– Вы хотите сказать, что не можете стать частью жизни Габриэля?

– Нет, не знаю почему. Хотелось бы мне… Видите ли… – она протянула вперед руки с длинными, тонкими пальцами, – я ничего о нем не знаю.

Я смотрел на нее как зачарованный. Я понимал: на уровне подсознания она права. Изабелла ничегошеньки не знает о Джоне Габриэле. И никогда не узнает, как бы долго ни прожила с ним вместе. Но я понял, что это никак не повлияет на ее эмоциональное отношение к нему.

Внезапно я догадался: он в таком же положении. Он похож на человека, купившего (или скорее укравшего) дорогую и изящную вещь, механизм, но понятия не имеющего о принципах, лежащих в основе работы своего приобретения.

– Ну, – медленно проговорил я, – по крайней мере, вы не несчастны.

Она ответила мне невидящим взглядом. Нарочно она не ответила на мой вопрос или сама не знала ответа? Я склонялся к последнему. Ей хватало горьких, глубоких и мучительных переживаний, и ей не под силу было выразить свои чувства в точных терминах.

– Передать от вас привет в Сент-Лу? – мягко спросил я.

Она не ответила. На глазах ее выступили слезы и медленно покатились по лицу. То были слезы не печали, но воспоминаний.

– Изабелла, – спросил я, – если бы можно было перевести часы назад, если бы вы снова могли выбирать – выбрали ли бы вы снова то же самое?

Возможно, я поступил жестоко, но мне необходимо было знать…

Она, однако, казалось, не поняла меня.

– Разве нам дано выбирать вообще что-либо?

Что ж, здесь вопрос точки зрения. Возможно, таким бескомпромиссным реалистам, как Изабелла Чартерис, жить легче – они не видят иного пути. И все же в жизни Изабеллы должен был неминуемо наступить миг, когда ей придется выбирать, всецело понимая при этом, что в ее воле поступить и совершенно иначе. Однако такой момент еще не настал.

Тут мы услышали, как на лестнице загрохотали шаги. Распахнув дверь, Джон Габриэль шумно ввалился в комнату. Не могу сказать, что он являл собою особенно приятное зрелище.

– А, здрасте! Вы нормально добрались?

– Да.

Помимо краткого ответа, я больше ничего не мог выдавить из себя. Я встал и направился к двери.

– Извините, – пробормотал я, – мне пора.

Он посторонился, чтобы дать мне пройти.

– Что ж, не говорите, что я не дал вам шанса…

Я так и не понял, что он имел в виду.

– Приходите завтра вечером в «Кафе-гри», – продолжал Габриэль. – Я даю обед. Изабелла будет рада, если вы придете. Правда, Изабелла?

Я обернулся к ней. Она печально улыбалась.

– Да, – кивнула она. – Пожалуйста, приходите.

Лицо ее было спокойно и невозмутимо. Она сортировала и разглаживала рукой шелковые нити.

Мне показалось, что на лице Габриэля на секунду появилось какое-то странное выражение. Может, отчаяние?

Я постарался как можно быстрее спуститься по той жуткой лестнице – разумеется, настолько быстро, насколько было в моих силах. Мне хотелось скорее на воздух, на солнце, подальше от этого странного семейного очага. Габриэль определенно изменился, причем к худшему. Изабелла не изменилась вовсе.

Я был озадачен, но смутно чувствовал важность моего наблюдения, хотя и не понимал, в чем именно эта важность состоит.

Глава 25

В жизни каждого бывают ужасные воспоминания, от которых бывает невозможно отделаться. Одним из таких воспоминаний стал для меня кошмарный вечер в «Кафе-гри». Убежден, что Габриэль затеял свой обед с единственной целью: выместить на мне свою злобу. Сборище, на мой взгляд, было просто постыдным. Джон Габриэль представил мне своих заградских друзей и знакомых – мужчин и женщин, с которыми Изабелле ни под каким видом не следовало бы общаться. Среди них были пьяницы и извращенцы, грубо размалеванные шлюхи и наркоманы – словом, деклассированный сброд. И Изабелла сидела среди них!

Их низость не возмещалась, как могло бы легко представиться, художническим даром. Среди членов компании Габриэля не было ни писателей, ни художников, ни музыкантов, ни поэтов, ни даже остроумных собеседников. Настоящие подонки космополитического общества. И такие отбросы Габриэль выбрал себе в компанию! Словно он нарочно хотел продемонстрировать, насколько низко мог пасть.

Я был вне себя от возмущения. Как он посмел привести Изабеллу в такую компанию?

Но потом я взглянул на нее, и возмущение покинуло меня. Она не выказывала ни отчужденности, ни отвращения. Изабелла сидела, спокойно улыбаясь все той же слабой улыбкой девы Акрополя. Она была безукоризненно вежлива. Компания не оказывала на нее никакого влияния, точно так же, как ее не трогала убогая обстановка, в которой она жила. Я припомнил ее давнишний ответ на мой вопрос, интересуется ли она политикой. Тогда она довольно рассеянно ответила: «Это входит в наши обязанности».

Я понял: вечер в «Кафе-гри» также относился к категории обязанностей. Спроси я ее, какого она мнения об обеде, она тем же самым тоном ответила бы мне: «Мы даем такие обеды». Она относилась к таким вещам без возмущения, но и не проявляла к ним интереса. Просто Джон Габриэль так решил…

Я поглядел на нее через стол, и она улыбнулась мне. Ни к чему оказались мои мучения и обида за нее… Цветок может так же красиво цвести и на куче мусора, как на клумбе или где-либо еще. А может, он станет выглядеть еще красивее…

Мы покинули кафе в полном составе. Почти все были пьяны.

Когда мы ступили на мостовую, чтобы перейти улицу, из-за угла неожиданно и бесшумно выехала большая машина. Она чуть не сбила Изабеллу, но та вовремя заметила опасность и бросилась на тротуар. Я заметил, как побелело ее лицо, и увидел ужас в ее глазах… Машина, отчаянно гудя, покатила дальше, вниз по улице.

Значит, здесь она еще оставалась уязвимой. Жизнь со всеми ее превратностями не имела над ней силы. Она могла противостоять жизни, но не смерти или угрозе смерти. Даже после того, как опасность миновала, она все еще была бледна и дрожала.

– Господи! – закричал Габриэль. – Тебя чуть не сшибли! Изабелла, ты в порядке?

– Да, – ответила она. – Я в порядке. – Но в голосе ее все еще слышалась дрожь. Она посмотрела на меня: – Вот видите, я все такая же трусиха.

Мне осталось не так уж много рассказывать. В тот вечер в «Кафе-гри» я видел Изабеллу в последний раз.

Как обычно бывает, ничто не предвещало трагедии…

Я сидел и размышлял, что лучше: пойти снова навестить Изабеллу, написать ей или уехать из Заграда, когда ко мне в комнату вошел Габриэль. Не могу сказать, будто заметил в нем что-то необычное. Может, какое-то нервное возбуждение, какая-то напряженность – не знаю…

Он довольно хладнокровно сказал:

– Изабелла умерла.

Я уставился на него, ничего не понимая. Я просто поверить не мог…

– Да. – Он понял, что я ему не верю. – Я говорю правду. Ее застрелили.

Язык отказывался мне повиноваться. Я словно оцепенел:

– Застрелили? Как застрелили? Как это могло произойти? Как это случилось?

Он рассказал. Они вдвоем сидели в том самом кафе, где я тогда его встретил.

– Вы когда-нибудь видели портреты Столанова? – спросил он вдруг. – Замечаете сходство между ним и мной?

В то время Столанов был фактическим диктатором Словакии. Внимательно посмотрев на Габриэля, я вынужден был признать, что между ними существует определенное портретное сходство. Когда же волосы в беспорядке падали ему на лоб, как это часто бывало, сходство становилось еще сильнее.

– Что случилось? – Я все еще ничего не понимал.

– Один придурок студент… Решил, что я – Столанов. У него с собой был револьвер. Он помчался ко мне через все кафе, стреляя на бегу и вопя: «Столанов! Столанов! Вот ты мне и попался!» Сделать ничего было нельзя. Он выстрелил, но попал не в меня. Он попал в Изабеллу… – Помолчав, он добавил: – Она умерла мгновенно. Пуля пробила сердце.

– Боже! – Я сжал голову руками. – И ничего нельзя было поделать?

Я не поверил, что Габриэль ничего не смог сделать.

Он вспыхнул:

– Нет… Я ничего не мог поделать… Я сидел за столиком, у стены. У меня просто не было времени…

Я молчал. Я онемел. Оцепенел…

Габриэль молча наблюдал за мной. Он все так же не выказывал никаких эмоций.

– Вот, значит, до чего вы ее довели, – выговорил я наконец.

Он передернул плечами:

– Да, если вам угодно.

– Это вы притащили ее в тот вонючий дом, в этот мерзкий городишко… Если бы не вы, она могла бы…

Я замолчал. Он закончил фразу за меня:

– Она могла бы стать леди Сент-Лу и жить в замке у моря – в пряничном замке, с пряничным мужем и, наверное, с пряничным ребенком на коленях.

Издевка в его голосе взбесила меня.

– Боже правый, Габриэль, вряд ли я когда-либо смогу вас простить!

– Норрис, должен признать, мне наплевать, простите вы меня или нет.

– Кстати, что вам здесь надо? – со злобой спросил я. – Зачем вы явились ко мне? Чего хотите?

– Я хочу, – спокойно сказал он, – чтобы вы отвезли ее в Сент-Лу… Наверное, вы сможете это организовать. Она должна быть похоронена там, а не здесь. Со здешними краями ее ничто не связывает.

– Да, – согласился я. – Ничто не связывает… – Я поднял на него глаза. Странно, но наряду с болью я вдруг ощутил жгучее любопытство. – Зачем вообще было ее увозить? Что стояло за вашими поступками? Вы что, так сильно ее желали? Так сильно, что поломали карьеру и все свои планы, которые так тщательно выстраивали…

Он снова передернул плечами.