— Какое нелепое имя, — заметила тетушка Ада. — Как будто это горничная. У моего внучатого дяди Мэттью была горничная, которую звали Утешение, а служанку звали Возрадуйся Господу. Он был методистом. Но моя внучатая тетушка Фэнни вскоре положила этому конец. Заявила ей, что пока та у нее в доме, ее будут звать Ребеккой.

— Я принесла вам розы, — сказала Таппенс.

— Тут больной человек, тут не место цветам. Они забирают весь кислород.

— Я поставлю их в вазу, — предложила мисс Паккард.

— Как бы не так. Уж вам бы следовало знать, что все равно выйдет по-моему.

— Вы, вроде, в отличной форме, тетушка Ада, — проговорил мистер Бересфорд. — Настроены по-боевому, я бы сказал.

— Я вас раскусила, не беспокойтесь. С чего это вы заявляете, будто вы мой племянник? Как, говорите, ваше имя? Томас?

— Да, Томас, или Томми.

— Сроду о вас не слыхала, — продолжала тетушка Ада. — У меня был всего один племянник, а звали его Уильям. Его убило в последнюю войну. Оно и к лучшему. Останься он жить, из него бы ничего не вышло. Я устала, — заявила вдруг тетя Ада, откидываясь на подушки и поворачивая голову к мисс Паккард. — Уведите их. Вы не должны допускать ко мне посторонних.

— Я полагала, короткое посещение взбодрит вас, — совершенно невозмутимо отвечала мисс Паккард.

Тетушка Ада издала басовитый звук, свидетельствующий о безудержном веселье.

— Ну что ж, — бодро заговорила Таппенс, — мы уходим. Я оставлю вам розы. Может, вы еще передумаете. Пошли, Томми, — и Таппенс повернулась к двери.

— Ну, до свидания, тетушка Ада. Жаль, конечно, что вы не помните меня.

Тетушка Ада молчала. Таппенс и мисс Паккард направились к двери. Томми двинулся за ними.

— Вернись, ты, — повысив голос, сказала тетушка Ада. — Я отлично тебя знаю. Ты Томас. Ты когда-то, был красноволосый. Морковка — вот какого цвета были у тебя волосы. Вернись. С тобой еще поговорю, а эта баба мне тут не нужна. И зачем делать вид, будто она твоя Жена, — уж мне ли не знать? Тебе бы не следовало приводить сюда такую женщину. Поди посиди вот в этом кресле и расскажи мне о своей дорогой маме. А ты уходи, — добавила тетя Ада, как бы вспомнив о Таппенс, которая мялась в дверях, и махнула рукой.

Таппенс тут же удалилась.

— Это у нее бывает, — невозмутимо сказала мисс Паккард, когда они спускались по лестнице. — Иногда, вы знаете, она может быть очень обходительной. Вы вряд ли этому поверите.

Томми сел в кресло, указанное ему тетушкой Адой, и кротко заметил, что о матери он почти ничего не может рассказать, поскольку та умерла почти сорок лет назад. Это заявление совершенно не тронуло тетушку Аду.

— Подумать только, — сказала она. — Неужто так давно? Ну время прямо летит. — Она оглядела его задумчивым взглядом. — Почему ты не женишься? — спросила она. — Подыщи себе какую-нибудь милую толковую женщину, которая бы за тобой ухаживала. Ты же стареешь. Да и нужды не будет связываться со всеми этими блудницами и таскать их сюда под видом своих жен.

— Похоже, в следующий раз мне придется заставить Таппенс прихватить с собой брачное свидетельство.

— Ах, значит, ты сделал из нее честную женщину? — спросила тетушка Ада.

— Мы женаты тридцать с лишним лет, — сказал Томми, — и у нас есть сын и дочь, и они оба тоже состоят в браке.

— Беда в том, — искусно вывернулась тетушка Ада, — что никто мне ничего не говорит. Если бы ты исправно держал меня в курсе дел…

Томми не стал спорить. Таппенс однажды дала ему серьезный наказ: «Если кто-то в возрасте старше шестидесяти пяти лет находит у тебя недостатки, — сказала она, — никогда не спорь. Никогда не пытайся отстаивать свою правоту. Сразу же извинись и скажи, что ты виноват и очень сожалеешь, и больше никогда этого не сделаешь».

В этот самый момент Томми вдруг осенило, что именно этой линии поведения и надо придерживаться с тетушкой Адой.

— Весьма сожалею, тетушка Ада, — сказал он. — Боюсь, что со временем люди становятся забывчивыми. Не у каждого же, — не моргнув глазом, продолжал он, — такая удивительная память, как у вас.

Тетушка Ада самодовольно ухмыльнулась. Другого слова тут просто не подобрать.

— Тут ты прав, — согласилась она. — Прости, если я приняла тебя несколько грубо, но я не люблю, когда мне навязываются. В этом доме никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Могут впустить к тебе кого угодно, все равно кого. И если бы я принимала всех этих самозванцев, меня бы уже давно ограбили и убили прямо в постели.

— Ну, это вы уже, вероятно, перехватили, — возразил Томми.

— Как знать, — отвечала тетушка Ада. — Стоит почитать газеты или послушать людей. Не то чтобы я верила всему, что мне говорят. Но я держу ухо востро. Поверишь ли — намедни привели сюда незнакомого мужчину — сроду его не видела. Называл себя доктором Уильямсом. Сказал, что, мол, доктор Марри уехал в отпуск, а он его новый партнер. Новый партнер! Откуда мне было знать, что он новый партнер? Только с его слов?

— Ну, и он на самом деле оказался новым партнером доктора Марри?

— Ну, собственно говоря, — сказала тетушка Ада, слегка недовольная тем, что теряет свои позиции, — как оказалось, да. Но ведь никто не мог знать это наверняка. Он вдруг появился тут, приехал в какой-то машине, и при нем была эта маленькая черная коробочка, которую таскают доктора, чтобы мерить кровяное давление, ну и все такое. Она очень похожа на волшебный ящик, о котором когда-то столько говорили. Ну, да не о том речь. Просто в такой дом мог пройти кто угодно и заявить, что он доктор, и тут же все сиделки начнут самодовольно улыбаться, хихикать и говорить «да, доктор, разумеется, доктор», и стоять более или менее по стойке «смирно», глупые девчонки! А если бы пациентка поклялась, что не знает этого человека, они бы просто сказали, что у нее склероз, и она забывает людей. Я никогда не забываю ни одного лица, — твердо заявила тетушка Ада. — Никогда не забывала. Как твоя тетушка Каролина? Давненько уж не получала от нее никаких известий. Ты ее видишь?

Томми, как бы оправдываясь, ответил, что его тетя Каролина умерла пятнадцатью годами раньше. Тетя Ада приняла сообщение об этой кончине совершенно спокойно. В конце концов тетя Каролина приходилась ей не родной сестрой, а двоюродной.

— Все, похоже, умирают, — заявила она с каким-то наслаждением. — Никакой жизненной силы. Вот в чем их беда. Слабое сердце, коронарный тромбоз, высокое кровяное давление, хронический бронхит, ревматоидный артрит и все такое прочее. Хилый народец, все как один. Вот так доктора и зарабатывают себе на пропитание. Пичкают их пилюлями. Желтые пилюли, розовые пилюли, зеленые пилюли и — я бы не удивилась — даже черные пилюли. У-ф-ф! Сера и патока — вот чем пользовали во времена моей бабушки. Готова спорить, что это слабительное было нисколько не хуже любого другого средства. Когда был выбор, что делать — выздороветь или пить патоку с серой, — человек каждый раз предпочитал выздоровление. — Она удовлетворенно кивнула. — Нельзя доверять докторам по-настоящему, правда? Особенно когда дело профессиональное… какой-нибудь новый пунктик… мне говорили, тут очень часто травятся. Чтобы поставлять сердца хирургам, так мне говорили. Я и сама не думаю, что это правда. Мисс Паккард не из тех женщин, которые бы это потерпели…

Внизу мисс Паккард извиняющимся жестом указала на комнату, в которую вела дверь из холла.

— Мне очень жаль, миссис Бересфорд, но, я полагаю, вы знаете, что такое старики. Они могут полюбить или невзлюбить, и ничего с ними не поделаешь.

— Вероятно, очень трудно заправлять таким заведением, — заметила Таппенс.

— Да нет, право, — отвечала мисс Паккард. — Знаете, я даже получаю от этого удовольствие. И честное слово, я их всех очень люблю. Знаете, человек начинает любить людей, за которыми ему приходится присматривать. Я хочу сказать, у них есть свои маленькие прихоти и причуды, но с ними довольно легко справиться, если знаешь как.

Таппенс подумала про себя, что мисс Паккард — одна из тех, кому это определенно удается.

— Они ведь как дети, право, — снисходительно продолжала мисс Паккард. — Только дети гораздо логичней, отчего с ними порой трудно. Эти же люди нелогичны, им хочется, чтобы их утешили, сказав то, что им хочется услышать. После этого они опять некоторое время счастливы. Персонал у меня очень хороший. Все — люди терпеливые и доброго нрава и не шибко какие умные, поскольку умники обычно с гонором. Да, мисс Донован, что у вас? — Она повернулась в сторону сбегавшей по лестнице молодой женщины.

— Да опять эта миссис Локкетт, мисс Паккард. Она заявляет, что умирает, и хочет, чтобы немедленно позвали доктора.

— О-о, — совершенно невозмутимо произнесла мисс Паккард. — И от чего же она умирает на этот раз?

— Она заявляет, что в тушенке вчера были грибы и что она отравилась.

— Это уже что-то новое, — сказала мисс Паккард. — Пожалуй, я пойду и поговорю с ней. Очень жаль оставлять вас, миссис Бересфорд. В той комнате вы найдете журналы и газеты.

— Ах, ничего, не переживайте, — ответила Таппенс. Она вошла в комнату, которую ей указали. Это была уютная комната с видом на сад, куда вели стеклянные двери. Тут стояли кресла, на столах — вазы с цветами. На одной стене висела полка, на которой вперемешку стояли современные романы и книги о путешествиях, а также серия «Любимые литературные произведения» на случай, если обитателям дома снова захочется встретиться с ними. На столике лежали журналы.

Сейчас в комнате находилась всего одна посетительница, старушка с седыми волосами, зачесанными назад. Она сидела в кресле, держа стакан молока и глядя на него. У нее было симпатичное бело-розовое лицо, и она дружелюбно улыбалась Таппенс.