У нас все было заранее продумано и условлено. От меня требовалось только позвонить портнихе и отменить примерку. Это означало, что рыба на крючке.

— У меня-то сердце ох как было не на месте! — ввернул от себя Альберт. — Я подъехал к воротам в фургоне булочника и вылил там большую лужу пахучего вещества. Анисовое масло[296] это было, должно быть, — по крайности, запах шел анисовый.

— Ну, а потом, — снова повела рассказ Таппенс, — вышла я и прямо ногой в эту лужу, так что фургону не составило труда проехать по моему следу до железнодорожной станции. У кассы кто-то, ставший в очередь за мной, услышал, что у меня билет до Ярроу. А вот уж там могли возникнуть проблемы.

— Да нет, почему же, — сказал мистер Грант. — Собаки отлично взяли след на станции в Ярроу и повели за колесом, об которое вы обтерли подошву. След привел нас в рощицу, оттуда на вершину холма, где стоит каменный крест, и дальше по тропе, которой вы шли через луга. Вражеская сторона не предполагала, что мы можем идти по вашему следу, они убедились, что вы идете, куда они вам указали, и преспокойно уехали.

— Но все равно у меня сердце было не на месте, — покачал головой Альберт. — Шутка ли, знать, что вы находитесь в том доме, и не иметь понятия, как там с вами обращаются. Ну, мы пролезли в заднее окно и скрутили ту иностранку, когда она спускалась по лестнице. В последнюю минуту поспели.

— Я знала, что вы придете, — сказала Таппенс. — Моя задача состояла в том, чтобы затянуть разговор подольше. Я уже готова была притвориться, будто соглашаюсь, если бы не заметила, как приоткрывается дверь. Но самое замечательное было то, что я вдруг все поняла и убедилась, какая же я была страшная дура.

— А что тебя натолкнуло на эту догадку? — спросил Томми.

— Гуси, гуси, вы куда? — не задумываясь, ответила Таппенс. — Хейдок как только услышал это, прямо позеленел от бешенства. И вовсе не оттого, что это была просто дурь и грубость. Я видела, что эти слова для него значат что-то очень важное. А потом лицо его прислужницы, Анны, — оно напомнило мне лицо погибшей полячки, ну, и тут я подумала про Соломона, и все стало совершенно ясно.

Томми возмутился:

— Таппенс, если ты еще раз это повторишь, я застрелюсь, ей-богу! Что тебе стало совершенно ясно? Не говори загадками. И при чем здесь Соломон?

— Помнишь, к нему пришли две женщины с ребенком, и каждая утверждала, что это ее ребенок?[297] А Соломон сказал: «Хорошо, давайте разрубим его пополам», и ненастоящая мать сказала: «Давайте», а настоящая сказала: «Нет, пусть лучше уж та женщина его возьмет». Потому что не могла согласиться, чтобы ее ребенка убили. Так вот, в тот вечер, когда миссис Спрот застрелила полячку, вы все говорили, какое это чудо, она же могла попасть в ребенка.

Уже тогда следовало догадаться. Если бы ребенок был ее, она бы не способна была пойти на такой риск. Очевидно, это был не ее ребенок. Именно поэтому ей необходимо было застрелить ту женщину.

— Почему?

— Да потому что та была настоящей матерью девочки! — Голос Таппенс слегка дрогнул.

— Бедная женщина, бедная гонимая мать! Она прибыла сюда беженкой, без единого гроша, и с готовностью согласилась, чтобы миссис Спрот удочерила ее девочку.

— Но зачем ей был ребенок?

— Для маскировки! Тут тонкий психологический расчет. Просто невозможно вообразить, чтобы иностранная шпионка потянула с собой на дело свое дитя. Именно поэтому я и не подозревала миссис Спрот. Как можно, женщина с ребенком! Но настоящая мать Бетти стала ужасно тосковать по своему дитяти, она разыскала адрес миссис Спрот и явилась сюда, высматривала, ждала удобной минуты, дождалась и увела девочку.

Миссис Спрот, естественно, была в отчаянии. Самое главное для нее было — чтобы не обращались в полицию. Поэтому она написала записку и представила дело так, будто нашла ее у себя в комнате. Вместо полиции привлекли к поискам капитан-лейтенанта Хейдока. Когда же мы настигли бедную женщину, шпионка, не заводя разговоров, сразу же ее застрелила… Она отнюдь не новичок в обращении с огнестрельным оружием, а наоборот, превосходный стрелок. Да, она убила ту несчастную женщину, и поэтому у меня нет к ней ни малейшей жалости. Она злодейка.

Таппенс помолчала, а потом добавила:

— Были и еще некоторые обстоятельства, которые должны были открыть мне глаза. Например, сходство между Вандой Полонской и Бетти. Она мне кого-то напоминала, и этот кто-то была Бетти. И потом странная игра девочки с моими шнурками. Гораздо естественнее было предположить, что она наблюдала, как это делала ее так называемая мать, а не Карл фон Дейним. Но миссис Спрот, увидев, что натворила девочка, поспешила подбросить в комнату Карла всевозможные улики, в том числе и шнурок с симпатическими чернилами.

— Я рад, что Карл не был замешан в это дело, — сказал Томми. — Мне он нравился.

— Нравился? — испуганно переспросила Таппенс. — Его что, расстреляли?

Мистер Грант покачал головой.

— С ним все в порядке. У меня даже есть для вас один небольшой сюрприз.

— Я ужасно рада, особенно за Шейлу! — посветлев лицом, воскликнула Таппенс. — Какие же мы были дураки, что сделали стойку на миссис Перенью!

— Да, она была замешана только в деятельности ИРА, не более, — сказал мистер Грант.

— Я и миссис О'Рурк немного подозревала. А иногда и супругов Кейли…

— А я подозревал Блетчли, — вставил Томми.

— Тогда как на самом деле все зло было в этой безмозглой особе, которую мы считали матерью Бетти.

— Не такая уж безмозглая, — возразил мистер Грант. — Она опасная преступница и очень умелая актриса. И к большому моему сожалению, урожденная англичанка.

— Раз так, она не заслуживает ни жалости, ни восхищения, — сказала Таппенс. — Ею двигала даже не любовь к родине. — Она обернулась к мистеру Гранту: — Вы нашли что хотели, сэр?

Он кивнул.

— Все содержалось в потрепанных детских книжках, которые были подменены новенькими.

— В тех, что Бетти называла «гадкими»? — всплеснула руками Таппенс.

— Они и вправду гадкие, — сухо сказал мистер Грант. — «Джек Хорнер» оказался весьма детальным описанием наших береговых укреплений. «Джонни задрал к небу нос» содержит данные по военно-воздушным силам. А сведения о боевом вооружении, понятно, помещены в книжицу «Жил человечек с ружьецом в руке».

— А «Гуси, гуси, вы куда?»— поинтересовалась Таппенс.

Мистер Грант ответил:

— Когда ее обработали соответствующими реагентами, обнаружился полный список влиятельных лиц, выразивших готовность содействовать вражескому вторжению на наши острова. Среди них два начальника полиции, один вице-маршал авиации, два генерала, управляющий военным заводом, министр, несколько полицейских инспекторов, главы местных добровольных оборонных дружин, ну и разная мелкая армейская и флотская сошка, и даже сотрудники нашего родного Разведывательного управления.

Томми и Таппенс слушали и не верили своим ушам.

— Не может быть! — проговорил Томми.

Грант печально покачал головой.

— Вы не представляете себе силу немецкой пропаганды. Она обращена к таящейся в душе у человека жажде власти над другими людьми. Лица, значащиеся в этом списке, были готовы предать свою страну, но не за деньги, а из чудовищной гордыни, они воображали себя, лично себя, благодетелями родины. И так в каждой стране. Своего рода культ Люцифера[298] — сына Утренней звезды. Гордыня и жажда личной славы. Вы можете себе представить, — заключил он, — что при содействии этих людей, которые давали бы несогласованные приказы и распоряжения, в стране должен был воцариться хаос и запланированное вторжение имело бы много шансов на успех.

— А теперь? — спросила Таппенс.

Мистер Грант улыбнулся.

— Теперь, — сказал он, — пусть попробуют, милости просим! Мы готовы к встрече.

Глава 15

— А знаешь, дорогая, — сказала матери Дебора, — я ведь чуть было не подумала про тебя бог знает что.

— Ну? — удивилась Таппенс. — Это когда же?

Она задержала любящий взгляд на темной головке дочери.

— Да вот, когда ты улизнула в Шотландию к папе, а я считала, что ты гостишь у тети Грейси. Я уже готова была вообразить, что ты завела роман на стороне.

— Неужели, Деб?

— Конечно, всерьез я в это не верила, не в твоем же возрасте. И потом, я знаю, как вы с Рыжим преданы друг другу. Это один дурень по имени Тони Марсдон закинул мне такую мысль. И знаешь, ма, — я думаю, тебе можно сказать, — потом оказалось, что он был в Пятой колонне. Действительно, он всегда как-то странно рассуждал — что, мол, если Гитлер и победит, ничего страшного, все останется по-прежнему, а то и лучше будет.

— А он… тебе нравился?

— Кто? Тони? Нет, конечно. Такой зануда. Этот танец я пойду танцевать.

И уплыла в объятиях светловолосого молодого офицера, с веселой улыбкой глядя в лицо своему кавалеру. Несколько минут Таппенс наблюдала за ними, потом перевела взгляд на долговязого молодого летчика, танцующего в паре с тоненькой блондинкой.

— По-моему, Томми, — обратилась она к мужу, — у нас славные дети.

— А вот и Шейла, — сказал Томми и встал навстречу девушке.

Она подошла к их столику. На ней было вечернее платье изумрудного цвета, оттеняющего ее смуглую красоту. Сегодня ее красота казалась сумрачной, и слова, с которыми Шейла обратилась к тем, кто ее сюда пригласил, прозвучали довольно нелюбезно:

— Как видите, я пришла, раз обещала. Но почему вы меня позвали, не представляю себе.

— Потому что мы вам очень симпатизируем, — с улыбкой ответил Томми.

— Правда? Но с какой стати? Я вела себя просто ужасно по отношению к вам обоим. — Она помолчала и тихо добавила: — Спасибо вам.