Агата Кристи - Щелкни пальцем только раз

– Все равно.

– Я понимаю, понимаю. Ты все равно считаешь своим долгом поехать и навестить ее.

– А разве я не прав?

– К сожалению, я полагаю, что ты прав. Абсолютно прав. И я тоже поеду с тобой, – добавила она, гордясь своим героизмом.

– А тебе зачем ехать? Она же не твоя тетушка. Нет, я поеду один.

– А вот и нет. Я тоже люблю страдать. Будем страдать вместе. Я делаю это без всякого удовольствия, ты – тоже. Что до тетушки Ады, она-то уж наверняка никакого удовольствия от этого не получит. Но я понимаю, что такие вещи делать необходимо.

– Нет, я не хочу, чтобы ты ездила. Ведь помнишь, в прошлый раз она была с тобой ужасно груба.

– О, я отнеслась к этому совершенно спокойно. Мне кажется, только этот эпизод и доставил бедной старушке некоторое удовольствие. Пусть ее, мне не жалко.

– Ты всегда была так добра к ней, несмотря на то что нисколько ее не любишь.

– Тетушку Аду любить невозможно. Мне кажется, ее никто никогда не любил.

– Но все равно нельзя не испытывать жалости к человеку, когда он так стар.

– А я вот не испытываю. У меня не такой хороший характер, как у тебя.

– Женщины обычно жестокосерднее.

– Вполне возможно. В конце концов, женщина должна быть здравомыслящей – у нее нет времени на сантименты. Я хочу сказать, что готова пожалеть человека, если он стар, или болен, или еще что-нибудь, но только при условии, что это человек приятный. Но если нет, сам признайся, тогда дело другое. Если ты противная особа в двадцать лет и ничуть не лучше в сорок, в шестьдесят становишься еще противнее, а уж в восемьдесят превращаешься в настоящую мегеру, то, право же, я не понимаю, почему нужно непременно жалеть такую только потому, что она стара. Мегера так и останется мегерой. Я знаю очаровательных старушек, которым семьдесят и даже восемьдесят. Старая миссис Бошем, Мэри Кар, бабушка нашего булочника, миссис Поплет, которая приходила к нам убирать. Все они были такие милые, и я с удовольствием помогала им, чем могла.

– Ну ладно, ладно, – сказал Томми. – Будь здравомыслящей. Однако если ты действительно собираешься проявить благородство и ехать со мной...

– Я хочу ехать с тобой, – перебила его Таппенс. – Ведь, в конце концов, я вышла за тебя замуж «на радость и на горе», а тетушка Ада принадлежит, несомненно, ко второй категории. Поэтому поедем вместе, рука об руку. Отвезем ей букет цветов, коробку конфет с мягкой начинкой и пару журналов. Можешь написать миссис – как ее там? – и сообщить, что мы прибудем.

– На будущей неделе? Я могу во вторник, – предложил Томми, – если тебе удобно.

– Пусть будет вторник, – согласилась Таппенс. – Как зовут эту женщину? Я имею в виду заведующую, смотрительницу, директрису – никак не могу запомнить, – начинается на П.

– Мисс Паккард.

– Вот-вот.

– А вдруг на этот раз все будет не так, как всегда?

– Не так? В каком смысле?

– Ну, я не знаю. Вдруг случится что-нибудь интересное.

– Например, мы можем попасть в железнодорожную катастрофу, – предположила Таппенс, оживляясь.

– С какой это стати мы попадем в катастрофу?

– Ну, я, конечно, этого не желаю. Просто...

– Просто что?

– Это же было бы приключение, разве не так? Возможно, мы могли бы спасти жизнь каким-то людям, вообще, сделать что-нибудь полезное. Полезное и в то же время интересное.

– Ничего себе пожелание, – сказал мистер Бересфорд.

– Понимаю, – согласилась Таппенс. – Просто мне иногда приходят в голову разные идеи.

Откуда взялось название «Солнечные горы», понять довольно трудно. Во всей округе нет ничего хотя бы отдаленно напоминающего горы. Местность абсолютно ровная, что, разумеется, гораздо удобнее для престарелых обитателей этого дома. При доме был обширный, хотя и ничем не примечательный сад. Само здание, большой викторианский особняк, находилось в отличном состоянии. Возле него росло несколько больших тенистых деревьев, одну стену сплошь покрывал виргинский плющ, а две чилийские араукарии придавали общему виду дома экзотический характер. В саду стояли скамейки, размещенные таким образом, чтобы можно было посидеть на солнышке, два-три садовых кресла и крытая веранда, на которой старушки могли проводить время, не опасаясь восточного ветра.

Томми позвонил у парадной двери, и их с Таппенс встретила молодая женщина в форменном нейлоновом халатике, слегка запыхавшаяся и встревоженная. Она проводила их в небольшую гостиную и сказала озабоченно:

– Я доложу мисс Паккард. Она вас ожидает и через минуту спустится сюда. Ничего, что вам придется немного подождать? Дело в том, что миссис Кэрреуэй... Она взяла наперсток и проглотила его. И это уже не в первый раз.

– Как же она ухитрилась это сделать и зачем? – с удивлением спросила Таппенс.

– Просто из озорства, – коротко отвечала служанка. – Она постоянно это делает.

Девушка удалилась, а Таппенс села в кресло и задумчиво проговорила:

– Мне, я думаю, не доставило бы никакого удовольствия глотать наперстки. Это, должно быть, больно, когда он спускается в желудок. Как ты думаешь?

Им не пришлось особенно долго ждать, скоро явилась мисс Паккард, принося свои извинения. Это была крупная женщина лет около пятидесяти, с рыжеватыми волосами, спокойная и деловитая, что так нравилось Томми.

– Простите, что заставила вас ждать, мистер Бересфорд, – сказала она. – Миссис Бересфорд, как мило, что вы тоже приехали.

– Я слышал, что кто-то что-то проглотил, – сказал Томми.

– О, значит, Марлин вам уже сказала? Да, это старая миссис Кэрреуэй. Она постоянно глотает разные предметы. С этими старушками так трудно, никак невозможно за всеми уследить. Понятно, что такое иногда случается с детьми, но, когда речь идет о старой женщине, это довольно странно, вы не находите? А она с каждым годом делается все хуже и хуже. Единственное для нас утешение, что это не приносит ей особого вреда.

– Возможно, ее отец был шпагоглотателем? – высказала предположение Таппенс.

– Ах, какая интересная мысль, миссис Бересфорд. Возможно, это могло бы объяснить подобное поведение. Я сообщила мисс Фэншо, что вы должны приехать, – продолжала она. – Только я не вполне уверена, что она поняла. Иногда у нее это не получается.

– Как она теперь себя чувствует?

– Боюсь, что она сдает, причем довольно быстро, – сообщила мисс Паккард ровным тоном. – Никогда нельзя разобрать, что она поняла, а что нет. Вчера я сказала ей о том, что вы приедете, а она ответила, что я ошибаюсь, поскольку сейчас не каникулярное время. Она, по-видимому, думает, что вы все еще учитесь в школе. У них, у бедняжечек, путаница в голове, особенно когда дело касается времени. А вот сегодня, когда я напомнила ей о вашем визите, она заявила, что это совершенно невозможно, поскольку вы давно умерли. Но я надеюсь, – бодро добавила мисс Паккард, – что она узнает вас, когда увидит.

– Как ее здоровье? В основном по-прежнему?

– Ну, насколько можно ожидать. Честно говоря, я думаю, что она долго не протянет. Она ни от чего особенно не страдает, однако состояние ее сердца оставляет желать лучшего. Оно значительно ухудшилось. Поэтому мне кажется, что вас необходимо предупредить, чтобы известие о ее кончине не было для вас шоком.

– Мы принесли ей цветы, – сказала Таппенс.

– И коробку конфет, – добавил Томми.

– Как это мило с вашей стороны. Она будет очень довольна. Не хотите ли теперь пройти наверх?

Томми и Таппенс встали и вышли из комнаты вслед за мисс Паккард. Она повела их к широкой лестнице. Когда они проходили мимо одной из комнат, выходящих в коридор, дверь внезапно отворилась, и оттуда вышла крохотная старушка ростом всего в пять футов, крича громким пронзительным голосом:

– Я хочу какао! Дайте мне мое какао! Где сестра Джейн? Мне пора пить какао.

Из соседней комнаты выскочила женщина в форменном платье.

– Успокойтесь, дорогая, – заворковала она. – Вы только что выпили свое какао. Всего двадцать минут назад.

– Ничего подобного, сестра. Это неправда. Я не пила какао, и мне хочется пить.

– Ну что же, выпьете еще чашечку, если вам хочется.

– Как я могу выпить еще чашечку, когда я вообще его не пила?

Они прошли мимо, и мисс Паккард, постучав в дверь в конце коридора, вошла внутрь.

– Ну, вот и мы, мисс Фэншо, – весело проговорила она. – К вам пришел ваш племянник. Это так мило, не правда ли?

На кровати возле окна лежала на высоко поднятых подушках старая дама. Она резко приподнялась. У дамы были седые волосы, нос с горбинкой и выражение крайнего неудовольствия на худом морщинистом лице. Томми подошел к кровати.

– Здравствуйте, тетушка Ада. Как вы поживаете?

Тетушка Ада не обратила на него ни малейшего внимания, она сердито обратилась к мисс Паккард.

– Не понимаю, что вы себе позволяете, – заявила она. – Приводите мужчину в комнату женщины. В дни моей молодости это сочли бы неприличным! Да еще говорите, что он мой племянник! Кто это такой? Водопроводчик или монтер?

– Полно, полно, так не годится, – мягко уговаривала ее мисс Паккард.

– Я ваш племянник, Томас Бересфорд, – сказал Томми. Он протянул коробку. – Я принес вам конфеты.

– Вы меня не проведете, – заявила тетушка Ада. – Знаю я вас таких. Можете говорить что хотите. А кто эта женщина? – Она с неприязнью посмотрела на миссис Бересфорд.

– Я Пруденс![1] – представилась миссис Бересфорд. – Ваша племянница Пруденс.

– Какое нелепое имя, – возмутилась тетушка Ада. – Совсем как у горничной. У моего двоюродного деда была горничная по имени Комфорт и еще одна служанка, которую звали Реджойс[2]. Она была из методистов. Но моя двоюродная бабушка скоро положила этому конец. Сказала, что, пока она находится в ее доме, ее будут называть Ребекка.

– Я принесла вам цветы. Это розы, – сообщила Таппенс.