– Могу я видеть доктора?

Слуга колебался.

– Видите ли, он ужинает с друзьями, сэр. И он не любит, чтобы его беспокоили в неприемные часы, сэр.

– Передайте ему, что мне необходимо с ним встретиться. Передайте, что это дело первостепенной важности. Вот моя визитная карточка. – Дрожащими пальцами он раскрыл бумажник. – Меня зовут сэр Фрэнсис Нортон. Передайте, что сэр Фрэнсис Нортон из Дин-парк должен встретиться с ним безотлагательно.

– Да, сэр. – Дворецкий принял карточку и приложенные к ней полсоверена. – Вам лучше снять плащ, сэр. Повесьте его в прихожей. Атеперь, если вы подождете в кабинете, яуве-рен, что смогу убедить доктора спуститься к вам.

Дожидаться врача молодому баронету пришлось в просторной комнате с высокими потолками. Ковер на полу был таким густым и мягким, что он прошел по нему совершенно бесшумно. Два газовых рожка горели вполсилы, их тусклый свет вместе с легким сладковатым запахом придавал комнате мимолетное сходство с кельей. Он сел в сияющее кожей мягкое кресло у камина, в котором лениво шевелился огонь, и оглянулся вокруг. Две стены комнаты были сплошь заставлены книгами, толстыми серьезными томами с названиями, выдавленными широкими золотыми буквами на темных корешках. На высоком старомодном камине из белого мрамора громоздились валики ваты, бинты, мензурки и всевозможные маленькие бутылочки. В одной бутылке с узким горлышком, стоявшей прямо над ним, был медный купорос[79], в другой, с горлышком поуже, содержалось нечто, напоминающее разломанный черенок курительной трубки. На приклеенной к ней сбоку красной бумажке значилась надпись «Каустическая сода»[80]. Термометры, шприцы, хирургические ножи и лопаточки были разбросаны как на каминной полке, так и на конторке в центре комнаты. На ней же справа стояли пять книг, которые доктор Хорас Селби написал на ту тему, с которой его имя ассоциируется в первую очередь, а слева на красном медицинском справочнике лежала большая модель человеческого глаза размером с репу, которая раскрывалась посередине, выставляя напоказ вставленную линзу и двойную камеру внутри.

Сэр Фрэнсис Нортон никогда не отличался особой наблюдательностью, но сейчас он поймал себя на том, что очень внимательно рассматривает эти мелочи. Даже окисление на пробковой затычке в бутылке с кислотой привлекло его внимание, и он удивился, почему доктор не пользуется стеклянными пробками. Царапинки на столе, заметные в том месте, где от него отражался свет, небольшие пятна на обтягивающей его коже, химические формулы на ярлыках пузырьков – ничто не ускользнуло от его внимания. Слух молодого человека был напряжен в не меньшей степени, чем зрение. Тяжелое тиканье массивных черных часов над каминной полкой болезненно отдавалось в его ушах. Но несмотря на это и на то, что стены здесь по старой моде были обшиты толстыми дубовыми панелями, он слышал голоса, доносившиеся из соседней комнаты, и даже мог разобрать обрывки разговора. «Вторая рука должна была брать». «Но вы же сами потянули последнюю!» «Зачем бы я стал играть дамой, если знал, что туз еще на руках?» Подобные фразы время от времени нарушали монотонность приглушенного журчания разговора. Но потом сэр Фрэнсис неожиданно услышал скрип двери, приближающиеся шаги в коридоре и, затрепетав от нетерпения и страха, понял, что миг, когда должна будет решиться его судьба, уже близок.

Доктор Хорас Селби обладал представительной внешностью. Он был высок и тучен. Крупный нос и тяжелый подбородок сильно выдавались на тяжелом лице. К этому сочетанию больше бы подошли парик и шейный платок времен царствования первых Георгов[81], чем короткая стрижка и черный сюртук конца девятнадцатого века. У него не было ни усов, ни бороды, поскольку рот его был слишком хорош, чтобы его скрывать: большие подвижные и чувственные губы, добрые складки в уголках, которые вместе с парой карих сочувствующих глаз помогли доктору выведать самые сокровенные тайны не у одного грешника. Небольшие кустистые бакенбарды с зачесом наверх гордо топорщились у ушей и сливались с седеющими волосами. Одного взгляда на внушительного, преисполненного чувства собственного достоинства доктора было достаточно его пациентам, чтобы поверить в свое выздоровление. В медицине, как и на войне, высоко поднятая голова и статная осанка содержат в себе намек на победы, одержанные в прошлом и обещание оных в будущем. Лицо доктора Хораса Селби успокаивало, так же как и его большие белые мягкие руки, одну из которых он протянул своему гостю.

– Простите, что заставил вас ждать. Вы же понимаете, я не мог бросить своих гостей, но теперь я полностью в вашем распоряжении, сэр Фрэнсис. Господи, вы же совсем замерзли.

– Да, меня действительно знобит.

– Да и дрожите весь. Ну что ж вы так! Это, должно быть, сегодняшняя промозглая погода на вас таким образом подействовала. Может, вы хотите для согрева что-нибудь?

– Нет, спасибо. Правда, не нужно. И дрожу я не от холода. Мне страшно, доктор.

Врач развернулся вполоборота на кресле и похлопал молодого человека по колену, словно успокаивал испуганную лошадь.

– Что же вас беспокоит? – спросил он, повернув голову и рассматривая бледное лицо и взволнованные глаза пациента.

Дважды сэр Фрэнсис раскрывал рот, чтобы что-то сказать, потом неожиданно наклонился, приподнял брючину на правой ноге, спустил носок и выставил голень. Опустив глаза, врач поцокал языком:

– На обеих ногах?

– Нет, только на одной.

– Появилось внезапно?

– Сегодня утром.

– Хм. – Врач надул губы и провел указательным и большим пальцем по подбородку. – Вы сами можете объяснить, откуда это у вас?

– Нет.

Доктор строго нахмурился.

– Мне не нужно вам говорить, что только совершенная откровенность…

Пациент вскочил с кресла.

– Видит Бог, – вскричал он, – я ни разу в жизни не совершил ничего такого, за что мог бы упрекнуть себя. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, что, придя сюда, стал бы вас обманывать? Говорю первый и последний раз: мне не в чем раскаиваться.

Выглядел при этом он довольно жалко: наполовину трагично, наполовину смешно, с закатанной до колена штаниной и неподдельным ужасом в глазах. Из соседней комнаты донесся дружный смех картежников. Мужчины молча переглянулись.

– Сядьте, – коротко приказал доктор. – Вашего утверждения вполне достаточно. – Он наклонился и провел пальцами по голени молодого человека, в одном месте оторвав руку от кожи. – Хм, характер серпигиозный[82], – пробормотал он, качая головой. – Другие симптомы есть?

– Зрение, кажется, немного упало.

– Позвольте мне взглянуть на ваши зубы. – Осмотрев зубы пациента, доктор снова сочувственно-осуждающе зацокал языком. – Теперь глаза. – Он зажег лампу, которая стояла рядом с пациентом, взял небольшую лупу и направил преломившийся свет ему на глаз. И тут его крупное выразительное лицо озарилось радостью, он весь загорелся, как ботаник, укладывающий в сумку редкое растение, или астроном, впервые увидевший комету, появление которой давно было предсказано. – Очень типичные симптомы. Очень типичные, – пробормотал он, повернулся к конторке и что-то записал на листе бумаги. – Как ни странно, я как раз пишу монографию на эту тему. Просто удивительно, что вы обратились ко мне с прямо-таки образцовыми симптомами. – Неожиданная удача его так обрадовала, что еще немного – и он, наверное, стал бы поздравлять своего пациента. Опомнился он лишь тогда, когда тот попросил рассказать подробнее, что с ним.


– Дорогой сэр, мне незачем вдаваться в сугубо профессиональные подробности, – успокаивающим тоном сказал он. – Если, к примеру, я сообщу вам, что у вас интерстициальный кератит[83], вам это о чем-нибудь скажет? Есть признаки зобного диатеза[84]. Если обобщить, можно сказать, что у вас органическое заражение наследственного характера.

Молодой баронет откинулся на спинку кресла, его подбородок безвольно отвис. Доктор подскочил к стоящему рядом столику, налил полстакана наливки и поднес к губам пациента. Когда молодой человек выпил, щеки его слегка порозовели.

– Возможно, я выразился слишком прямолинейно, – сказал доктор, – но вы должны знать природу вашего недуга. Вы ведь за этим ко мне и пришли, верно?

– Боже, Боже, я подозревал, что это случится! Но задумался об этом только сегодня, когда увидел свою ногу. У моего отца на ноге было то же самое.

– Значит, это у вас от него?

– Нет. От деда. Вы слышали о сэре Руперте Нортоне, Великом Распутнике?

Доктор был человеком широко начитанным и обладал прекрасной памятью. Названное имя тут же заставило его вспомнить зловещую репутацию того человека, который его носил. Этот печально известный повеса завоевал дурную славу в тридцатых годах тем, что всю жизнь свою провел в азартных играх и дуэлях, попойках и кутежах самого мерзкого толка. В конце концов даже его друзья-бражники, с которыми он предавался веселью, в ужасе отвернулась от него. Свою жалкую старость он провел с женой – трактирной служанкой, на которой когда-то женился во время очередного запоя. Когда доктор посмотрел на юношу, который все еще безвольно сидел в кожаном кресле, ему вдруг почудилось, что за его спиной показалась призрачная фигура того старого мерзкого гуляки с болтающимися на цепочке от часов брелоками, длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи, и темным похотливым лицом. Но что он сейчас? Всего лишь горка костей в покрытом плесенью ящике. Но поступки его… Они продолжали жить и отравлять кровь в венах невинного человека.

– Вижу, вы слышали о нем, – сказал молодой баронет. – Мне рассказывали, что умер он ужасной смертью, но жизнь, которую он прожил, была еще страшнее. Отец мой – его единственный сын. Он был ученым. Больше всего любил читать, разводить канареек и проводить время на природе. Но праведная жизнь не спасла его.

– Его симптомы проявились на коже, насколько я понимаю.

– Дома он никогда не снимал перчаток. Это первое, что я о нем помню. Потом болезнь перешла на горло, а затем поразила ноги. Он до того часто спрашивал меня о моем здоровье, что в конце концов это начало меня раздражать. Разве мог я тогда знать, что означает подобная навязчивая забота? Он всегда следил за мной… Я постоянно ощущал на себе его косой взгляд. Теперь-то я наконец понял, что он все это время высматривал во мне.