— О Хори, как трудно поверить, что Яхмос был на это способен. Что касается Нофрет, это понятно. Но зачем он убил всех остальных?

— Это нелегко объяснить, Ренисенб, но если сердце открыто злу, тогда зло расцветает в нем, как маки на хлебном поле. Вполне возможно, Яхмос всегда тяготел к насилию, но не мог решиться совершить его. Он презирал себя за робость и покорность. Убив Нофрет, он, наверное, ощутил всю сладость власти, и первой ему дала это понять Сатипи. Сатипи, которая ни во что его не ставила и постоянно оскорбляла, вдруг стала покорной, она боялась его. Все обиды, которые он так долго таил в себе, обнаружили себя, как та змея, помнишь, которая подняла голову здесь на тропинке. Себек и Ипи были один красивее, другой умнее Яхмоса — вот им и суждено было уйти из жизни. Он, Яхмос, должен стать единственным хозяином в доме, единственной опорой и утешением старика отца! Смерть Сатипи только усилила его жажду убивать и укрепила в сознании собственного могущества. Но одновременно зло помрачило его разум, с того дня овладев им целиком.

В тебе, Ренисенб, врага он не видел. Пока был способен любить, он тебя любил. Но он даже не допускал мысли о том, что ему придется разделить управление владениями с твоим мужем. По-моему, Иза дала согласие на твой брак с Камени из двух побуждений: во-первых, если Яхмос нанесет новый удар, то скорей жертвой будет Камени, чем ты, а на худой конец она поручила мне оберегать тебя; и во-вторых — Иза была отважной женщиной, — чтобы вынудить действовать Яхмоса, за которым я непрерывно следил, а он и понятия не имел, что я его подозреваю, следовало поймать его с поличным.

— Что ты и сделал, — сказала Ренисенб. — О Хори, я так испугалась, когда оглянулась и увидела его.

— Я знаю, Ренисенб. Но через это нужно было пройти. Пока я был рядом с Яхмосом, тебе не грозила опасность, но вечно так продолжаться не могло. Я понимал, что если ему представится возможность сбросить тебя со скалы, в том же самом месте, он ее не упустит. Тогда можно будет снова все свалить на дух убитой Нофрет.

— Значит, просьба, которую мне передала Хенет, исходила не от тебя?

Хори покачал головой.

— Я ничего не просил передать тебе.

— Но в таком случае, зачем Хенет… — Ренисенб помолчала. — Не понимаю, какую роль во всем этом играла Хенет.

— По-моему, Хенет знает правду, — задумчиво сказал Хори. — Сегодня утром она ясно дала это понять Яхмосу, что было крайне опасно. Он уговорил ее зазвать тебя сюда, что она и сделала с большой охотой, поскольку ненавидит тебя, Ренисенб…

— Я знаю.

— А затем… Трудно сказать… Хенет уверена, что раз она все знает, власть у нее в руках. Вряд ли Яхмос оставил бы ее в живых. Может, сейчас она уже…

Ренисенб задрожала.

— Яхмос сошел с ума! — воскликнула она. — Злые духи овладели его разумом, ибо раньше он таким не был.

— Не был, но тем не менее… Помнишь, Ренисенб, я рассказывал тебе про Себека и Яхмоса, как Себек бил Яхмоса по голове и как ваша мать подбежала, бледная и дрожащая, и сказала: «Это опасно». По-моему, Ренисенб, она хотела сказать, что опасно так поступать с Яхмосом. Вспомни, что на следующий день Себек заболел — считалось, что он чем-то отравился, но мне кажется, Ренисенб, ваша мать знала, какая бешеная злоба глубоко скрыта в груди ее мягкого, робкого сына, и боялась, что в один прекрасный день она вырвется наружу.

— Неужто никто не бывает таким, каким видится со стороны? — содрогнулась Ренисенб.

— Почему же? — улыбнулся ей Хори. — Вот мы с Камени, например, такие, какие мы есть. Камени и я, мы оба…

Последние слова он произнес многозначительно, и Ренисенб вдруг осознала, что стоит перед величайшим в ее жизни выбором.

— …мы оба любим тебя, Ренисенб, — продолжал Хори. — Ты должна это знать.

— Однако, — не сразу возразила Ренисенб, — ты не противился приготовлениям к моему замужеству и не сказал ничего, ни единого слова.

— Для твоей же безопасности. Иза тоже считала, что я должен держаться в стороне, проявлять безразличие, чтобы иметь возможность неотрывно следить за Яхмосом и не возбуждать у него неприязни. — И с жаром Хори добавил:

— Не забудь, Ренисенб, что Яхмос много лет был мне другом. Я любил его. И уговаривал вашего отца взять его в совладельцы и облечь властью, какой он добивался. Ничего не получилось. Все это пришло слишком поздно. И хотя в глубине души я был уверен, что Нофрет убил Яхмос, я старался этому не верить. Я находил оправдания его поступку, даже если он его совершил. Он был мне очень дорог, Яхмос, мой несчастный, терзаемый уязвленным самолюбием друг. Потом умер Себек, за ним Ипи и, наконец, Иза… Я понял, что в сердце Яхмоса не осталось добра. Поэтому Яхмос и принял смерть от моей руки — он умер быстро и почти безболезненно.

— Смерть — всегда смерть.

— Нет, Ренисенб, впереди у тебя не смерть, а жизнь. С кем ты разделишь ее? С Камени или со мной?

Ренисенб смотрела вниз на долину и на серебристую полосу Нила. Перед ее глазами вдруг возникло смеющееся лицо Камени, такое же, как тогда, когда он сидел напротив нее в лодке. Красивый, сильный, веселый… Она опять почувствовала, как кровь быстрее побежала по ее жилам. Она любила Камени. Он займет место Хея в ее жизни.

«Мы будем счастливы, да, мы будем счастливы, — думала она. — Будем жить вместе, наслаждаться любовью друг друга, иметь здоровых, красивых детей. Будут дни, занятые работой.., и дни радости, когда мы будем плавать по реке… Жизнь станет такой, какой была у меня с Хеем… Чего еще мне ждать? Что еще мне нужно?»

И медленно, очень медленно она повернула голову к Хори. Словно, не произнося ни слова, задавала ему вопрос.

И, словно поняв ее, он ответил:

— Когда ты была ребенком, я любил тебя. Мне нравилось твое серьезное личико и доверчивость, с которой ты являлась ко мне, чтобы я починил твои сломанные игрушки. А потом, восемь лет спустя, ты снова пришла сюда, села и поделилась со мной своими мыслями. А мысли твои, Ренисенб, совсем не похожи на мысли всех других в вашей семье. Они не обращены внутрь себя, не ограничены узкими рамками собственного «я». Как и меня, они побуждают тебя смотреть за реку, видеть меняющийся мир со всеми его новшествами, мир, доступный только тем, кто наделен отвагой и способностью видеть…

— Я понимаю. Хори, я понимаю тебя. Я испытываю эти чувства, находясь рядом с тобой. Но не всегда. Будут минуты, когда я не смогу следовать за тобой, когда я останусь одна…

Она умолкла, не в силах найти слова, в которые можно было бы облечь ее бессвязные мысли. Она не могла представить себе, какой будет жизнь с Хори. Несмотря на его мягкость, на его любовь к ней, он в чем-то останется для нее непредсказуемым и непонятным. Их ждут прекрасные минуты радости, но какой будет их повседневная жизнь?

В безотчетном порыве она протянула к нему руки.

— О Хори, реши за меня. Скажи мне, как поступить.

Он улыбнулся ей — в ней говорил ребенок, быть может, в последний раз. Но руки ее в свои он не взял.

— Я не могу подсказать тебе, что делать с твоей собственной жизнью, Ренисенб, потому что это твоя жизнь — тебе и решать.

Она поняла, что помощи ждать не приходится — Хори не взовет к ее чувствам, как поступил когда-то Камени. Если бы Хори дотронулся до нее! Нет, он не сделает ни единого движения.

И вдруг она осознала, что в действительности выбор очень прост. Какой жизни она ищет: легкой или трудной? Ей захотелось встать и спуститься вниз по извилистой тропинке к обычной счастливой жизни, которую она уже знала, которой она жила вместе с Хеем. Эта жизнь не сулила опасностей, в ней ее ждали повседневные радости и горести, в этой жизни нечего было бояться, кроме старости и смерти…

Смерть… В мыслях о жизни она, сделав круг, снова пришла к мысли о смерти. Хей умер, возможно, умрет и Камени, и его лицо, как и лицо Хея, постепенно сотрется из ее памяти…

Она посмотрела на Хори, молча стоявшего подле нее. Странно, подумала она, но она до сих пор его толком не разглядела. Ей это было ни к чему…

Она заговорила таким не терпящим возражения тоном, как тогда, когда заявила, что пойдет одна вниз по тропинке в час заката.

— Я сделала выбор. Хори. Я разделю жизнь, все радости и горести с тобой, пока смерть не разлучит нас…

Когда он обнял ее, а лицо его, прильнувшее к ее лицу, стало невиданно ласковым, она испытала восторг перед радостью бытия.

«Если Хори суждено умереть, — думала она, — его я не забуду! Хори будет вечно жить в моем сердце… А это значит, что смерть ушла навсегда…»