— Очень даже длинная, — ответила Эмма. — И не слишком подходящая. Мы учили ее в школе, чтобы получить отличную оценку, и я помню только отдельные строфы.

— Например?

Например… Эмма пробовала вспомнить. Написана в 1802 году в Лондоне — было ли это связано с Амьенским миром[30], или со вновь разгоревшейся войной, или еще с чем-то? Строки путались в памяти. Она прочитала вслух:

Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,

Не то пропал! В цене — богач, пролаза.

Величье — не сюжет и для рассказа,

Оно не тронет нынешних людей.

Стяжательство, грабеж и мотовство

Кумиры наши, то, что нынче в силе.

Высокий образ мысли мы забыли.

Ни чистоты, ни правды — все мертво!

Где старый наш святой очаг семейный,

Где прежней веры дух благоговейный?

Она остановилась, сосредоточилась. В голове пусто, абсолютно пусто. Подождите минуту.

…Мы себялюбцы, и наш дух недужен.

Вернись же к нам, дабы, тобой разбужен,

Был край родной и к жизни воскрешен!

Дальше, в другом сонете, было что-то о тиране, как там говорилось?

Достоин славы только тот поэт,

Чьи песни в тяжелейшую годину

Надежды на свободу не покинут,

Дух непокорства если им воспет,

Священней долга цели в мире нет

Для чести всех людей любого века

— Избавить от тиранов человека,

От слез и крови, что залили свет.

Кто против тирании восстает,

Не ослеплен великолепием

И презирает раболепие,

— Лишь тот не подпевает, а поет,

Лишь там тиран судьбой своей доволен,

Где человек покорен и безволен.

Надежды на свободу… Да, но часть о свободе была в другом сонете.

Свобода — выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира — наша речь… Мы первенцы земли, и титулов не счесть.

Это было связано с наполеоновскими войнами… А этот кусочек она так любила декламировать в классе:

Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,

Всего светлей горишь во тьме темниц, свобода,

Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет,

Что им с тобой мила тюремная невзгода.

Когда твоих сынов, хранящих твой завет,

Бросают скованных под сень глухого свода,

— В их муках торжество восходит для народа,

И клич свободы вмиг весь облетает свет.

Эх! Ничего не получается. Все перепуталось. Неудивительно, что мистер Уиллис обменивается взглядами с Мад и пытается спрятать улыбку.

— Извините, — сказала Эмма. — Я декламировала случайные отрывки из разных сонетов. — Она обратилась к бабушке: — Брось ты эту затею.

— А я так и сделала, — коротко ответила Мад. — Мою работу сделала ты.

— Что?!

Мад кивнула мистеру Уиллису:

— Покажи ей.

Мистер Уиллис открыл ближнюю половицу. Среди всякой всячины лежал маленький магнитофон. Катушки с лентой вращались. Он выключил запись.

— Ты, наверное, подумала, что вновь оказалась в школьном классе, — сказал он Эмме. — Ты так сосредоточенно смотрела в потолок, что не заметила, как я сделал твоей бабушке знак и показал магнитофон в волшебном сундучке, а она дала согласие. Так что мы записали твой голос, и теперь, слушая радио, люди услышат только молодой голос, читающий эти проникновенные стихи. Сегодня вечером я передам это в эфир.

Колдун и ведьма поглядели на Эмму и засмеялись.

— Как же так, — взорвалась Эмма, — это нечестно, я никогда бы не согласилась на такое, и все строфы перепутаны, нет никакого смысла.

— Совсем наоборот, они содержат глубокий смысл. Весьма вдохновляющие строки, — сказал он. — Хочешь послушать запись?

— Нет, — Эмма вскочила на ноги и заходила взад-вперед по деревянному полу. — Мад, — взмолилась она, — но ты не можешь этого допустить. Пожалуйста, заставь его отдать ленту, и мы ее сожжем.

— Чепуха, — твердо сказала Мад. — Таффи совершенно прав, строки очень вдохновляющие, и то, что они идут не по порядку, прекрасно подходит для нашей цели. — Она поднялась с расшатанного стула и поправила свою Маоцзэдуновскую кепку. — Родная, ты читала прекрасно, — щедро похвалила она Эмму, — намного лучше, чем это сделала бы я. Я никогда не умела говорить стихами. Таффи, обязательно расскажите нам, какой это окажет эффект на ваши кельтские массы ина всех других людей из подполья. Пойдем, Эм, Дотти беспокоится, почему мы так надолго пропали.

Она двинулась к двери. Мистер Уиллис, однако, опять надел наушники. Лицо его было сосредоточенно, он напряженно вслушивался.

— Подождите секунду, — торопливо произнес он, — что-то передают. Что-то странное…

На его лице появилось изумление. Он сдвинул наушники, и Эмма расслышала приглушенный голос. Кто бы это ни был, говорил он быстро, похоже, в возбуждении, и вдруг голос затих, оборвался. Наступила тишина. Мистер Уиллис повернулся к гостям, сквозь очки в его глазах читалось самое неподдельное изумление.

— Совершенно неожиданно, — сказал он, — никто не был предупрежден. Но в целом, если брать всю картину, это должно пойти нам на пользу, озадачить врага, чего, собственно, мы и добиваемся, ведь правда?

— Если бы мы знали, о чем идет речь, мы бы ответили, — сказала Мад.

Мистер Уиллис уставился на нее. Новости, очевидно, настолько застигли его врасплох, что он забыл, что владеет более полной информацией.

— Да ведь парни объявились, — сказал он, — один в Шотландии, другой — в Уэльсе.

Настал черед Эмме с бабушкой смотреть удивленно — сначала на мистера Уиллиса, потом друг на друга. Как могли Джо и Терри сбежать с острова Силл и оказаться на западе и на севере? Значит ли это, что произошел массовый побег и их друзья тоже свободны?

— Как это получилось, кто помог им? — спросила Эмма.

Мистер Уиллис покачал головой:

— Никаких подробностей. Может быть, позднее. Только сам факт, что парни объявились и им обоим ничего для себя не нужно: ни титулов, ни почестей, ни карьеры — они только желают служить стране, влиться в ряды других молодых людей, борющихся за освобождение нашей земли. Вот и настало наконец время, когда они начали действовать и опередили нас, стариков. — Он взглянул на Эмму: — Твой голос услышат принцы, только подумай. Младший Эндрю в Шотландии и Чарльз в Уэльсе. Хотя бы это должно поддержать тебя. Зажжет их сердца твой голос, наверняка зажжет.

Мистер Уиллис настоял на том, чтобы проводить их по лесной дороге. Он не стал слушать никаких возражений. Таффи нес старый корабельный фонарь, искрящий и мигающий, когда он перекладывал его из руки в руку, но тем не менее освещавший дорогу на несколько шагов вперед. Он расстался с ними на краю леса, доведя до границы их владений.

— Передача начнется в двадцать один тридцать, — сообщил он Эмме. — Сначала твой голос, затем мой перевод на оба языка — обидно, в конце концов, не передать это на всех трех языках. Так что впереди у меня напряженный вечер. Спокойной ночи, леди.

Оглянувшись, Эмма посмотрела, как мигающий свет внезапно исчез, поглощенный призрачными контурами деревьев. Внучка протянула руку и прильнула к бабушке.

— Это правда? — шепнула Эмма.

— Что? — ответила Мад.

— Все. Передачи по радио, голоса в эфире, принцы. Или это все розыгрыш, чтобы произвести впечатление?

Мад открыла калитку, и они прошли в сад.

— Не знаю. Но когда мы заглянули в окно, на нем были наушники, а рядом лежало ружье. Он не ждал нашего прихода. Это не была репетиция.

Перед ними возвышался их дом: прочный, надежный, излучающий покой и уют, для полного успокоения не хватало лишь Джо и Терри.

— Так ты ему поверила?

— Не могу сказать, что поверила, не могу сказать, что не поверила. Таффи — шарлатан, так же как и я. Жулики, мошенники, бродячие артисты — все одинаковы. Первым шарлатаном был дудочник в пестром наряде[31]1 , который сначала увел из города всех крыс, а потом всех детей. А кто пойдет, зависит от мелодии.

Она открыла дверь на крыльцо и поднялась по ступенькам в холл. Все оставалось на своих местах. Только Фолли переместилась и ждала на коврике, медленно помахивая хвостом и вывесив из пасти слюнявый язык.

— По-моему, — сказала Эмма, — это самое безнравственное заявление из всех, что я от тебя слышала. Ты подразумеваешь, что правды не бывает, всех нас сбили с пути, что каждый из нас, виновный или невинный, следует за блуждающим огоньком и в конце концов навечно исчезает с лица земли?

— Правильно, — ответила Мад, гладя лоснящуюся голову Фолли, бросившейся лизать ей руки.

— В таком случае, — Эмма огляделась по сторонам. Одинокая свеча, оставленная верной Дотти, отбрасывала неверный свет на знакомые предметы, — почему мы боремся, в чем тогда цель жизни, почему… почему… — Она мучительно искала ответ на никогда прежде не задаваемые вопросы, — почему ты не осталась на сцене до последнего дыхания, а живешь здесь на пенсии, усыновив шестерых мальчишек?

— А, — сказала Мад, сбрасывая сапоги, — это было сделано только для удовлетворения моего эго. Разве я не говорила тебе, что всегда хотела иметь семерых сыновей? Что это?..

Она подняла голову. Впервые за прошедшие несколько дней тишину нарушил звук летящего над их головами самолета.

22

Происходило что-то важное. И в воздухе, и на море. Стрельба, взрывы, глубинные бомбы — непонятно, кажется все это или есть на самом деле. Вспышки света на горизонте в небе. Запах химикатов или нефти. На сей раз никакого какао, никакой болтовни за кухонным столом. Они стащили в подвал матрасы и разложили их на каменных плитах, не пытаясь вновь разжечь огонь среди пепла старого камина — дым может привлечь внимание, а все хотели только одного — остаться незамеченными. Дотти, подложив под спину большую подушку, сидит у холодной стены и убаюкивает Бена. Колин, поначалу охваченный с головы до ног дрожью, как больной в лихорадке, спокоен — Сэм нашел правильный способ лечения: заткнул ему ватой уши и завязал шарфом глаза.