Само достоинство,

На наше воинство

Взглянул гнедой свысока

И с видом лорда

Попёр он гордо

Клёпаного рысака…

И хоть не был злобы

Он полон, чтобы

Весь мир до конца проклясть,

Он был в раздраженье

От положенья,

В какое сумел попасть.

Казалось, людишкам

Он молвил: «Слишком

Я вам уступил. И что?

Какая низость —

Такая близость

С заезженным вашим авто!» — (А то!).

(И всё ж к вершине

Он шёл!). — В машине

Хозяин остался. Вдруг

Я испугался:

«Ба-бах!» — раздался

Противный знакомый звук.

Мотор проснулся.

К чему прикоснулся

Хозяин, трудно сказать,

Но железный уродец,

Веселя народец,

Из грязи стал выползать.

«Ну что ты, что ты,

Сбавь обороты!» —

Взмолился хозяин. Увы,

Поладить с мотором

Людским уговором

Бессильны и я, и вы.

«Стой!» — был возглас панический,

Но мотор металлический

Его не воспринял всерьёз:

Не боятся гайки

Ни кнута, ни нагайки,

Не боятся людских угроз!

И медленно скорости

Прибавлял после хворости

Мотор; он гудел и дрожал.

И, машиной толкаемый,

Гордый конь, понукаемый,

По тропинке неспешно бежал,

Но, с машиною связанный,

Шевелиться обязанный,

Он помчался во весь опор

И прибавил спорости

К нараставшей скорости,

Ибо так заработал мотор.

Он шёл по грязи

Так, словно лишь князи

Были в его роду,

Словно принц крови,

Для народной любови

Доступный лишь раз в году.

Пусть люди, мол, носятся,

Ко мне не относится

Эта вся ерунда.

Ах, умей он речи

Вести человечьи,

Он бы точно промолвил: «Н-да!»

И струхнул хозяин,

Как смекнул хозяин,

Что мчится без тормозов,

И воскликнул: «Боже,

Помоги!» — И что же?

Господь не ответил на зов.

Но какой-то там клапан

Был случайно полапан,

И в машину вселился бес,

И сия игрушка

Понеслась, говнюшка,

Понеслась, точно твой экспресс!

Наш конезаводчик,

Повиляв меж кочек,

Выбрался на шоссе,

И — «Мать моя, женщина!» —

Всяк деревенщина

Вскрикнул: увидели все

Простодушные люди

(И в увиденном чуде

Не усомнился никто),

Как со скоростью зверской,

Точно поезд курьерский,

Лошадка — тянет — авто!

Как машина бежала,

Как она унижала

Благородство такого коня!

Как страдал он, сердешный,

На земле многогрешной

На дороге средь белого дня!

Как машина воняла,

Как его подгоняла,

Хоть шоссе не похоже на корт, —

И гнедой против воли

Из-за страха и боли

Разогнался — и выдал рекорд!

Не сказка — быль:

Пройти десять миль

За двадцать минут! — Сейчас

Вопрос не гложет:

Мы знаем, что может

Лошадь в свой звёздный час!

Зашумели газеты,

Мол, неправильно это,

Мол, всему причина — авто,

Но в связи с рекордом

Я при мнении твёрдом:

Наш гнедой — это самое то!

Но, увы, неспроста

Наш гнедой без хвоста:

Это всё, милый сэр, оттого,

Что мотор поганый

В молотьбе беспрестанной

По волосику выдрал его!

Кто б тогда на дороге

Поглядел бы под ноги,

Тот, наверно б, завыл от тоски,

Тот завыл бы от жали:

На дороге лежали

Волоски, волоски, волоски…

Что ж хозяин? Машину

Разлюбил он, вражину,

И с того распрекрасного дня

Снова вспомнил лошадок,

До которых был падок

Ибо всадник и лошадь — родня.

Вспоминать о моторах

Он не любит, — как порох,

Полыхнёт — и случится беда:

Намекни хоть словечком,

И с тобой, человечком,

Он расстанется враз — навсегда![11]

«НОРЫ! ЗДЕСЬ ОПАСНО!»

«Норы! Здесь опасно!» — особое выражение, которое используют на месте охоты, когда, преследуя добычу, когда хотят предупредить тех, кто остался за спиной, что впереди — кроличьи норы или какое-то иное претятствие, представляющее серьёзную опасность для жизни людей.

(Примечание А.Конан Дойля).

Какая смерть, скажу я вам!

(Предупреждаю, дорогие:

Я этих дел не видел сам,

Зато их видели другие).

Они неслись от Шиллингли,

Они неслись до Чиллингхорста,

А лис дразнил их — ай-люли! —

Минут, примерно, девяносто.

От деревушки Эберно

Их путь лежал вдоль речки Даун.

Уже почти настигли, — но

Хитрец помчался в Кирфорд-Таун.

Промчали суссекский Кирфорд,

И вид их был совсем не бравым:

Их лис, увёртливый, как чёрт,

Водил, мотал по сорным травам.

С полдюжины осталось их

В конце всей этой передряги,

Когда гряды валов морских

Они увидели, бедняги.

То были: Хэдли-офицер,

И Дей, и Джимми (псарь отличный!),

И Пёрселлы, и Чарльз Адэр,

И некий джентльмен столичный.

Он вместе со своим конём

Три сотни фунтов весил с гаком.

Ах, как же весело на нём

Он гарцевал по буеракам!

Никто не знал, кому и кем

Он в нашем графстве приходился.

Ах, как сидел он между тем:

Как будто впрямь в седле родился!

Собаки взяли след, — и вдруг

Ограда. Что же делать, братцы?

Перемахнуть иль, сделав круг,

С другого места подобраться?

Наш джентльмен — перемахнул,

И тут же в гневе и в досаде

Он обернулся, и взглянул

На тех троих, что были сзади.

Как героический девиз,

Он крикнул: «Норы! Здесь опасно!»

И вниз, — и вниз, — и вниз, — и вниз, —

И вниз, — в карьер, — на дно, — ужасно!

В две сотни футов глубины

Разверзла пасть каменоломня!

(Они потом ругали сны,

Кошмар увиденный запомня).

Предупредить успев троих,

Погиб, как истинный мужчина.

Славнее тысячи других

Одна такая вот кончина!

И в людях долго не смолкал

Суровый бас, густой и зычный.

Надолго в душу им запал

Отважный джентльмен столичный![12]

ТАЙНАЯ КОМНАТА

В комнатке, мне перешедшей в наследство,

Мне, исключительно мне одному,

Годы терплю я чужое соседство,

Годы чужую терплю кутерьму

Публики пёстрой, где верует каждый

В то, что кого и чего я ни жаждай,

Должен я всё позабыть — и однажды

Всем существом подчиниться ему!

Вот предо мною солдат здоровенный,

Грубый детина, кулачный боец.

Нынче — растратчик вполне откровенный,

Завтра — вполне откровенный купец.

Сердце любое захочет, — получит

И разобьёт, если сердце наскучит.

Совесть его никогда не замучит:

Он приручил её, пошлый хитрец!

Рядом — священник, что склонен к расколу

(Видно, в душе он — чуть-чуть хулиган!).

Любит священник воскресную школу,

Любит кадило и любит орган.

Всякую мистику любит он исто,

Любит он фразу, — была бы цветиста,

Любит он ближних душой альтруиста

Всех — и не только одних христиан.

Третий — сомнений тяжёлое бремя

Носит и носит в усталой душе.

Младшего брата в последнее время

В нём признавать начинаю уже.

Прошлое счёл он печальной ошибкой,

Твёрдую почву — текучей и зыбкой

После того, как добавил с улыбкой

К слову «учитель» приставочку «лже-.

Тщетно пытается некто четвёртый

Преодолеть полосу неудач.

Вряд ли, с персоною встретясь потёртой,

Скажешь впоследствии: тёртый калач!

Робкий, затурканный жизнью дурацкой,

Сворой преследуем он адвокатской.

Жизнь его — спор утомительно-адский,

Скрытые слёзы и сдержанный плач.

В комнатке скромной, почти без убранства,

С каждой минутой грустней и грустней:

Тени собой заполняют пространство

С каждой минутой тесней и тесней,

С каждой минутой нервозней и резче.

Мгла надвигается люто и веще,

В ней растворяются люди и вещи,

Святость и грех растворяются в ней.