– Да. Карслейк считает, что, если бы не история с Милли Берт, он победил бы с перевесом по крайней мере в тысячу голосов.

– Карслейк меньше, чем кто-либо другой, понимает, о чем он говорит.

– По всей стране левые празднуют победу. Лейбористы победили повсюду. Только в нашем округе и еще в нескольких победу одержали консерваторы.

– Габриэль оказался неплохим пророком – помню, именно такую ситуацию он и предсказывал.

– Знаю. У него потрясающее чутье.

– Ну вот, – сказал я, – наконец-то Милли Берт сможет спать спокойно. Все-таки из-за нее его карьера не испорчена. Какое облегчение она, должно быть, сейчас испытывает!

– Испытывает ли?

– Тереза, ну ты и стерва! Малышка так предана Габриэлю…

– Знаю… – Помолчав, она задумчиво добавила: – И они очень подходят друг другу. Мне кажется, с ней он был бы счастлив – то есть если он хочет быть счастливым. Некоторые люди не стремятся к счастью.

– По моим наблюдениям, наш герой – вовсе не аскет, – возразил я. – Я бы сказал, его больше всего на свете заботит собственная выгода и желание взять от жизни все, что только можно! Как бы там ни было, жениться он собирается на деньгах. Он сам мне говорил. И скорее всего, так он и поступит. А Милли… что ж, очевидно, ее удел – роль жертвы… Ты, конечно, сейчас скажешь, будто ей такая роль нравится?

– Нет, конечно. Только для того, чтобы сказать: «Ну и дурака же я свалял!», посмеяться над собой и идти дальше, требуется по-настоящему сильный характер. Слабым всегда нужно за что-то держаться. Они должны постоянно видеть перед глазами свои ошибки, причем рассматривают их не как просто неудачу, с которой необходимо справиться, а как определенный проступок, вину, как трагический грех. – Она отрывисто добавила: – Я не верю в дьявола. Все зло в мире – дело рук слабых, причем, как правило, оно творится из лучших побуждений и представляется им в чудесном романтическом свете. Боюсь я слабых! Они опасны. Они похожи на покинутые корабли, дрейфующие в темноте и бьющие хорошие морские суда.

Габриэля я увидел только на следующий день. Он выглядел усталым, измученным; он был похож на воздушный шар, из которого выпустили воздух. Он был совершенно не похож на того Джона Габриэля, которого я знал.

– Что, похмелье после выборов? – спросил я.

Он застонал.

– Точно. Просто тошнит от успеха! Где тут у вас лучший херес?

Я показал, и он налил себе.

– Как там Уилбрэм?

Габриэль криво ухмыльнулся:

– Бедняга! Он уж слишком серьезно относится и к себе, и к политике. То есть не чересчур, но достаточно серьезно. Жаль, что он так раскис.

– Но вы, наверное, сказали друг другу все, что полагается в подобных случаях, – о честной борьбе, спортивном духе и прочее?

Он снова ухмыльнулся:

– Да уж, нас хорошо натаскали. Об этом позаботился Карслейк. Боже, какой он осел! Дело свое знает назубок, барабанит как по писаному, но при этом – ни капли ума!

Я поднял рюмку.

– Что ж, за вашу карьеру! Начало уже положено.

– Да, – вяло отозвался Габриэль. – Начало положено.

– Что-то вы не слишком радуетесь.

– Вы сами сказали – похмелье после выборов. Когда побеждаешь другого, всегда становится так скучно… Но впереди меня ждет еще не одна славная битва. Вот увидите – обо мне вскоре заговорят!

– У лейбористов – подавляющее большинство…

– Знаю. Это прекрасно!

– Габриэль, что за странные речи для новоизбранного члена парламента от партии тори!

– К черту тори! У меня появился шанс. Кто вновь посадит тори на коня? Уинстон – опытный боец, он мастер выигрывать войны, особенно когда сталкивается с трудностями. Но он слишком стар для того, чтобы удержать мир. А мир – мудреная штука. Иден? [8] Он такой изысканный, сладкоречивый английский джентльмен…

Дальше он перебрал всех известных деятелей Консервативной партии.

– Ни один не способен выдвинуть конструктивную идею! Скулят о национализации и радостно впадают в социалистический маразм – а сколько ошибок они еще наделают! Просто скопище болванов. Твердолобые профсоюзные деятели и безответственные теоретики из Оксфорда… Наша партия проделает все старые парламентские трюки – словно старый ученый пудель на ярмарке. Сначала натявкается всласть, потом встанет на задние лапки и закружится в медленном вальсе.

– А как же в эту вашу картинку оппозиции впишется Джон Габриэль?

– Невозможно начать операцию, не продумав ее основательно, во всех подробностях. Потом надо дать плану созреть. Я постараюсь расположить к себе молодежь – парней с новыми идеями, которые, как правило, «против правительства». Стоит подкинуть им идейку – и дело в шляпе!

– Какую идейку?

– Вот вечно вы понимаете все совершенно не так, как надо, – раздраженно ответил мой собеседник. – Какая разница, что за идейка! Да я хоть сейчас придумаю вам полдюжины – мне ничего не стоит. С политической точки зрения есть всего две вещи, которые по-настоящему заботят людей. Во-первых, возможность набить свои карманы. А во‑вторых, нужно придумать нечто такое… идею, которая кажется правильной и в то же время чрезвычайно проста для понимания, элементарна, благородна и в то же время путанна. Усвоит человек такую идею и вроде как засветится изнутри. Человеку нравится быть благородным животным – как и нравится, когда ему хорошо платят. Ваша идея не должна быть чрезмерно практической, понимаете, необходимо что-то человечное, и притом такое, чтобы не ходить с протянутой рукой и не клянчить деньги у каждого встречного. Вы замечали, как охотно люди жертвуют деньги по подписке – скажем, для жертв землетрясения в Турции или Армении? Но никому на самом деле не улыбается принять в дом эвакуированного ребенка, правда? Такова уж человеческая натура.

– Я буду с интересом следить за вашей карьерой, – пообещал я.

– Через двадцать лет увидите: я растолстею, разбогатею и, возможно, меня станут считать благодетелем общества, – сообщил Габриэль.

– А потом?

– Что вы имеете в виду под вашим «а потом»?

– Просто хотел узнать: когда вам все надоест, что вы предпримете?

– О, я без дела не останусь, всегда найду для себя какое-нибудь занятие – просто ради удовольствия.

Полнейшая уверенность, с какой Габриэль рисовал передо мной свою будущую жизнь, просто зачаровывала. Тогда я начал верить в то, что все задуманное им осуществится. Чаще всего в своих предсказаниях он оказывался прав. Он предвидел, что население страны проголосует за лейбористов. Он не сомневался в собственной победе. И дальнейшая его жизнь будет подчиняться составленному им плану, ни на волосок не отклоняясь от него.

– Значит, все к лучшему в этом лучшем из миров.

Он моментально нахмурился и раздраженно воскликнул:

– Умеете вы, Норрис, наступать на больную мозоль!

– А что? Что-то не так?

– Да нет, ничего… в общем, все в порядке… – Помолчав, он продолжал: – Знаете, каково постоянно ходить с занозой в пальце? Можно с ума сойти… вроде не очень больно, но постоянно напоминает о себе, мучает… стесняет движения…

– Что же у вас за заноза? – поинтересовался я. – Милли Берт?

Он изумленно уставился на меня. Я понял: не о Милли Берт он думал.

– Да нет, с ней все хорошо. К счастью, эта история ей не повредила. Она мне нравится. Надеюсь, в Лондоне мы с ней увидимся. В Лондоне вокруг не будет столько проклятых сплетников, как здесь.

Затем, внезапно покраснев, он вытащил из кармана какой-то пакет.

– Вот, взгляните, пожалуйста… Как по-вашему, ничего? Свадебный подарок. Изабелле Чартерис. Я решил, что должен что-то ей подарить. Когда свадьба? В следующий четверг? Вам, наверное, мой подарок покажется ерундой.

Я с любопытством раскрыл пакет. Однако то, что я обнаружил, повергло меня в полнейшее изумление. Меньше всего я ожидал подобного от Джона Габриэля… Что угодно, но только не католический служебник.

– Точно не знаю, что это, – пояснил майор. – Что-то католическое. Ему лет двести. Но мне показалось… не знаю почему… ей он как-то пойдет. Конечно, если вам кажется, что это глупость…

Я поспешил его разубедить:

– Служебник просто чудо! Кто угодно был бы счастлив обладать такой книгой. Музейная вещь!

– Мне показалось, что ей этот служебник как-то подходит, если вы понимаете, о чем я…

Я кивнул. Я его понимал.

– Надо же мне, в конце концов, хоть что-то ей подарить! Не то чтобы она мне особенно нравилась – мне такие девицы не по душе… Высокомерная кукла! Удалось ей все-таки поймать его светлость! Желаю ей счастья с ее напыщенным ничтожеством.

– Никакое он не напыщенное ничтожество.

– Да нет, самое настоящее ничтожество. Да ладно, мне необходимо остаться с ним в хороших отношениях. Я ведь теперь член парламента! Буду время от времени принимать приглашения на обеды в замке, приемы в саду и все такое. Наверное, старой леди Сент-Лу теперь придется перебраться во Вдовий дом – в те заброшенные развалины рядом с церковью… По-моему, всякий, кто там поселится, вскоре умрет от ревматизма.

Он взял служебник и снова завернул его в бумагу.

– Вы и правда считаете, что вещь стоящая? Что ей понравится?

– Великолепный и совершенно необычный подарок, – заверил я его.

Тут вошла Тереза, и Габриэль поспешил ретироваться.

– Что это с ним? – спросила она после его ухода.

– Наверное, реакция.

– Нет, – задумчиво сказала Тереза. – Тут нечто большее.

– Не могу избавиться от ощущения: мне жаль, что он победил на выборах. Поражение могло бы его отрезвить. А так – через пару лет он окажется на коне. В общем и целом тип он гадкий. Но не сомневаюсь, он заберется на самую верхушку дерева.