— Вас что-нибудь беспокоит? — спросил электронный голос.

Последовала долгая пауза, прежде чем я услышал ответ. Кен казался встревоженным, почти раздраженным:

— Оно надвигается. Я хочу, чтобы все произошло быстро. Если бы это уже случилось, если бы все было позади, я бы не ныл.

Я присутствовал как бы на исповеди и теперь ясно понимал, почему мой предшественник отказался работать в Саксмире. Робби пристально следил за мной — эксперимент был поставлен не только для того, чтобы выяснить, как Кен ведет себя под гипнозом (без сомнения, это уже было проверено десятки раз). Скорее, они затеяли опыт, чтобы испытать мои нервы. Пытка продолжалась. Многое из того, что говорил тогда Кен, было больно выслушивать, и мне совсем не хочется пересказывать его бессвязные речи. Очевидно, он жил в страшном напряжении, которое не замечали окружающие и, вероятно, не сознавал сам.

С сегодняшней программой я еще не был знаком. Наконец сеанс подошел к концу и машина произнесла:

— Все будет хорошо, Кен. Ты не один. Мы все время будем с тобой. Идет?

Легкая улыбка мелькнула на юношеском лице:

— Идет.

Потом вновь последовала серия чисел, проговоренных, правда, гораздо быстрее, и наконец машина подала команду:

— Просыпайся, Кен.

Юноша напрягся, открыл глаза и приподнялся. Сначала он посмотрел на Робби, потом на меня и ухмыльнулся:

— Ну как, справился старина «Харон»?

— На сто процентов, — ответил я наигранно дружелюбным тоном.

Кен соскользнул со стола: на сегодня его работа была закончена. Я присоединился к Маку у пульта управления.

— Спасибо, Стив, — сказал тот. — Теперь вы понимаете значение «Харона-1»? Электронный голос и хорошо спланированная программа — все это не позволит нашим чувствам помешать работе, когда наступит решающий момент. Вот почему мы так настойчиво приучаем Кена к машине. У него хорошая ответная реакция, но все проходит гораздо лучше, если в эксперименте участвует ребенок.

— Ребенок? — не понял я.

— Да, — ответил он. — Ники — важная составляющая эксперимента. Ее тоже приучили к голосу. Когда они вместе, они стрекочут, как два веселых сверчка, а потом, конечно, все забывают, — он помолчал, испытующе глядя на меня, как только что смотрел Робби. — В конце концов у Кена неизбежно наступит кома, и тогда только с помощью девочки мы сможем поддерживать с ним связь. А теперь берите машину и поезжайте в Тирлволл за выпивкой, — он повернулся и вышел, непробиваемый, невозмутимый, — благожелательный хищник.

В Тирлволл я не поехал, а направился через дюны к морю. В этот день оно было неспокойным. Пенящиеся серые волны образовывали глубокие впадины, прежде чем с ревом разбиться о камни. В нескольких милях от меня, на берегу, курсанты американского летного корпуса разучивали сигналы на горне, и пронзительные диссонирующие звуки долетали ко мне по ветру. Внезапно, без всякой причины, в голове возникла полузабытая строка из американского спиричуэла, которая повторялась и повторялась вновь:

Он целый мир сжимал в своей руке…

Он целый мир сжимал в своей руке…

 * * *

Опыты ставили каждые три дня с различными программами. Мы с Маком попеременно управляли машиной, и скоро я к ним привык: необычайные эксперименты превратились для меня в повседневную работу. Они проходили не так тяжело, когда в них участвовала Ники. Отец привозил ее и оставлял с нами в лаборатории. К этому времени Кен уже был под гипнозом. Девочку усаживали рядом на стул и закрепляли над головой микрофон. Ей объясняли, что Кен уснул, и «Харон» подавал сигнал. Следовала серия чисел, и девочка засыпала. Я обнаружил, что программа, рассчитанная на двоих, была совершенно иной. Прежде всего машина внушала Кену, что он перенесся в прошлое и стал ровесником Ники.

— Тебе семь лет, — давал установку компьютер. — Твоя подруга Ники пришла поиграть с тобой.

В то же время и девочка получала сходную команду:

— Кен хочет поиграть с тобой. Он твой ровесник.

Оба принимались без умолку болтать — «Харон» не перебивал — и результат бывал просто фантастическим. Видимо, этот трюк шлифовали не один месяц, потому что Кен и Ники успели сдружиться в «своем времени»: откровенничали, играли в воображаемые игры, рассказывали небылицы. Угрюмая и заторможенная в жизни, под гипнозом Ники становилась живой и веселой.

После сеансов пленку с записью эксперимента тщательно анализировали: нужно было понять, как складываются отношения между юношей и ребенком по ту сторону сознания, чтобы подготовить для них новые программы. В реальном мире Кен не проявлял к Ники особого интереса, просто относился к ней как к несчастному ребенку, неинтересной, полунормальной дочке Януса. Похоже, он даже не догадывался об их дружбе в «своем времени». С девочкой все обстояло сложнее: и наяву ее интуитивно тянуло к Кену, и она бы постоянно висла на нем, если бы ей только позволили.

Я поинтересовался у Робби, как Янус относится ко всем этим экспериментам.

— Он все для Мака сделает, — ответил врач. — К тому же родители Ники верят, что наши опыты могут ей помочь. Ведь вторая-то близняшка была у них вполне нормальной.

— А о Кене они догадываются?

— Что он при смерти? Мы говорили им, но вряд ли они поверили. Да и кто бы поверил, глядя на мальчика.

Мы стояли в баре, наблюдая через открытую дверь, как Кен и Мак играют в пинг-понг.

В начале декабря у нас была просто паника: из Министерства поступил запрос о ходе исследований, и нам сообщили, что в Саксмир собираются направить эксперта для оценки результатов работ. Мы посовещались и решили послать в Лондон гонца. Ехать выпало мне. Я должен был убедить чиновников, что время для подведения итогов еще не пришло. Тогда я уже был полностью на стороне Мака и готов был поддержать любые его замыслы. Мне удалось уломать начальство повременить с визитом, но все же пришлось пообещать показать кое-что интересное к Рождеству. Конечно, их больше всего интересовал «Харон-2» с его возможностями направленного звукового удара, а об истинных планах Мака они и не подозревали.

Когда, воодушевленный успехом, я вышел на платформе в Тирлволле совсем в ином настроении, чем три месяца назад, «Моррис» уже ждал меня у вокзала. Но Кена за рулем не оказалось — за мной приехал Янус. Неразговорчивый малый едва отвечал на мои расспросы и все время пожимал плечами:

— Кен простудился. Робби уложил его в постель из предосторожности, — все же сообщил он.

В Саксмире я тут же бросился к мальчику. Я сразу заметил, что у него жар, но он был в своем обычном настроении и шумно бунтовал против Робби.

— Что за чушь, — возмущался он. — Я просто промочил ноги: гонялся по болоту за птицей.

Я присел рядом, шутливо рассказал о своем визите в Министерство, а потом пошел отчитываться к Маку.

— У Кена температура, — сразу объявил он. — Робби сделал анализ: кровь у мальчика не очень. Может быть, начинается.

Внезапный озноб прошел у меня по спине. Я сообщил шефу о результатах поездки, и он коротко кивнул:

— Что бы ни случилось, чиновники нам здесь сейчас не нужны.

Робби я нашел в лаборатории. Он возился у микроскопа, просматривал снимки и, только закончив дела, обратил на меня внимание:

— Что-то уж слишком рано, но через двое суток все прояснится. У него инфекция в правом легком, а при лейкемии это может оказаться смертельным. Идите-идите, развлекайте Кена.

Я притащил в спальню мальчика проигрыватель, и мы прокрутили с дюжину пластинок. Он был оживлен, потом задремал, а я сидел у его кровати и думал, что же тут можно поделать. У меня пересохло во рту, в горле стоял комок, все кричало во мне: «Не допусти!»

Разговор за ужином не клеился, и мы еле вымучивали темы. Мак вспомнил свои студенческие дни в Кембридже, а Робби рассказал, как он последний раз играл за команду Гая[13] в регби. Я, кажется, вовсе молчал. Вечером я заскочил к Кену пожелать спокойной ночи, но мальчик уже спал. Янус дежурил у его кровати. В своей комнате я попытался читать, но не мог сосредоточиться. На море сгустился туман, и на маяке каждые несколько минут бухал колокол, будто в мире не осталось никаких других звуков.

Следующим утром Мак заглянул ко мне без четверти восемь.

— Кену хуже, — сообщил он. — Робби собирается попробовать переливание крови, Янус будет ассистировать: ведь в прошлом он фельдшер.

— А мне что делать? — спросил я.

— Помогите подготовить к работе «Харон-1» и «Харон-3». Если Кену не станет лучше, может быть, я приму решение начать первую фазу эксперимента «Стикс». Я уже предупредил миссис Я., что может понадобиться девочка.

Одеваясь, я убеждал себя, что наступает важный момент, к которому мы готовились два с половиной месяца. Но на душе от этого легче не становилось. Я наскоро проглотил кофе и поспешил в аппаратную. Дверь в лабораторию была закрыта — там переливали Кену кровь. Мы с Маком занялись машинами, проверили каждую систему, чтобы не было срыва, когда придется с ними работать. Программы, магнитные записи, микрофоны — все было в порядке. Оставалось только ждать, что скажет Робби. Он появился около половины первого.

— Небольшое улучшение, — бросил он.

Кена перенесли в его комнату. Янус оставался с ним, а мы отправились что-нибудь перекусить. На этот раз мы не искали тем для разговора: в этом не было необходимости — все были озабочены предстоящей работой. После утренних занятий с компьютером я почувствовал себя увереннее и принял приглашение Мака сыграть после обеда в пинг-понг. Еще вчера я бы пришел в ужас, если бы кто-нибудь мне сказал, что в такой ситуации я буду способен махать ракеткой, но сегодня я воспринял это как должное. Выглянув из окна между партиями, я заметил во дворе Ники, прогуливающуюся с миссис Янус. Девочка показалась мне необычайно странной и совершенно потерянной: она собирала щепки и камешки и складывала их в старую кукольную коляску, которую толкала перед собой. Девочка находилась здесь с десяти утра.