Агата Кристи - Роза и тис

Думаю, слово «дерево» заставило Роберта вмешаться в наш разговор. Он вошел вместе с Терезой, но держался, как всегда, незаметно, так что мы очень удивились, когда он вдруг заговорил:

– Он не взберется на верхушку дерева.

Мы оба с любопытством воззрились на него.

– Ему ни за что не взобраться, – повторил Роберт. – Я бы сказал: у нашего майора нет ни единого шанса!

И он с печальным видом стал слоняться по комнатам, ворча, почему все всегда прячут куда-то его мастихин.

Свадьба лорда Сент-Лу и Изабеллы Чартерис была назначена на четверг… Четверг едва начался – по-моему, было около часу ночи, когда я услышал чьи-то легкие шаги за окном, на террасе.

В ту ночь меня мучила бессонница; я страдал от очередного приступа. Поэтому вначале я решил, что грежу наяву. Я мог бы поклясться, что слышу шаги Изабеллы на террасе!

Потом я услышал ее голос:

– Хью, можно войти?

Невзирая на сильный ветер, французские окна были приоткрыты, Изабелла вошла, и я зажег лампочку у своей кушетки. Мне все еще чудилось, что я сплю.

Изабелла казалась очень высокой. На ней была длинная темная твидовая куртка; волосы повязаны темно-красным шарфом. Лицо ее было серьезным, спокойным и немного печальным.

Что ей понадобилось здесь в столь поздний час? Я встревожился.

Впечатление сна пропало. Собственно говоря, ко мне пришло совершенно противоположное чувство. Мне теперь казалось: сном было все, что случилось с тех пор, как Руперт Сент-Лу вернулся домой, а вот теперь наступило пробуждение.

Я вспомнил, как Изабелла говорила: «Я все еще боюсь, что сейчас проснусь…»

И вдруг я осознал: вот что с ней случилось! Девушка, которая стояла рядом со мной, больше не спала – она проснулась.

Я вспомнил еще кое-что. Вспомнил, как Роберт утверждал, будто при крещении Руперта Сент-Лу не было ни единой злой волшебницы… Когда после я спросил его, что он имел в виду, он ответил: «Видишь ли, если нет ни единой злой волшебницы, в чем же тогда твоя сказка?»

Все эти мысли бессвязно путались у меня в голове за те две секунды, пока Изабелла молчала. Потом она сказала:

– Хью, я пришла попрощаться.

Ничего не понимая, я уставился на нее:

– Попрощаться?..

– Да. Видите ли, я уезжаю…

– Уезжаете? Хотите сказать, с Рупертом?

– Нет. С Джоном Габриэлем…

Тогда я испытал двойственное чувство. С одной стороны, половина меня отказывалась верить. То, что сказала Изабелла, невероятно! Этого просто не может быть!

Однако, с другой стороны, я вовсе не был удивлен. Словно внутренний голос насмешливо твердил: «Ну конечно, ты так и знал…» Теперь я вспомнил, как Изабелла, не поворачивая головы, узнала шаги Джона Габриэля за окном… Припомнил выражение ее лица, когда она в ночь турнира по висту поднималась с нижней террасы… И стремительность, с которой она действовала в истории с Милли Берт. Я вспомнил, как она говорила: «Скорее бы приехал Руперт…» – и в голосе ее слышалось странное нетерпение. Она тогда боялась – боялась себя и того, что с ней происходило.

Я понимал, хотя и не вполне, что могло подтолкнуть ее к Габриэлю. Все-таки – неизвестно почему – он нравился женщинам. Тереза давно предупреждала меня…

А Изабелла? Любила ли она его? Я сомневался в этом… С таким человеком она не могла быть счастлива! Он желал ее, но не любил.

С его же стороны бегство было подлинным сумасшествием. Тем самым он ставил крест на своей политической карьере. Конец всем его честолюбивым планам… Почему он решился на такой безумный шаг? Любил ли он ее? Вряд ли. Я думаю, что Габриэль ее ненавидел. Ведь Изабелла являлась частью того мира, который его унижал с тех пор, как он явился в наши края. Замок, старая леди Сент-Лу… Может, это и была скрытая причина – месть за унижение? Неужели он был способен вдребезги разбить свою жизнь только для того, чтобы заодно разбить и то, что унижало его? Месть «простого мальчика»…

Я любил Изабеллу. В ту ночь я понял это. Я любил ее так сильно, что радовался ее счастью – а она ведь действительно была счастлива, когда вернулся Руперт и сбылись ее мечты о жизни в Сент-Лу… Тогда, раньше, она боялась одного – что внезапно проснется… Что все окажется сном…

Что же тогда было явью? Джон Габриэль? Да нет, то, что она делает, – безумие! Ее необходимо остановить – уговорить, убедить…

Слова так и рвались с моих губ, но… остались невысказанными. До сих пор не знаю почему…

Я ничего не сказал.

Наклонившись, она поцеловала меня. Это не был детский поцелуй. Ее губы были губами зрелой женщины – холодные и свежие, они прижались к моим губам так сладко и крепко, что я никогда не забуду ее поцелуя. Ощущение было такое, словно меня коснулся цветок…

Она попрощалась и вышла – ушла из моей жизни туда, где ее ждал Джон Габриэль.

И я не смог помешать ей…

Бегством Джона Габриэля и Изабеллы Чартерис из Сент-Лу заканчивается первая часть моей истории. Понимаю: история больше их, чем моя, ведь, с тех пор как они уехали, я не могу припомнить никаких происшествий. Так, какие-то бессвязные обрывки…

Прежде я никогда не интересовался политической жизнью в Сент-Лу. Политика была для меня лишь фоном, на котором двигались главные герои драмы. Однако та история должна была иметь далеко идущие политические последствия.

Имей Джон Габриэль хоть каплю политического сознания, он не совершил бы свой безумный поступок. Его устрашила бы перспектива поражения его партии. Его поступок действительно привел к поражению партии. Возмущение жителей округа было столь велико, что, не откажись он добровольно от только что завоеванного места, его бы заставили отказаться. Этот поступок в значительной степени дискредитировал всю Консервативную партию в глазах избирателей. Человек, воспитанный в старых традициях и обладающий честью, не остался бы равнодушен к таким последствиям. А Джона Габриэля, по-моему, они нисколько не смутили. Задеть его могла лишь собственная карьера, а ее он сознательно перечеркнул своими действиями. Именно так он и относился к последствиям. Он был со мной вполне откровенен, когда заявлял: его жизнь может сломать только женщина. Однако тогда он и представить не мог, кем окажется та женщина!

В силу своего характера и воспитания он не мог понять, какое потрясение и ужас пережили люди, подобные леди Трессильян и миссис Бигэм Чартерис. Леди Трессильян с молоком матери впитала убеждение: быть членом парламента – почетный долг, отдаваемый мужчиной его родине. Именно так относился к своему посту ее отец.

Подобные взгляды Габриэлю были совершенно чужды – можно сказать, они были ему несвойственны. Он смотрел на дело по-иному: Консервативная партия с ним потерпела неудачу. Они поставили не на ту карту – и проиграли. Если бы все шло как надо, обе стороны остались бы вполне довольны друг другом. Но… всегда существует один шанс из тысячи – и выпал именно такой шанс.

Странно, но такой же точки зрения придерживалась и вдовствующая леди Сент-Лу.

Она высказалась о произошедшем один-единственный раз – в гостиной «Полнорт-Хаус», наедине со мной и Терезой.

– С нас, – заявила она, – нельзя снять нашей части вины. Мы видели, что он за птица. Мы выдвинули постороннего, не принадлежавшего к нашим кругам, без каких-либо убеждений, без корней, лишенного подлинной целостности. Мы прекрасно понимали, что перед нами – авантюрист, и ничего больше. Мы приняли его, потому что он обладал качествами, которые привлекали массы, хороший послужной список, обаяние… Мы были готовы позволить ему использовать нас, потому что сами собирались его использовать. Мы оправдывали себя тем, что должны идти в ногу со временем. Но, если традиции консерваторов действительно существуют, а не являются пустым звуком, если они имеют какое-то значение, Консервативная партия и должна жить в соответствии со своими традициями… Пусть наши представители в парламенте и не хватают, как говорится, звезд с неба, они должны быть людьми искренними, радеющими за страну, готовыми принять на себя ответственность за тех, кем они руководят… Консерваторы не стыдятся и не смущаются оттого, что принадлежат к правящему классу, поскольку они принимают не только привилегии, но и обязанности правящего класса.

Я словно слышал голос умирающего режима. Я придерживался иных взглядов, но ее точку зрения я уважал. В то время зарождались новые идеи, новая жизнь, для старых взглядов не оставалось места, но леди Сент-Лу, достойнейшая представительница старого, стояла на своем. Такие, как она, не меняют своих убеждений до самой смерти.

Об Изабелле она не упоминала. Однако ясно было, что внучка ранила ее в самое сердце. Старая леди твердо придерживалась той точки зрения, что Изабелла предала свой класс. Леди Сент-Лу была бескомпромиссной поборницей суровой дисциплины. Джона Габриэля еще можно было извинить. Для него, безродного, закон не писан. Но Изабелла! Она предала своих.

По-другому об Изабелле говорила леди Трессильян. Говорила она со мной. Думаю, потому, что больше ни с кем не могла поделиться, а еще, видимо, потому, что ей казалось: из-за того, что я инвалид, я не в счет. Ее материнское отношение ко мне нисколько не изменилось, она все так же опекала меня, жалела за беспомощность. Думаю, ей доставляло удовольствие говорить со мной так, как если бы я и правда был ее сыном.

– Аделаида, – жаловалась она, – неприступна как скала, Мод вскидывает голову и немедленно уходит гулять с собаками.

Леди Трессильян не с кем было облегчить свою сентиментальную душу. Обсуждать свои семейные дела с Терезой она не решалась. Со мной дело обстояло по-другому. Она любила Изабеллу, любила всем сердцем и ни на минуту не переставала думать о ней. Поступок девушки ужаснул и озадачил леди Трессильян.