Бербер извлек из складок белой ткани маленький предмет, шагнул вперед и положил его на стол перед французом. Это была серовато– розовая искусственная жемчужина.

– Похоже на ту, какую нам показывали, – сказал он. – Это ценная вещь, и я ее нашел.

Джессоп протянул руку и взял жемчужину. Вынув из кармана точно такую же, он обследовал обе, потом подошел к окну и стал рассматривать их в лупу.

– Да, – кивнул Джессоп, – отметина присутствует. – В его голосе слышалось торжество. Он вернулся к столу. – Славная девушка! Ей удалось это сделать!

Леблан быстро расспрашивал бербера по-арабски. Наконец он повернулся к Джессопу:

– Прошу прощения, mon cher collegue, но эту жемчужину нашли почти в полумиле от сгоревшего самолета.

– Это доказывает, – откликнулся Джессоп, – что Олив Беттертон осталась в живых и что, хотя из Феса в самолете вылетели семь человек и было найдено семь обгорелых трупов, ее среди них не было.

– Теперь мы расширим зону поисков, – сказал Леблан. Он снова заговорил с бербером, который радостно улыбнулся и вышел вместе со своим спутником. – Его щедро наградят, как было обещано, – продолжал француз, – а за жемчужинами теперь будут охотиться все местные жители. У этих людей необычайно острое зрение, а слух о награде быстро распространится. Думаю, mon cher collegue, мы достигнем результатов! Если только девушке не помешали.

Джессоп покачал головой:

– Это должно выглядеть абсолютно естественно. У женщины порвалось ожерелье, она собрала часть жемчужин, которые смогла найти, и положила в карман, а там оказалась дырка. Кроме того, почему они стали бы ее подозревать? Она – Олив Беттертон, стремящаяся присоединиться к своему мужу.

– Теперь мы должны рассмотреть это дело в ином свете, – заметил Леблан, придвигая к себе список пассажиров. – Олив Беттертон, доктор Баррон… – Он отметил галочками эти два имени. – Будем считать, что эти двое направляются… куда бы они ни направлялись. Миссис Келвин Бейкер, американка, – пока ставим знак вопроса. Вы говорили, что Торквил Эрикссон делал доклад в Королевском обществе. Американец Питерс, судя по паспорту, химик. Монахиня – ну, это хорошая маскировка. Похоже, эту группу вывезли из разных мест, собрав в одном самолете. Потом самолет обнаружили сгоревшим вместе с семью людьми. Интересно, как им удалось это проделать? Enfin, с’est colossal![31]

– Да, – промолвил Джессоп. – Финальный штрих выглядел весьма убедительно. Но теперь мы знаем, что шесть или семь человек отправились в новое путешествие, и знаем, откуда они отправились. Что нам делать дальше – посетить это место?

– Разумеется, – ответил Леблан. – Перенесем нашу штаб-квартиру туда. Если я не ошибаюсь, теперь, когда мы напали на след, обнаружатся и другие улики.

Пришлось произвести сложные и тщательные расчеты. Скорость автомобиля, расстояние, на котором он должен был заправиться, деревни, где путешественники могли останавливаться на ночь. Следы были многочисленными и путаными, многие ни к чему не привели, но то и дело появлялись положительные результаты.

– Voilа, mon capitaine[32]. По вашему приказу мы обыскали уборные. В темном углу одной из них, в доме Абдулы Мохаммеда, найдена жемчужина в кусочке жевательной резинки. Мохаммед и его сыновья были допрошены. Сначала они все отрицали, но потом признались, что шесть человек проезжали в машине, якобы принадлежащей германской археологической экспедиции, и останавливались на ночь. Хозяевам много заплатили, чтобы они об этом не рассказывали, так как экспедиция будто бы собиралась производить нелегальные раскопки. Дети из деревни Эль-Кайф принесли еще две жемчужины. Теперь мы знаем направление. Более того, monsieur le capitaine[33], как вы и предвидели, была замечена «рука Фатимы». Этот тип вам все расскажет.

«Этим типом» оказался испуганный на вид бербер.

– Я был ночью с моим стадом, – сказал он, – и услышал звук машины. Она проехала мимо меня, и я увидел на ней «руку Фатимы». Она светилась в темноте!

– Фосфор на перчатке бывает весьма эффективен, – заметил Леблан. – Поздравляю вас с этой идеей, mon cher.

– Эффективен, но опасен, – сказал Джессоп. – Его легко могут заметить другие пассажиры.

Леблан пожал плечами:

– При дневном свете фосфор не виден.

– Да, но если они остановятся и выйдут из машины в темноте…

– Это сочтут обычным арабским суеверием. Такой знак часто рисуют на телегах и фургонах. Подумают, что какой-то благочестивый мусульманин намалевал его светящейся краской на своем автомобиле.

– Тоже верно. Но мы должны быть настороже. Если наши враги заметили знак, они, возможно, пустят нас по ложному следу, нарисовав фосфоресцирующей краской «руку Фатимы» на других машинах.

– Тут я с вами согласен – всегда следует оставаться начеку.

На следующее утро Леблан предъявил еще три жемчужины, расположенные треугольником в кусочке жевательной резинки.

– Это означает, – сказал Джессоп, – что следующий этап пути проделали по воздуху. – Он вопрошающе посмотрел на Леблана.

– Вы совершенно правы, – кивнул француз. – В пустынном месте обнаружен заброшенный военный аэродром с признаками того, что там недавно садился и взлетал самолет. – Он пожал плечами. – Неизвестный самолет – и снова наши путешественники отправились в неизвестное место назначения. Выходит, мы опять в тупике и не знаем, как взять след.

Глава 15

«Просто невероятно, – думала Хилари, – что я провела здесь десять дней! Как легко можно ко всему приспособиться!» Она припомнила, как ей показывали во Франции средневековое орудие пытки – железную клетку, в которой заключенный не мог ни лежать, ни стоять, ни сидеть. Гид рассказал, что последний заключенный пробыл в этой клетке восемнадцать лет, был освобожден, прожил еще двадцать лет и умер глубоким стариком. Умение приспосабливаться, думала Хилари, отличало человека от диких животных. Человек может жить в любом климате, в любых условиях и есть любую пищу. Он может существовать в рабстве и на свободе.

Попав сюда, Хилари сначала испытывала слепящее чувство паники, ощущение пожизненно заключенной, а то, что тюрьма была замаскирована роскошью и комфортом, только усиливало ее страх. Однако спустя всего лишь неделю она стала воспринимать теперешние условия жизни как естественные. Это было странное, похожее на сон существование. Все выглядело нереальным, но Хилари начинало казаться, что этот сон будет длиться вечно, что за территорией организации вообще ничего нет…

Такое опасное смирение, думала Хилари, отчасти происходит из того, что она женщина. Женщины по своей природе легче приспосабливаются к обстоятельствам. В этом их сила и их слабость. Они изучали свое окружение, принимали его и, будучи реалистками, старались извлечь из него самое лучшее. Больше всего Хилари интересовала реакция ее спутников. Хельгу Неедхайм она почти не видела – разве только в столовой. При встречах немка ограничивалась кратким кивком. Насколько Хилари могла судить, фрейлейн Неедхайм была довольна и счастлива. Очевидно, организация вполне соответствовала ее ожиданиям. Она принадлежала к типу женщин, полностью поглощенных своей работой, и по-прежнему держалась высокомерно. В основе ее кредо лежало собственное превосходство и превосходство ее ученых собратьев над всеми остальными. Хельга не питала иллюзий насчет братства людей, эры всеобщего мира и духовной свободы. Будущее она мыслила как господство высшей расы, к которой причисляла и себя, – всем прочим уготована участь рабов, но если они будут вести себя как подобает, то заслужат милостивое отношение. То, что многие ее коллеги выражали иные взгляды, а их убеждения были скорее коммунистическими, чем фашистскими, Хельгу не заботило. Лишь бы они хорошо работали – а их идеи со временем изменятся.

Доктор Баррон был куда умнее Хельги Неедхайм. Иногда Хилари беседовала с ним. Он был погружен в свое дело, удовлетворен условиями работы, но пытливый галльский интеллект приводил его к размышлениям о той среде, в которой он оказался.

– Это не совсем то, чего я ожидал, – как-то сказал доктор Баррон. – Entre nous, миссис Беттертон, мне не слишком нравятся тюремные условия. А они именно таковы, хотя клетка сильно позолочена.

– Это не та свобода, которую вы искали? – осведомилась Хилари.

Доктор печально улыбнулся:

– Вы не правы – я не искал свободы. Я – цивилизованный человек, а цивилизованные люди знают, что никакой свободы не существует. Только примитивные нации пишут слово «свобода» на своих знаменах. Сущность цивилизации – умеренный образ жизни в строгих рамках обеспечения безопасности. Буду с вами откровенен: я приехал сюда ради денег.

Хилари тоже улыбнулась и приподняла брови:

– Какая польза от денег здесь?

– Их платят за очень дорогое лабораторное оборудование, – объяснил доктор Баррон. – Мне не приходится платить из своего кармана, поэтому я могу служить делу науки и удовлетворять свою любознательность. Я люблю мою работу, но мне не нравится заниматься ею ради человечества. Те, кто так поступает, обычно глупы и некомпетентны. Нет, от своих исследований я получаю сугубо интеллектуальное наслаждение. Что до остального, то перед отъездом из Франции мне выплатили крупную сумму. Она помещена в надежном банке под чужим именем, и, когда это предприятие подойдет к концу, я получу ее и буду тратить по своему усмотрению.

– Когда это предприятие подойдет к концу? – повторила Хилари. – А почему вы думаете, что такое произойдет?

– Здравый смысл подсказывает, что ничто не длится вечно, – ответил француз. – Я пришел к выводу, что эту организацию содержит какой-то безумец. Но безумцы могут мыслить вполне логично. Если вы безумны, богаты и умеете логически мыслить, то можете долгое время преуспевать, живя иллюзиями. Но в конце концов, – он пожал плечами, – это потерпит крах. Потому что происходящее здесь неразумно, а за отсутствие разума рано или поздно приходится платить. Но пока что это меня вполне устраивает.