– Вы ведь еще не начали жить. Вы еще в самом начале жизни.

Косден рассмеялся.

– У меня уже седые волосы, мне сорок…

Мистер Саттерсуэйт прервал его.

– Это не имеет никакого значения. Жизнь – это комбинация практического и духовного опыта. Мне, например, шестьдесят девять, и мне действительно шестьдесят девять. Я испытал, прямо или косвенно, практически все, что жизнь могла мне предложить. А вы ведете себя так, как будто рассказываете про времена года, а сами видели только зиму, с ее снегом и льдом! И ничего не знаете о весенних цветах, роскоши летних дней и падающих осенних листьях… Просто не догадываетесь об их существовании. И теперь вы отказываетесь даже от возможности узнать о них.

– Вы кажется забываете, – сухо произнес Энтони Косден, – что в моем случае мне отпущено всего шесть месяцев.

– Время, как и все остальное, понятие относительное, – заметил мистер Саттерсуэйт. – Эти шесть месяцев могут стать вашим самым интересным и долгим отрезком жизни.

Было видно, что Косдена эти слова не убедили.

– На моем месте, – настаивал он, – вы поступили бы точно так же.

Мистер Саттерсуэйт покачал головой.

– Нет, – просто ответил он. – Начнем с того, что мне не хватило бы смелости. Для этого смелость необходима, а я, по натуре своей, не храбрец. И кроме того…

– Слушаю вас…

– Мне всегда интересно, что произойдет завтра.

Неожиданно Косден со смехом поднялся на ноги.

– Что ж, сэр, большое вам спасибо, что позволили с вами пообщаться. Не знаю почему, но наговорил я здесь очень много. Забудьте об этом.

– И завтра, когда появится сообщение о несчастном случае, я не должен ничего предпринимать? Не упоминать возможности самоубийства?

– А это как вам будет угодно. Хорошо, что вы понимаете, что не можете помешать мне.

– Молодой человек, – беззаботно сказал мистер Саттерсуэйт, – я не могу вечно следить за вами. В один прекрасный день вы от меня убежите и выполните задуманное. Но вот сегодняшний день вас действительно разочаровал. Вы же не можете ничего совершить – ведь я попаду под подозрение, что это именно я столкнул вас туда.

– Это верно, – сказал Косден. – И если вы настаиваете на том, чтобы остаться здесь…

– Настаиваю, – твердо сказал мистер Саттерсуэйт.

Косден добродушно рассмеялся.

– Тогда мне придется на время отказаться от своего плана. Пожалуй, я вернусь в отель. Встретимся позже.

Мистер Саттерсуэйт остался в одиночестве рассматривать море.

– И что теперь? – негромко проговорил он. – Что дальше? Ведь должно же быть какое-то продолжение. Интересно…

Он встал и какое-то время смотрел на волны, разбивающиеся внизу о скалы. Не найдя в этом никакого вдохновения, повернулся и медленно пошел под кипарисами в сторону тихого сада. Посмотрев на молчаливый дом с закрытыми ставнями окнами, в который уже раз задумался, кто бы мог в нем жить и что происходит за его безмятежными стенами. Повинуясь внезапному импульсу, он поднялся по осыпающимся каменным ступеням и дотронулся до одной из выцветших зеленых ставень.

К его удивлению, от его прикосновения она подалась назад. Поколебавшись несколько секунд, мистер Саттерсуэйт распахнул ее настежь. В следующий момент он в замешательстве отступил. Из комнаты на него смотрела женщина. Она была в черном, и голову ей закрывала черная кружевная мантилья.

Мистер Саттерсуэйт с трудом заговорил по-итальянски, мешая его с немецкими словами – в его понимании это было, на тот момент, ближе всего к испанскому языку. Он попытался объяснить, что он просто в отчаянии и сеньора должна его простить. После этого мистер Саттерсуэйт быстро отошел назад, не дав женщине произнести ни слова.

Он уже дошел до середины двора, когда она произнесла короткое, как выстрел, слово:

– Вернитесь.

Это больше походило на команду, с которой обращаются к собаке, но в этом слове было столько уверенности, что мистер Саттерсуэйт повернулся и быстро просеменил опять к окну, прежде чем успел почувствовать обиду. Повиновался он именно так, как собака повинуется команде хозяина. Женщина все еще неподвижно стояла в окне. Она абсолютно спокойно осмотрела его с ног до головы.

– Вы англичанин, – сказала она. – Я так и думала.

Мистер Саттерсуэйт вновь стал извиняться.

– Если бы я знал, что вы англичанка, – сказал он, – то мог бы более четко выразить свои мысли. Я приношу вам свои искренние извинения по поводу того, что поступил невежливо, дотронувшись до ставни. Боюсь, что причиной для этого было только мое любопытство. Мне очень хотелось посмотреть, как выглядит этот очаровательный дом изнутри.

Неожиданно женщина рассмеялась глубоким насыщенным голосом.

– Если вы действительно хотите это увидеть, – сказала она, – то вам лучше войти.

Она отошла в сторону, и мистер Саттерсуэйт, приятно возбужденный, шагнул в комнату. Она была полутемной, так как ставни на всех остальных окнах были закрыты, но ему удалось рассмотреть, что обстановка была обшарпанная и покрытая толстым слоем пыли.

– Не сюда, – сказала женщина. – Я не пользуюсь этой комнатой.

Она пошла вперед, а он двинулся за ней – из комнаты, через коридор и в другую комнату на противоположной стороне дома. Окна здесь смотрели на море, и все было залито солнечным светом. Мебель, как и в первой комнате, была невысокого качества, но тут и там лежали ковры, которые в свое время были совсем не дешевы, стояла ширма из испанской кожи и в нескольких вазах находились свежесрезанные цветы.

– Вы выпьете со мной чаю, – сказала хозяйка дома, а потом успокаивающе добавила: – Чай у меня очень хороший, и заваривают его крутым кипятком.

Она вышла из комнаты и отдала какое-то распоряжение по-испански, после чего вернулась и расположилась на софе напротив своего гостя. В первый раз мистер Саттерсуэйт получил возможность разглядеть ее. И он почувствовал себя еще более согбенным и старым, чем всегда, на фоне этой яркой и волевой женщины. Она была высокой, сильно загорелой, с темным, но симпатичным лицом, хотя было видно, что она уже не молода. Солнце в ее присутствии, казалось, светило ярче, и на мистера Саттерсуэйта стало нисходить странное чувство тепла и жизненной силы. Он чувствовал себя так, как будто протянул тонкие, замерзшие руки к спасительному огню.

У нее так много жизнелюбия, что его хватает и на других людей, подумал мистер Саттерсуэйт.

Он вспомнил звучание ее голоса, когда она его остановила, и ему захотелось, чтобы его протеже, Ольга, обладала бы хоть малой частью жизненной силы незнакомки.

Как бы она могла спеть Изольду, продолжал размышлять мистер Саттерсуэйт. Хотя, вполне возможно, у нее нет никакого певческого таланта. Жизнь все-таки несправедливая штука. Однако он чувствовал и легкий страх, так как не любил властных женщин.

Незнакомка тоже, ничуть этого не скрывая, внимательно изучала его. Наконец она кивнула, как будто пришла к какому-то выводу, и произнесла:

– Я рада, что вы пришли. Сегодня мне просто необходимо с кем-нибудь поговорить. А вы к этому привыкли, не так ли?

– Я не совсем вас понимаю.

– Я хочу сказать, что люди с удовольствием с вами разговаривают. Все вы прекрасно понимаете, так зачем притворяться?

– Ну-у-у, может быть…

Она продолжила, не обращая внимания на то, что он хотел что-то сказать.

– Вам можно рассказать все, что угодно. Это потому, что в вас сильно женское начало. Вы знаете, что мы думаем, что мы чувствуем и с пониманием относитесь к сотням странных вещей, которые мы делаем.

Ее голос затих. Крупная, улыбающаяся девушка-испанка принесла чай. Он был действительно хороший – китайский, – и мистер Саттерсуэйт с удовольствием попробовал его.

– Вы здесь живете? – спросил он светским тоном.

– Да, живу.

– Но не постоянно. Иногда дом пустует, не так ли? По крайней мере мне так говорили.

– Я провожу здесь больше времени, чем кажется другим. Просто пользуюсь только этими комнатами.

– А дом давно вам принадлежит?

– Он принадлежит мне уже двадцать два года. Да еще я жила в нем год до этого.

– Это очень долго, – когда он произнес эти слова, они показались мистеру Саттерсуэйту бессмысленными.

– Вы имеете в виду год? Или двадцать два года?

Заинтригованный, мистер Саттерсуэйт сказал серьезным голосом:

– Это как посмотреть.

Женщина согласно кивнула.

– Вот именно. Это два совершенно разных периода. И они не имеют друг с другом ничего общего. Какой из них был долгим, а какой коротким? Даже сейчас я не могу ответить на этот вопрос.

С минуту она молчала, задумавшись, а потом с улыбкой продолжила:

– Я уже так давно ни с кем не разговаривала, целую вечность! Но я не жалуюсь. Вы сами подошли к моей ставне, потому что хотели заглянуть в окно. Вы ведь все время это делаете, разве нет? Открываете ставни и наблюдаете за жизнью реальных людей. Если они вам это позволяют. А часто и когда они не позволяют! От вас сложно что-нибудь спрятать – вы все равно догадаетесь и догадаетесь правильно.

Почему-то мистеру Саттерсуэйту захотелось говорить откровенно.

– Мне шестьдесят девять лет, – сказал он. – И все, что я знаю об этой жизни, я знаю из рассказов других людей. Иногда мне горько это осознавать, но благодаря этому знаю я очень много.

Женщина задумчиво кивнула.

– Я знаю. Жизнь – штука странная. Я не могу себе представить, как можно прожить жизнь отстраненным наблюдателем.

В ее голосе звучал искренний интерес, и мистер Саттерсуэйт улыбнулся.