— Послушать нас, так мы здорово смахиваем на пиявок, — проговорила Элинор.

— Чепуха! Нам всегда давали понять, что со временем и у нас будут деньги — только и всего. Естественно, это не могло не отразиться на нашем отношении к жизни.

— Но тетя Лора никогда нам не говорила, как именно она распорядится своими деньгами, — задумчиво сказала Элинор.

— Какое это имеет значение! — воскликнул Родди. — Скорее всего, она поделит их между нами; а если она оставит большую часть — или даже все — тебе, как кровной родственнице — я так или иначе получу свою долю, ибо собираюсь жениться на тебе, моя радость; если же наша дорогая старушка решит отдать большую часть мне как представителю Уэлманов по линии мужа, то и в этом случае у нас не будет никаких проблем, поскольку ты выходишь замуж за меня. — Он нежно ей улыбнулся и добавил: — Нам здорово повезло, что мы любим друг друга. Ведь ты меня любишь, Элинор, не так ли?

— Да, — прозвучал холодный, почти официальный ответ.

— Да! — передразнил ее Родди. — Ты великолепна, Элинор. Это твоя манера важничать, эта отчужденность и неприступность… Настоящая принцесса-недотрога. По-моему, именно за это я тебя и люблю.

— За это? — коротко спросила Элинор, едва сдержав предательский вздох.

— Конечно. — Он поморщился. — Некоторые женщины такие… Не знаю, как сказать… такие собственницы… преданы ну просто по-собачьи — готовы утопить в своем обожании и любви. Терпеть этого не могу. А с тобой я никогда не знаю, чего ждать в следующую минуту, никогда ни в чем не уверен, мгновенье — и ты можешь стать холодной и высокомерной, того и гляди, скажешь, что передумала, — что не хочешь выходить за меня, вот как сейчас, — даже не моргнув глазом. Ты изумительное создание, Элинор, — настоящее произведение искусства… такая… Такая безупречная! Знаешь, по-моему, наш брак должен быть счастливым, — продолжил он. — Мы любим друг друга, не слишком сильно, но достаточно. Мы хорошие друзья. Наши вкусы во многом совпадают. Мы знаем друг друга вдоль и поперек. На нашей стороне все выгоды родства, без недостатков родства кровного. Ты мне никогда не надоешь, ты ведь такая непредсказуемая. Скорее уж я надоем тебе. Я ведь, в сущности, самый обыкновенный малый…

Элинор покачала головой.

— Ты никогда не наскучишь мне, Родди, никогда!

— Радость моя! — воскликнул Родди и поцеловал ее. — Тетя Лора прекрасно знает о наших отношениях, хотя мы не были у нее после того, как все окончательно для себя решили. Не правда ли, это подходящий предлог, чтобы съездить к ней?

— Да, я на днях как раз думала…

— …что мы навещаем ее не так часто, как могли бы, — закончил за нее Родди. — Я тоже об этом думал. Когда у нее только-только случился удар, мы посещали ее почти каждую неделю. А теперь… мы не были у нее уже почти два месяца.

— Если бы она нас позвала, мы бы тут же приехали, — заметила Элинор.

— Да, конечно! Разумеется, мы знаем, что сестра О'Брайен очень ей нравится и что за ней хороший уход. И все же мы, наверное, были недостаточно внимательны. Я так говорю вовсе не из меркантильных соображений, а чисто по-человечески.

— Я знаю, — кивнула Элинор.

— Так что это мерзкое письмо в конечном счете принесло определенную пользу. Мы отправимся туда, чтобы защитить наши интересы… ну, а главное, мы же любим нашу старушку и хотим ее проведать.

Он зажег спичку и, взяв из рук Элинор письмо, поднес к нему язычок пламени.

— Интересно, кто его написал? Впрочем, какая разница… Наверное, кто-то из тех, кто, так сказать, «за нас», как мы обычно говорили, когда были детьми. Может, этот чудак сделал для нас доброе дело. Ведь чего только на свете не бывает! Мать Джима Партингтона отправилась на Ривьеру[93]. Там ее лечил молодой очаровательный врач-итальянец. В конце концов она по уши в него влюбилась и оставила ему все свое состояние — до последнего пенни. Джим и его сестры пытались опротестовать завещание, но не тут-то было.

— Тете Лоре тоже нравится новый доктор, который взял себе пациентов доктора Рэнсома. Но все-таки не до такой степени! К тому же в этом отвратительном письме речь идет о девушке. Должно быть, о Мэри.

— Вот поедем туда и сами все увидим, — сказал Родди.

2

Сестра О'Брайен, шурша юбками, проследовала из спальни миссис Уэлман в ванную. Обернувшись, она сказала:

— Сейчас поставлю чайник. Уверена, сестрица, вы не откажетесь от чашечки чаю на дорогу.

— Чашечка чаю, дорогая, никогда не помешает, — удовлетворенно заметила сестра Хопкинс. — Я всегда говорю: нет ничего лучше хорошего, крепкого чая!

Сестра О'Брайен, наполняя чайник и зажигая газ, говорила:

— У меня в этом шкафу есть все, что надо: чайник для заварки, чашки, сахар, а Эдна приносит мне два раза в день свежее молоко. Нет нужды без конца звонить прислуге. А плита здесь просто замечательная — вода закипает мгновенно!

Сестра О'Брайен была высокой рыжеволосой женщиной лет тридцати с ослепительно-белыми зубами, веснушчатым лицом и обаятельной улыбкой. Пациенты любили ее за бодрость и жизнерадостность. Хопкинс, районная медицинская сестра, простоватая, уже не очень молодая, приходила каждое утро, чтобы помочь ей перестелить постель и совершить туалет пожилой леди, которая была довольно грузной. Надо сказать, помощницей она была неоценимой — ловкой и быстрой.

— В этом доме все сделано на совесть, — одобрительно заметила Хопкинс.

— Что верно, то верно, — кивнула ее коллега. — Правда, кое-что здесь устарело и нет центрального отопления, но зато много каминов и служанки внимательные. Миссис Бишоп спуску им не дает.

— Эти нынешние служанки, — подхватила сестра Хопкинс, — терпенья на них не хватает… Сами не знают, чего хотят. А прилично прибраться в доме не могут.

— Мэри Джерард — очень славная девушка, — возразила сестра О'Брайен. — Просто не представляю, как бы миссис Уэлман обходилась без нее. Вы видели, она и сейчас ее вызвала к себе? Ну конечно же, такое милое создание и знает, как ей угодить.

— Мне жаль Мэри, — сказала сестра Хопкинс. — Этот старик, ее папаша, делает все ей назло.

— Ни одного доброго слова от этого скряги не дождешься, — согласилась сестра О'Брайен. — А чайник-то уже шумит. Как закипит, сразу заварю.

Чай вскоре уже был налит в чашки — горячий и крепкий. Чаепитие происходило в комнате сестры О'Брайен, расположенной рядом со спальней миссис Уэлман.

— Приезжают мистер Уэлман и мисс Карлайл, — сказала сестра О'Брайен. — Утром пришла телеграмма.

— Вот оно что, — проговорила сестра Хопкинс. — А я никак не пойму, что это старая леди так взволнована. Они ведь давненько ее не навещали, да?

— Месяца два, если не больше. Мистер Уэлман приятный молодой джентльмен. Только очень уж гордый.

Сестра Хопкинс сказала:

— А я на днях видела фотографию мисс Карлайл в «Тэтлере»[94]. Они с подругой на ипподроме в Ньюмаркете[95].

— Она ведь очень известна в обществе, а? И всегда так чудесно одевается. Как по-вашему, сестрица, она на самом деле красивая?

Сестра Хопкинс ответила:

— Сегодняшних девушек не очень-то и разглядишь под пудрой да румянами. По мне, так ей очень далеко до Мэри Джерард!

Сестра О'Брайен поджала губы и склонила голову набок.

— Возможно, вы и правы. Но у Мэри нет стиля!

— Что и говорить, птичку красят перышки, — назидательно заметила сестра Хопкинс.

— Еще чашечку, сестрица?

— Спасибо, сестрица. С удовольствием.

Женщины ближе придвинулись друг к другу.

— А знаете, нынче ночью такое случилось… Не знаю, что и думать, — доверительным тоном сказала сестра О'Брайен. — Около двух часов я, как всегда, вошла в спальню, чтобы поудобнее устроить нашу голубку, а она вовсе и не спит, видать, думает о чем-то о своем, потому, как только я вошла, тут же говорит: «Фотография. Дайте мне фотографию». Я, само собой, ей в ответ: «Конечно, миссис Уэлман. Но не лучше ли подождать до утра». А она: «Нет, я хочу взглянуть на него сейчас». Тогда я спросила: «Где эта фотография? Вам нужна одна из фотографий мистера Родерика?»

А она мне: «Родерика? Нет, Льюиса». И смотрю, старается приподняться, ну я к ней подошла, чтобы помочь. Она достала ключи из маленькой шкатулки, стоявшей рядом с постелью, и попросила отпереть второй ящик секретера. И там, точно, оказалась большая фотография в серебряной рамке. А на ней такой красавец! А в углу наискосок написано: «Льюис». Старинная фотография, должно быть, сделана много лет назад. Ну подала я ей ее, а она долго всматривалась и шептала, и шептала: «Льюис… Льюис». Потом вздохнула, протягивает эту фотографию мне и просит положить обратно. И, поверите ли, когда я обернулась, она уже спала — сладко, как дитя.

— Думаете, это ее муж? — заинтересовалась сестра Хопкинс.

— Ничего подобного! Наутро я как бы между прочим спросила миссис Бишоп, как звали покойного мистера Уэлмана. И она сказала: Генри!

Женщины обменялись красноречивыми взглядами. Кончик длинного носа сестры Хопкинс подрагивал от приятного возбуждения.

— Льюис… Льюис, — задумчиво проговорила она. — Любопытно… У нас тут вроде бы никого нет с таким именем.

— Ну это, видимо, очень давняя история, дорогуша, — предположила О'Брайен.

— Ну конечно. Я ведь здесь всего два года. Интересно, интересно…

— Очень красивый мужчина, — снова повторила сестра О'Брайен, — похож на кавалерийского офицера!

Сестра Хопкинс, прихлебывая чай, произнесла:

— Это очень любопытно.

— Может, они в юности любили друг друга, а жестокий отец их разлучил… — с надеждой произнесла склонная к романтизму сестра О'Брайен.

— А может быть, его убили на войне… — глубоко вздохнув, предположила сестра Хопкинс.