ее именем связана пара историй. И если о них узнают из газет ее друзья, вряд ли это доставит ей удовольствие.

— О чем ты?

Мирей громко рассмеялась, откинув голову.

— Parbleu![28] Я — о джентльмене, который именует себя граф де ля Рош. Я знаю о нем все. Не забудь, я ведь парижанка. Он был ее любовником до того, как она вышла за тебя замуж, не так ли?

Кеттеринг резко встряхнул ее за плечи.

— Это отвратительная ложь! — сказал он. — Как ты смеешь?! В конце концов, это моя жена!

Эти слова несколько отрезвили Мирей.

— Странные вы люди, англичане, — пожаловалась она. — Что ж, может, ты и прав. Но разреши тебе заметить, mon ami, что у твоей жены был роман с графом до замужества, и если бы не ее отец… Эти американцы такие черствые! Бедная крошка пролила столько слез, но подчинилась. Однако теперь — и ты об этом прекрасно знаешь — она видится с графом почти ежедневно и четырнадцатого едет в Париж на свидание с ним.

— Откуда тебе все это известно?

— У меня в Париже масса друзей, мой милый Бегеек, близко знакомых с графом. Они заранее обо всем договорились. Она говорит, что собирается на Ривьеру, но на самом деле граф встречает ее в Париже и… кто знает!.. Можешь мне поверить, все это чистая правда.

Дерек Кеттеринг окаменел.

— Вот видишь, — промурлыкала Мирей, — теперь она у тебя в руках, и ты можешь манипулировать ею как угодно.

— Замолчи, ради Бога! — закричал Кеттеринг. — Заткнись!

Мирей со смехом бросилась на диван, а Кеттеринг схватил шляпу и пальто и выбежал вон, хлопнув дверью. Когда он ушел, танцовщица продолжала тихонько смеяться. У нее были все основания собой гордиться.

Глава 7

Письма

«Миссис Сэмюэл Харфилд шлет наилучшие пожелания мисс Кэтрин Грей и считает нужным сообщить ей следующее…»

Миссис Харфилд написала эти слова не раздумывая и остановилась, оказавшись перед необходимостью изъясняться в третьем лице.

После минутного колебания она порвала лист почтовой бумаги и начала заново:

«Дорогая мисс Грей, прекрасно сознавая, сколь неукоснительно Вы справлялись с обязанностями по уходу за моей кузиной Эммой (чья недавняя смерть была тяжким ударом для всех нас), я тем не менее не могу не сказать…»

И скова миссис Харфилд остановилась. Очередной вариант опять полетел в корзину для бумаг. Лишь после четырех неудачных попыток она наконец осталась довольна своим посланием. Аккуратно вложенное в конверт с маркой и адресом: «Мисс Кэтрин Грей, Литл Крэмптон, Сент-Мэри-Мид, Кент»[29], оно лежало теперь, спустя сутки, в компании с другим более внушительным на вид письмом в длинном синем конверте перед мисс Кэтрин Грей, которая сидела за столом и завтракала.

Кэтрин Грей вскрыла письмо от миссис Харфилд первым. Окончательный вариант выглядел так:

«Дорогая мисс Грей!

Мой муж и я хотим выразить Вам нашу благодарность за заботу о моей бедной кузине Эмме. Её смерть была большим ударом для всех нас, хотя, конечно, мы не могли не отдавать себе отчет в том; что в последнее время ее рассудок значительно ослабел. Распоряжения кузины в ее последнем завещании носят в высшей степени странный характер и не могут быть, разумеется, приняты к рассмотрению судом. Я не сомневаюсь, что и Вы, человек конечно же здравомыслящий, уже поняли это. По мнению моего мужа, всегда лучше решать такие дела частным порядком. Мы будем рады предоставить Вам самые лучшие рекомендации, и, я надеюсь, Вы не откажетесь принять от нас маленький подарок.

С наилучшими пожеланиями и сердечным к вам расположением.

Мэри Энн Харфилд».

Кэтрин Грей прочитала письмо, улыбнулась и перечла его еще раз. Видно было, что оно ее позабавило. Затем она взяла другое письмо, пробежала его глазами, отложила в сторону и задумалась, устремив взгляд прямо перед собой. Теперь она уже не улыбалась.

Стороннему наблюдателю трудно было бы угадать, какие мысли скрывает ее кроткий задумчивый взгляд.

Кэтрин Грей недавно исполнилось тридцать три года. Она была из хорошей семьи, но ее отец разорился, и Кэтрин с юного возраста пришлось зарабатывать себе на жизнь. Ей не было и двадцати трех лет, когда она поступила к старой миссис Харфилд компаньонкой.

Старая миссис Харфилд единодушно считалась «сложным» человеком. Компаньонки сменялись у нее с поразительной быстротой; они прибывали полные надежд и уезжали, как правило, в слезах. Но с того момента, как десять лет назад в Литл-Крэмптоне появилась Кэтрин Грей, здесь воцарился мир, причем, каким образом это произошло, не знал никто. Впрочем, говорят же, что заклинателем змей нужно родиться, а научиться этому невозможно. У Кэтрин Грей был прирожденный дар ладить со старыми дамами, собаками и мальчишками, к тому же — без малейшего напряжения.

В двадцать три года это была тихая девушка с прелестными серыми глазами. В тридцать три — тихая женщина с такими же серыми глазами, взирающими на мир с той счастливой безмятежностью, которую ничто не может нарушить. Вдобавок, мисс Грей с рождения была наделена чувством юмора.

Она еще сидела за столом, устремив взгляд в пустоту, когда раздался звонок, сопровождаемый энергичным стуком дверного молотка. Через мгновение маленькая горничная, запыхавшись, объявила:

— Доктор Харрисон.

Доктор, здоровяк средних лет, был человек живой, энергичный, о чем недвусмысленно свидетельствовало обращение с дверным молотком.

— Доброе утро, мисс Грей.

— Доброе утро, доктор Харрисон.

— Не обессудьте, что я так рано, — начал доктор, — боюсь, что эти Харфилды уже успели до вас добраться. Миссис Сэмюэл, как она себя называет… чрезвычайно… пакостная особа.

Кэтрин молча протянула письмо миссис Харфилд доктору и, с трудом скрывая улыбку, стала следить за тем, как тот внимательно читает, сдвинув брови, фыркая и урча с сильнейшим неодобрением. Закончив читать, он бросил письмо на стол.