— Да-да. Никто, по-моему, так и не смог уразуметь, почему она это делала. Была ли у нее склонность к этому — нечто вроде пагубной привычки? Или для нее это было развлечение? Никто так ничего и не узнал. Она, похоже, никогда не испытывала никакой личной злобы к людям, смерть которых она вызывала. Может, у нее просто был не в порядке чердак?

— Да, скорее всего, так оно и было, хотя, мне представляется, один из таких трюкачей-ловкачей, проделав огромную работу по психоанализу, обнаружил бы, что все дело в том, как одна семья, которую эта женщина знала много лет назад, относилась к канарейке и т. д. и т. п. А третья была еще страннее, — продолжал Томми. — Француженка. Женщина, которая страшно страдала из-за потери мужа и ребенка. У нее разбилось сердце, и она была ангелом милосердия.

— Совершенно верно, — сказала Таппенс. — Я помню.

Ее называли ангелом какой-то там деревни. Живона или что-то такое. Она ходила ко всем соседям и ухаживала за ними, когда те болели, особенно к детям. Она преданно их выхаживала, но рано или поздно, после небольшого улучшения, им становилось хуже, и они умирали. Она часами плакала, со слезами же отправлялась на похороны, и все говорили, что даже не знают, что бы они делали без этого ангела, который ходил за их любимцами не щадя себя.

— Зачем тебе понадобилось снова ворошить все это, Таппенс?

— Мне хотелось убедиться, не было ли у доктора Марри какой-либо особой причины упоминать о них.

— Ты хочешь сказать, он увязал…

— Я думаю, он увязал эти три классических, хорошо известных случая и примерил их, так сказать, как перчатку, чтобы посмотреть, не подходят ли они кому-нибудь в «Солнечном кряже». По-моему, в некотором роде любой из них мог бы подойти. Мисс Паккард подходит первый случай — деловая хозяйка приюта.

— Ты никак от нее не можешь отцепиться. Мне она всегда нравилась.

— Смею сказать, — весьма резонно заметила Таппенс, — убийцы тоже нравились людям. Это как мошенники и шулера, которые всегда кажутся такими честными и безупречными. Смею сказать, все убийцы кажутся милыми и особенно мягкосердечными. Что-то в этом роде. Во всяком случае, мисс Паккард весьма деловая, и в ее распоряжении все средства, с помощью которых она, без лишних подозрений, может вызвать славную естественную смерть. Заподозрить ее сможет, вероятно, лишь кто-нибудь вроде миссис Какао. И то потому, что она сама слегка чокнутая и в состоянии понимать других чокнутых, а может, они просто встречались где-то раньше.

— Не думаю, что смерть любой из ее престарелых клиенток несет мисс Паккард финансовую выгоду.

— Откуда ты знаешь, — возразила Таппенс. — Можно сделать гораздо проще — зачем обирать всех? Можно добиться, чтобы двое-трое богатых оставили тебе много денег, только следить за тем, чтобы были и другие «естественные» смерти, от которых ты не имеешь ничего. Так что, доктор Марри, возможно, — всего лишь возможно — кинул взгляд на мисс Паккард и сказал себе: «Ездор, мне это мерещится». Но мысль эта все равно засела у него в мозгу. Второй случай, о котором он упоминал, подойдет к кухарке, уборщице, нянечке. Любому человеку, находящемуся в услужении в этой богадельне, какой-нибудь вполне надежной женщине средних лет, только чокнутой именно в этом плане. Возможно, прежде затаила на кого-то зло, почувствовала неприязнь к кому-то из тамошних пациенток. Тут мы гадать не можем, так как никого достаточно хорошо не знаем.

— Ну, а третий случай?

— Третий гораздо труднее, — признала Таппенс. — Некто преданный. Посвятивший свою жизнь.

— Возможно, доктор Марри подбросил его для ровного счета, — сказал Томми. Потом добавил:

— Я все раздумываю о той няне-ирландке.

— Той славной, которой мы подарили меховую накидку?

— Да, той славной, которая нравилась тете Аде. Такая благожелательная. Она, казалось, так всех любила, так жалела, когда они умирали. Она как-то очень нервничала, когда разговаривала с нами, правда? Ты сама это заметила. Она собиралась уехать оттуда, но так и не сказала нам, почему.

— Вероятно, она была весьма невротического склада. Няням не полагается быть чересчур мягкими. Это плохо для пациентов. Их учат быть спокойными и деловыми и внушать доверие.

— Послушайте сестру-сиделку Бересфорд, — улыбнулся Томми.

— Но вернемся к картине, — продолжала Таппенс. — Сосредоточим свое внимание только на картине. Потому как твой рассказ о миссис Боскоуэн заинтриговал меня. Она кажется… она кажется такой интересной.

— Она и была интересная, — сказал Томми:

— По-моему, из всех, с кем нам пришлось столкнуться в этом деле, она самая интересная личность. Она принадлежит к тому типу людей, которые знают суть вещей, но не потому, что о них раздумывают. У меня создалось впечатление, что она знает что-то об этом доме, чего не знаю я и чего, вероятно, не знаешь ты. А вот она что-то знает.

— Странно, что она заговорила об этой лодке, — размышляла Таппенс. — О том, что в первоначальном варианте лодки на картине не было. Как ты думаешь, почему же теперь на ней лодка?

— О-о, — протянул Томми. — Откуда я знаю?

— А не было ли на лодке названия? Не помню, чтобы я его видела, но я ведь особенно и не всматривалась.

— На ней стоит «Водяная лилия»

— Весьма подходящее название для лодки. О чем же оно мне напоминает?

— Понятия не имею.

— И она была абсолютно уверена, что ее муж эту лодку не рисовал… Он мог дописать ее и позже.

— Она говорит — нет. Она выражалась весьма определенно.

— Разумеется, — предположила Таппенс, — мы не рассмотрели еще одну версию. Я имею в виду насчет того, что меня оглушили ударом по голове… это мог быть и кто-нибудь чужой… кто, возможно, последовал за мной из Маркет Бейсинга сюда, чтобы посмотреть, что я задумала. Ведь я задавала там все эти вопросы. Заходила ко всем этим ангелам по торговле недвижимостью. К «Блоджету и Бэрджессу» и ко всем остальным. Они отвлекали меня от этого дома, прибегали к уверткам и отговоркам. С такой же уклончивостью мы столкнулись, когда пытались узнать, куда уехала миссис Ланкастер. Адвокаты и банки, какой-то хозяин, с которым нельзя связаться, потому что он за границей. Точно такая же модель. Они посылают кого-то вслед за моей машиной, чтобы посмотреть, что я делаю, и в свое время меня вырубают. Таким образом, — сказала Таппенс, — мы возвращаемся к могильному камню на церковном кладбище. Почему кто-то не хотел, чтобы я осматривала могильные камни? С ними ведь все равно обращались бесцеремонно — я видела, что там натворили мальчишки, которым надоело уродовать телефонные будки…

— Ты говоришь, там были написаны какие-то слова?

— Да, я бы сказала, вырезанные резцом. Имя — Лили Уотерс[15] и возраст — семь лет…

— Весьма странное все это дело.

— И почему кто-то должен был возражать — я ведь всего-навсего пыталась помочь викарию… и бедному человеку, который пытался отыскать потерянного ребенка… Ну вот, мы опять вернулись к мотиву потерянного ребенка… О бедном ребенке, спрятанном за камином, толковала миссис Ланкастер, а миссис Копли рассказывала о замурованных монахинях и убиенных детях, о матери, которая умертвила своего младенца, о возлюбленном и незаконнорожденном, о самоубийстве… Все эти старые сплетни, слухи и легенды переплелись самым невероятным образом! Чего тут только не нагорожено! И все равно, Томми, один настоящий факт все же был — это не легенда и не слухи…

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что из дымохода в этом самом Доме на канале, вывалилась старая оборванная кукла… детская кукла. Она пролежала там очень и очень долго и вся покрылась сажей и мусором.

— Жаль, что ее у нас нет, — сказал Томми.

— Она у меня, — с триумфом заявила Таппенс.

— Ты забрала ее с собой?

— Да. Она меня напугала, ты знаешь, И я решила забрать ее и осмотреть, она ведь никому была не нужна. Я полагаю, супруги Перри сразу бы выбросили ее в мусорное ведро. Она у меня здесь.

Таппенс встала с кушетки, прошла к своему чемодану, порылась в нем и вытащила что-то, завернутое в газету.

— Вот, Томми, посмотри.

С некоторым любопытством Томми развернул газету и вытащил то, что осталось от детской куклы. Вялые ручки и ножки безвольно висели, выцветшие фестоны при его прикосновении посыпались с одежды. Корпус, казалось, сделан из очень тонкой замши, некогда плотно набитой опилками, а теперь проседавшей, потому что тут и там опилки повысыпались. Пока Томми держал куклу в руках, а обращался он с нею очень осторожно, на тельце вдруг образовалась большая ранка, из которой высыпалось немного опилок, а вместе с ними маленькие камешки, которые покатились по полу. Томми принялся подбирать их.

— Боже милостивый, — сказал он себе под нос. — Боже милостивый.

— Как странно, — произнесла Таппенс, — кукла набита камешками. Как ты думаешь, это из дымохода? Отвалился гипс или что-нибудь такое?

— Нет, — ответил Томми. — Эти камешки были внутри корпуса.

Он их уже старательно подобрал, потыкал пальцем в каркас куклы, и оттуда вывалилось еще несколько штук. Он отнес их к окну и повертел в руках. Таппенс наблюдала за ним понимающим взором.

— Странно — набить куклу камешками.

— Ну это не совсем обычные камешки, — ответил Томми. — Для этого, мне представляется, была особая причина.

— Что ты хочешь сказать?

— Взгляни на них. Потрогай руками.

Таппенс с удивлением взяла несколько штук с его ладони.

— Это не что иное, как камешки, — сказала она. — Некоторые довольно крупные, другие маленькие. Почему ты так возбудился?