Дафна дю Морье - Прорыв

В половине четвертого появился Робби. По его лицу я сразу понял, что новости у него плохие. Он покачал головой, когда Мак предложил еще одно переливание крови:

— Только потеряем время.

— Он в сознании? — спросил Мак.

— Почти, — отозвался Робби. — Я приведу его в сознание, когда вы будете готовы.

Мы с Маком вернулись в аппаратную. На второй стадии эксперимента операционный стол предполагалось перенести сюда и установить между тремя «Харонами», подключив к кислородной установке, расположенной неподалеку. Микрофоны были изготовлены к работе. Тренируясь, мы проделывали это десятки раз, но сегодня на две минуты побили свой лучший рекорд.

— Отлично! — одобрил Мак.

Мне пришло в голову, что он ждал этого часа месяцы, может быть, годы. Мак включил сигнал, извещающий о нашей готовности, и менее чем через четыре минуты появились Робби и Янус с Кеном на каталке. Они переложили его на стол, и я с трудом узнал мальчика: его глаза, всегда такие лучистые, казались совершенно мертвыми на осунувшемся лице. Он, видимо, не понимал, что с ним происходит. Мак быстро установил датчики у висков, на груди, шее и соединил их проводами с «Хароном-3». Потом он склонился над юношей.

— Все в порядке, — сказал он. — Ты в лаборатории. Сейчас мы сделаем несколько анализов. Расслабься, и все будет хорошо.

Кен поднял на него глаза и улыбнулся. Мы понимали, что это последний проблеск его сознания, — он говорил нам «прощайте». Мак подал мне сигнал, и я включил «Харон-1». Голос машины был чистым и правильным: «Вызывает „Харон“… Вызывает „Харон“…» Кен закрыл глаза: он был под гипнозом. Робби дежурил рядом и следил за пульсом. Я пустил программу — она значилась под индексом «X» и отличалась от всех других.

— Как ты себя чувствуешь, Кен?

Даже через микрофон, установленный у самых губ, слова мальчика были едва различимы:

— Вы прекрасно знаете, как я себя чувствую.

— Где ты, Кен?

— Я в аппаратной. Робби выключил отопление. Теперь я понимаю, что вы задумали. Вы хотите заморозить меня, как тушу в лавке мясника. Скажите Робби, чтобы он включил отопление, — последовала долгая пауза, но наконец Кен заговорил снова: — Я у входа в туннель. Это похоже на туннель, как будто смотришь в обратный окуляр телескопа: все фигурки такие маленькие… Скажите Робби, пусть включит отопление.

Мак внес коррективы в работу компьютера, и машина долго работала, не произнося ни слова, затем вновь включился усилитель и зазвучал электронный голос.

— Тебе пять лет, Кен. Скажи, как ты себя чувствуешь?

Он долго не отвечал. Потом к моему испугу, хотя я и должен был этого ожидать, — захныкал:

— Мне плохо. Мне не хочется играть.

Мак нажал кнопку сигнала. Открылась дверь, и Янус втолкнул в аппаратную дочь, снова прикрыв дверь за собой. Мак тут же включил на «Хароне» ее позывные, и Ники моментально заснула, не заметив лежащего на столе Кена. Она села на стул и закрыла глаза.

— Ники, скажи Кену, что ты здесь.

Я заметил, как девочка вцепилась в подлокотники.

— Кен болен, — сказала она. — Он плачет. Он не хочет играть.

Голос «Харона» безжалостно настаивал:

— Поговори с Кеном, Ники.

— Кен не хочет разговаривать. Он будет молиться.

Голос Кена, усиленный микрофоном, едва раздавался в динамиках. Он неразборчиво выговаривал слова:

Мы замолчали. Ни Кен, ни Ники не произносили ни слова. Я застыл у пульта управления, готовый по кивку Мака внести поправки в программу. Вдруг девочка забила ногами по полу:

— Не пойду за Кеном в туннель! Там очень темно!

Робби, наблюдавший за больным, поднял глаза:

— Он в коме.

Мак подал мне знак снова включить «Харон-1».

— Иди за Кеном, Ники, — раздался голос.

Девочка не хотела.

— Там темно, — на ее глаза навернулись слезы. Она сгорбилась на стуле, стала извиваться, будто пыталась проползти куда-то. — Я не хочу туда. Он слишком длинный, и Кен не будет меня ждать.

Ребенок задрожал. Я взглянул на Мака, тот взглядом спрашивал Робби.

— Он не выйдет из комы. Это может продолжаться часами.

Мак распорядился подключить кислород. Робби укрепил маску на лице Кена, а шеф перешел к «Харону-3». Засветился экран монитора.

— Беру управление на себя, — кивнул мне Маклин.

Девочка плакала, но машина не давала ей передышки.

— Оставайся с Кеном, — вновь прозвучала команда. — Рассказывай обо всем, что там происходит.

Я надеялся, что Мак знает, что делает. А если в кому впадет ребенок? Сможет ли он вернуть девочку к жизни? Ссутулившись, она сидела, такая же неподвижная, как и Кен, и, казалось, такая же безжизненная. Робби велел укутать ее одеялом и следить за пульсом: удары сердца были слабые, но ровные. Прошел час, но ничего не случилось. Только мерцал экран, на котором постепенно затухали импульсы сознания Кена, передаваемые в машину датчиками. Ребенок молчал.

Долго, очень долго мы ждали, прежде чем, шевельнувшись, девочка изогнулась на стуле, сложив руки на груди и подтянув к себе колени. Голова свесилась на грудь. Я гадал, уж не молится ли она по-детски, как Кен. И вдруг меня осенило: это же была поза плода перед родами. Всякие черты исчезли с лица Ники. Она казалась сморщенной и старой.

— Начинается, — процедил Робби.

Мак поманил меня к пульту, а Робби, склонившись над Кеном, сжимал пальцами его запястье. Сигналы на экране стали прерывистыми и едва различимыми. Внезапно они вспыхнули с новой силой, и в тот же миг Робби произнес:

— Все. Он умер.

Синусоида сигнала оставалась неизменной. Мак отсоединил датчики и вернулся к экрану: монитор показывал ровные всполохи, точно биение пульса.

— Получилось! — воскликнул Мак. — Боже мой, получилось!

Мы втроем стояли у экрана и наблюдали сигнал. Его характер нисколько не менялся, и, казалось, в уверенном движении линий билась сама жизнь.

Не знаю, сколько времени мы простояли у машины: несколько минут или часов. Но вдруг Робби повернулся и спросил:

— А что с ребенком?

Мы совсем забыли о Ники, забыли и о застывшем безжизненном теле, которое только что было Кеном. Девочка лежала в необычной скрюченной позе, склонив голову к коленям. Я направился к пульту «Харона-1», чтобы включить электронный голос, но Мак сделал мне знак оставаться на месте.

— Прежде чем мы ее разбудим, попробуем задать ей несколько вопросов.

Он подал сигнал очень слабо, чтобы сразу не разбудить ребенка. Голос тут же повторил последнюю команду:

— Оставайся с Кеном. Рассказывай нам обо всем.

Сначала ответа не было. Потом странным неуклюжим движением девочка распрямилась, ее руки свесились точно плети. Она начала раскачиваться взад и вперед, будто следуя ритму синусоиды на экране. Наконец она заговорила, и ее голос был пронзительным и высоким.

— Он просит, чтобы вы его отпустили, вот что он хочет. Дайте уйти… Дайте уйти… Дайте уйти… — не переставая качаться, она стала судорожно хватать воздух ртом, забила руками.

— Мак, буди ее, — потребовал Робби.

Ритм сигнала на экране изменился, стал быстрее. Девочка начала задыхаться. Не дожидаясь команды Мака, я включил голос машины:

— Говорит «Харон». Говорит «Харон». Просыпайся, Ники.

Девочка задрожала, краска сошла с ее лица, дыхание стало нормальным. Она открыла глаза и оглядела нас, как всегда безразлично, потом принялась ковырять в носу.

— Хочу в туалет, — сказала она угрюмо.

Робби вывел ее из комнаты. Частота сигнала, сбившаяся в то время, когда Ники кричала, снова стала размеренной.

— Почему сигнал изменяет ритм? — спросил я.

— Если бы вы не запаниковали и не разбудили Ники, мы, может быть, и узнали бы это, — голос Мака был грубым, совсем необычным.

— Мак, — возразил я, — ребенок мог задохнуться.

— Нет, не думаю, — ответил он и посмотрел на меня. — Вы заметили, ее движения как бы передавали потрясение при родах? Вы полагаете, она задыхалась? Нет, это больше было похоже на попытку первого вздоха ребенка, борющегося за жизнь. Кен в коме шел от этого мира назад — обратным путем, и до последнего момента Ники была с ним.

Я уже понял, что под гипнозом человек способен на многое, но сейчас его слова меня не убедили:

— Мак, но Ники закричала уже после того, как Кен скончался, — ведь тогда на экране «Харона-3» появился новый сигнал. В этот миг Кен был уже мертв и не мог в своем подсознании никуда идти, даже, как вы говорите, обратно к точке собственного рождения.

Маклин задумался и долго молчал.

— Я просто ничего не могу понять, — наконец ответил он. — Нам надо снова усыпить девочку.

— Нет, — запротестовал Робби, как раз входивший в аппаратную, — хватит с ребенка. Я отослал ее домой и велел миссис Янус уложить девочку в постель.

Я впервые ощутил властные нотки в его голосе. Врач огляделся, бросил взгляд на экран, потом на неподвижное тело на столе:

— А не хватит ли с нас со всех? По-моему, достаточно. Мак, вы доказали свою теорию, и я выпью с вами за это, но только завтра, а не сегодня.

Он был на пределе, как и мы — ведь целый день мы почти ничего не ели. Вернулся Янус и принялся готовить ужин. Он выслушал наш рассказ о смерти Кена, как обычно спокойно, и сообщил, что Ники заснула, как только ее уложили в кровать.

Что ж… работа была закончена. Напряжение дня давало себя знать, я почувствовал, что совершенно вымотался, сознание оцепенело. Я мечтал только об одном — лечь и уснуть, как Ники.

Но я не сразу потащился в спальню. Нечто, что было сильнее моей болезненной усталости, заставило меня заглянуть в аппаратную. Там все оставалось по- прежнему: тело Кена лежало на столе, а на экране монитора светилась ровная синусоида сигнала. Я постоял минуту, потом склонился над пультом и перемотал пленку, чтобы снова услышать голос ребенка. Перед глазами возникла ее раскачивающаяся голова, руки, бившие по воздуху, будто в порыве вырваться на свободу. Я включил магнитофон.