Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль о потере памяти. Этот вопрос меня всегда интересовал, и я очень много об этом читала. Таким образом, я была готова к этой роли. Если мне только удастся успешно закончить этот блеф, то еще не все потеряно. Я помолилась и глубоко вздохнула. Потом открыла глаза и стала бормотать что-то на французском языке!

Миссис Вандемейер немедленно заглянула ко мне за ширму. Ее лицо было таким злобным, что я чуть не умерла от страха, но вместо этого недоуменно улыбнулась ей и по-французски спросила, где я нахожусь.

Я увидела, что это сильно ее озадачило. Она позвала мужчину, с которым только что разговаривала. Он встал возле ширмы, стараясь держать лицо в тени, и заговорил со мною по-французски. Голос у него был негромкий и совершенно обычный, но почему-то, я не могу сказать почему, он меня испугал. Однако я продолжала играть свою роль, спрашивая снова и снова, где я нахожусь, а потом заговорила о том, что я что-то должна вспомнить, обязательно должна, и что это вылетело у меня из головы всего на мгновение. Я сознательно доводила себя до все большего и большего отчаяния. Он спросил, как меня зовут. Я ответила, что не знаю, что я ничего не могу вспомнить.

Неожиданно он схватил меня за кисть и стал ее выворачивать. Боль была просто ужасна. Я закричала. Я кричала и кричала, но при этом умудрилась кричать только на французском языке. Не знаю, сколько бы я могла продержаться, но, к счастью, я потеряла сознание. Последнее, что я услышала, были его слова: «Это не блеф. И в любом случае ребенок в ее возрасте не может быть так хорошо подкован». Думаю, что он просто забыл, что американские девушки всегда взрослее европейских и больше интересуются наукой.

Когда я пришла в себя, миссис Вандемейер была сама любезность. Думаю, что ей дали соответствующие указания. Она говорила со мною по-французски и рассказала, что у меня был шок и что я очень сильно болела. Я притворилась еще слишком заторможенной и пробормотала что-то о докторе, который «сделал больно» моей кисти. Это она выслушала с большим облегчением.

Скоро миссис Вандемейер вышла из комнаты. Подозрения не покидали меня, поэтому я какое-то время лежала неподвижно. Потом все-таки встала и занялась исследованием комнаты. Я подумала, что, даже если за мной наблюдают, в этом не будет ничего противоестественного. Жутко грязная комната была без окон, что показалось мне довольно странным. Думаю, что дверь была закрыта, но я не стала ее пробовать. На стенах висели потрепанные картины, изображавшие сцены из «Фауста».

Слушатели Джейн одновременно произнесли «ах, вот как», и девушка утвердительно кивнула.

– Да, это было то самое место в Сохо, где потом держали мистера Бересфорда. Конечно, в то время я даже не подозревала, что нахожусь в Лондоне. Меня очень волновала одна вещь, но я с облегчением заметила свой ольстер, небрежно брошенный на спинку стула. И свернутый журнал все еще торчал из его кармана.

Если бы только я была уверена, что за мною не наблюдают! Я внимательно осмотрела все стены. В них не было заметно никаких глазков, и тем не менее я была уверена, что они были. Неожиданно я села на край стола, спрятала лицо в руках и стала сквозь слезы повторять: «Mon Dieu! Mon Dieu!» У меня очень острый слух, и я совершенно четко услышала шорох платья и негромкий скрип. Для меня этого было достаточно. Я поняла, что за мной наблюдают!

Я опять легла на кровать. Вскоре миссис Вандемейер принесла мне ужин. Она все еще была сама любезность. Думаю, что ей велели завоевать мое доверие. Она достала пакет из водонепроницаемой ткани и спросила меня, не узнаю ли я его. При этом, как рысь, не отводила от меня глаз.

Я взяла его и с озадаченным видом стала крутить в руках. Потом покачала головой и сказала, что чувствую, что должна о нем что-то знать, и что у меня такое ощущение, что вот-вот все вернется назад, а потом, когда я уже совсем готова все вспомнить, это опять ускользает. Тогда она сказала мне, что я ее племянница и что я должна называть ее «тетя Рита». Я немедленно так ее и назвала, а она сказала, чтобы я не беспокоилась – моя память скоро ко мне вернется.

Это была ужасная ночь. Ожидая, когда она наступит, я тщательно продумала свой план. Пока что бумаги были в безопасности, но я не могла рисковать ими, оставив их там, где они были. Журнал могли выбросить в любую минуту. Я бодрствовала на кровати до тех пор, пока мне не показалось, что уже два часа ночи. Тогда я осторожно встала, прошла в темноте вдоль левой стены и очень осторожно сняла с гвоздя одну из картин – на ней была изображена Маргарита со своими драгоценностями. Затем пробралась к своему пальто, вытащила журнал, а еще пару конвертов из коричневой упаковочной бумаги, которые я положила туда раньше. Затем подошла к умывальнику и намочила коричневую бумагу сзади картины по всему ее периметру. Наконец мне удалось осторожно отделить ее. Я уже вырвала из журнала два листа, между которыми были спрятаны документы, и теперь засунула их в новый тайник между самой картиной и ее задником из коричневой бумаги. Немного клея с конвертов позволило мне опять приклеить ее. Теперь никому не могло показаться, что с картиной что-то делали. Я опять повесила ее на стену, убрала журнал в карман и улеглась в постель. Мой тайник меня вполне устраивал – им и в голову не придет искать в своих собственных картинах. Я все надеялась, что они решат, что Данверс вез «пустышку», и отпустят меня.

Думаю, что именно так они и подумали с самого начала, и для меня это представляло некоторую опасность. Позже я узнала, что они чуть не прикончили меня там же, на месте; шансов на то, что «меня отпустят», не было никаких, – но первый мужчина, который был их боссом, предпочел оставить меня в живых, на тот случай, если я все-таки спрятала документы. В этом случае я должна была немедленно их предъявить, как только ко мне вернется память. Многие недели они постоянно наблюдали за мною. Иногда часами допрашивали меня – мне кажется, что о «третьей степени»[62] они знали абсолютно все! – но мне каким-то образом удавалось держаться. И тем не менее напряжение, в котором я жила, было ужасным…

Они привезли меня в Ирландию и еще раз прошли вместе со мною по маршруту моего возвращения на случай, если я спрятала документы где-то en route[63].

Миссис Вандемейер и еще одна женщина не покидали меня ни на минуту. Они говорили обо мне как о молодой родственнице миссис Вандемейер, которая поплыла головой после шока от событий на «Лузитании». Я не могла ни к кому обратиться за помощью без того, чтобы они об этом не узнали. Если б моя попытка провалилась – а миссис Вандемейер выглядела такой богатой, так красиво одевалась, что я была уверена, что поверят скорее ей, чем мне, и отнесут мои слова на счет моей больной головы, – то ужасы, ожидающие меня после того, как они узнали бы, что я их надувала, были бы просто невероятными.

Сэр Джеймс согласно кивнул.

– Миссис Вандемейер была очень известной личностью. Это и ее социальное положение позволяли ей без особых усилий склонить общественное мнение на свою сторону. Этим вашим сенсационным обвинениям мало кто поверил бы.

– Именно так я и думала. Все закончилось тем, что меня отправили в санаторий в Борнмуте. Сначала я никак не могла понять, была ли это искренняя забота о моем здоровье или же очередная ловушка. За мною постоянно следила медицинская сестра. Я была «специальной» пациенткой. Она выглядела такой приятной и человечной, что в конце концов я решилась ей довериться. Но и на этот раз Провидение спасло меня от очередной ловушки. Однажды моя дверь оказалась слегка приоткрыта, и я услышала, как медсестра с кем-то разговаривает в коридоре. Она была одной из них! Они все еще предполагали, что с моей стороны все это может оказаться блефом, и она должна была это проверить! После этого мои нервы окончательно сдали, и я перестала верить кому бы то ни было.

Мне кажется, что я просто сама себя загипнотизировала. Через какое-то время я почти совсем забыла, что я Джейн Финн. Я настолько привыкла играть роль Джанет Вандемейер, что мои нервы стали играть со мной злые шутки. Я действительно заболела – на долгие месяцы впала в ступор. Я была уверена, что скоро умру и что ничего в жизни не имеет значения. Так нормальный человек, которого поместили в сумасшедший дом, очень часто выходит из него абсолютно сумасшедшим. Думаю, что со мною происходило нечто похожее. Моя роль стала моим вторым «я». Я даже не чувствовала себя несчастной – мне просто было все равно. Ничто не имело значения. Так проходили годы.

И вот неожиданно все изменилось. Из Лондона приехала миссис Вандемейер. Они с доктором опять задавали мне вопросы и пробовали на мне различные методы лечения. Потом начались разговоры о том, что меня надо отправить к специалисту в Париж. Хотя, в конце концов, они на это не решились. Я случайно услышала, что меня разыскивают какие-то люди – мои друзья. Позже я узнала, что сестра, которая за мной следила, все-таки ездила в Париж к этому специалисту и консультировалась у него, выдав себя за меня. Он провел какие-то тесты и определил, что ее потеря памяти была сфальсифицирована, – но она смогла записать его методику и попыталась повторить ее на мне. Могу сказать, что настоящего специалиста я и минуты не смогла бы морочить – человека, который занимается чем-то всю свою жизнь, провести невозможно, – но здесь я опять смогла выстоять против них. То, что я уже какое-то время не думала о себе как о Джейн Финн, сильно облегчило мою задачу.

Однажды ночью меня срочно перевезли в Лондон и опять поместили в тот дом в Сохо. Уехав из санатория, я почувствовала себя другим человеком – как будто что-то, что спало у меня глубоко в душе, начало опять просыпаться.

Они велели мне прислуживать мистеру Бересфорду (естественно, что тогда я не знала его имени). Я была полна подозрений – думала, что это очередная ловушка. Но он выглядел таким честным, что я в это не поверила. Однако я была очень осторожна в своих высказываниях, потому что знала, что нас могут подслушать. Высоко в стене было небольшое отверстие.