Артур Конан Дойл - Песни действия

Раз полковнику ирландцу

попенял король британский:

«Сэр, когда угомонится

полк ирландский хулиганский?

Драчунов у нас хватает

и до выпивки охочих,

Но на ваших поступает

больше жалоб, чем на прочих!».

Отвечал ему ирландец:

«Эти жалобы не новы.

К этим жалобам привыкнуть,

сэр, должны давным-давно вы.

Их враги распространяют

лет, наверно, сто иль двести,

Те, кого мы побеждаем,

выходя на поле чести!»[14]

Однажды Эрот пошутил на балу:

Ударил стрелой о колонну

И ранил сидевшую в дальнем углу

Седую почтенную бонну.

«Беда от возни твоей, мальчик Эрот!

Оставь, не дразни человеческий род!

Что скажешь?» — Молчанье —

Ответ на ворчанье:

Где шутит Эрот, ни к чему замечанье!

И чопорный клуб обстрелял мальчуган,

И вновь приключились напасти:

Со стула заслуженный пал ветеран

В порыве восторга и страсти!

«Ты что вытворяешь, лукавый злодей?

Зачем ты стреляешь в серьёзных людей?

Бедняга — рехнулся!»

Эрот усмехнулся

И только небрежно крылом отмахнулся.

Безбрачья обет было дать захотел

Причетник, — великое дело!

Однако, над кельей Эрот пролетел,

И та через миг опустела.

«Святошам, и тем не даёшь ты житья!

Причетник — добыча совсем не твоя:

Он дал бы обет!» — А

Эрот нам на это:

«Обет его — я! Нет святее обета!»

Напрасно дворянку просватал король:

Вмешался стрелок сумасбродный, —

Король, испытавший волшебную боль,

Женился на деве безродной!

«Зачем королю ты меняешь девиц?

Нахальство твоё не имеет границ!»

И слышим: «Поди-ка,

И сам я — владыка,

И, стало быть, вы рассуждаете дико!»

И тут рассердился мальчишка Эрот:

«Я стрелы и лук позабуду,

За жалобы ваши, бездумный народ,

Я жалить вас больше не буду!»

«Стрелок безрассудный, постой, погоди!

Любовью любого из нас награди

Иль мучай безбожно,

Одно непреложно:

Мы знаем, что жить без тебя — невозможно!»

Двое сырных клещей

О природе вещей

Рассуждали, ворочаясь в сыре.

Ортодокс хладнокровно

Молвил: «Сыр, безусловно,

Зародился в свободном эфире».

Еретик же в ответ

Возразил ему: «Нет,

В эти сказки пусть веруют люди.

Позабудьте о сырном

О пространстве всемирном,

Ибо сыр зародился на блюде!»

И продолжили спор,

И от них до сих пор

Я сдвигаю насмешливо брови:

Обсуждаются вещи

С каждым разом всё резче,

Но не вспомнил никто… о корове![16]

Решала компания сырных клещей

Вопрос сотворения сыра:

На блюде он взрос на манер овощей,

Иль чудом возник из эфира?

Твердили юнцы о природе вещей,

А старцы — о духе и слове…

Но даже мудрейший из мудрых клещей

Не высказал мысль о корове.[17]

Франклин уехал за покупкой,

Простился с дочерью голубкой.

Она слыла особой строгой,

Слыла холодной недотрогой…

И тут явился рыцарь важный,

И устремил в ней взор свой влажный,

Прося любви за ради Бога, —

Но отказала недотрога.

Вторым пришёл помещик местный,

Богач и щёголь всем известный,

И начал петь ещё с порога,

Но отказала недотрога.

За ним вослед пришёл купчина,

Солидный, денежный мужчина.

Сулил он много, очень много…

Но отказала недотрога.

И, наконец, возник в хоромах

Стрелок, что парень был не промах.

Бедняк, он был одет убого,

Но… встрепенулась недотрога!

Кому-то — смех, кому-то — слёзы,

Там — одобренье, там — угрозы.

Летит скакун, пылит дорога, —

Сбежала с парнем недотрога![18]

Он — старый охотник, угрюмый и злой,

И взор его — холод безбрежный.

То вяло влачится, то мчится стрелой

Скакун его — конь белоснежный.

Охотник без промаха бьёт наповал.

Он связан с твоею судьбою:

Везде, где ты будешь, и есть, и бывал,

Он мчит за тобою.

Он — Смерть, что на ремени скачет верхом

Сейчас, в эти самые сроки,

Когда я над этим склонился стихом,

Рифмуя упрямые строки.

Он скачет, когда ты, вникая в меня,

Припал к своему восьмистрочью.

Ты слышишь копыта средь белого дня,

Ты слышишь их ночью.

Ты слышишь, на башне пробили часы:

Бам-бам! — трепещите, живые!

Бам-бам! — встрепенулись охотничьи псы:

Их звуки бодрят роковые.

С трудом, еле-еле полдневной порой

Ты слышишь их грозную свору,

Но явственно слышишь отчаянный вой

В полночную пору.

Со следа их свору не сбить никому,

Всегда она — с доброй добычей.

Столетья проходят, уходят во тьму, —

Но свора хранит свой обычай.

Вечерние звоны врываются в дом,

Где ты ещё. кажется, дышишь,

Но псы твоей смерти — уже за углом, —

Ужель ты не слышишь?

Найдётся ль на свете такой уголок,

Где Смерть свои планы не строит?

Быть может, финал твой уже недалек,

И думать о лучшем не стоит?

Собаки нас травят и ночью, и днем,

И лучшее — в нашей кручине

Мечтать как о счастье, мечтать об одном, —

О лёгкой кончине!

А где-то живет, побуждая сейчас

Подумать о зле неизбежном,

Хозяин, что шлёт против нас, против нас

Стрелка на коне белоснежном.

Хозяин велит, — и приходит беда,

И жертва рыдает и стонет,

Но Он — никогда, никогда, никогда

Собак не отгонит!

Его никогда мы не видим лица,

Он глух к нашим жалобам слёзным,

Но мы прославляем Его без конца,

Склоняясь пред Ним, перед грозным.

И пусть мы приходим к Нему одному

В бессмысленной жалкой надежде,

Давайте и впредь обращаться к Нему

И верить, как прежде![19]

Вот старый хмурый и зоркий

Стрелок на коне белоснежном.

Он может быть быстр, как молния

Или нарочито неспешен.

Но в цель он бьёт без ошибки,

За жертвой следя с высоты:

В прицеле — твой профиль хлипкий.

Жертва — ты.

Зовут Охотника — Смерть,

И Время — лошади имя.

Они скачут ближе и ближе,

Гонясь за стихами твоими.

Их топот всё ближе и ближе.

Ты пробуешь стих превозмочь?

Копыта за спинами. Слышишь?

День и ночь.

Погоня неотвратима.

Тик-так — куранты, как воры.

Отбивают ритмично час.

Гон вечной Охотничьей своры.

Днём кажется — не за тобою.

Но в ночИ, на другом берегу,

Обомрёшь, когда свора взвоет

На бегу.

Год за годом уходит в Лету.

Беглеца преследует свора,

Без ошибок идя по следу.

Отдых им ни к чему и покой.

Чу — куранты бьют час дозора.

За угрюмой стеной городской.

Опускается ночь на город

За спиной.

Где б укрыться, найти пещеру,

Чтобы спрятать от них своё тело?

Смерть близка. Не поможет вера.

Год? Неделя? Уже подоспело.

Беглеца нагоняет Охотник: