Агата Кристи

ПОЧЕМУ ЖЕ НЕ ЭВАНС?

Кристоферу Мэллоку в память о Хайндз

Глава 1

Несчастный случай


Бобби Джоунз положил мяч на метку для первого удара, нетерпеливо отвел клюшку назад и резко нанес удар.

И что же, вы думаете — мяч понесся прямо, перелетел через песочную канавку и приземлился так, чтобы его легко было повести клюшкой по четырнадцатой площадке?

Ничуть не бывало. Он стремительно пронесся по земле и скатился в канавку!

Тут не было толпы пылких болельщиков, некому было огорченно охнуть. Единственный свидетель этого неудачного удара не выразил ни малейшего удивления. Да это и понятно, ведь бил по мячу не истый мастер-американец, но всего лишь четвертый сын викария из Марчболта — маленького приморского городка в Уэльсе.

С губ Бобби сорвалось явное богохульство.

Был он приятный с виду молодой человек лет двадцати восьми. Даже лучший его друг не назвал бы его красивым, но лицо у него было на редкость симпатичное, а открытый взгляд честных карих глаз светился собачьим дружелюбием.

— Что ни день, то хуже, — удрученно пробормотал он.

— Слишком сильный мах, — откомментировал его партнер.

Доктор Томас был мужчина средних лет, с седыми волосами и румяным веселым лицом. Сам он никогда не бил с полного маха, предпочитая короткие прямые удары, и обычно обыгрывал более виртуозных, но не очень собранных игроков.

Бобби что есть мочи ударил по мячу нибликом[1]. Этот третий по счету удар оказался удачным. Мяч лег подле площадки, которой доктор Томас достиг двумя делающими ему честь ударами.

— Лунка ваша, — сказал Бобби.

Они перешли к следующей мете.

Первым бил доктор — удар получился хороший, прямой, но мяч ушел недалеко.

Бобби вздохнул, поставил мяч, потом немного его поправил, широко взмахнул клюшкой, неуклюже отвел ее назад, закрыл глаза, поднял голову, опустил правое плечо — иными словами проделал все то, чего делать не следовало, — и направил мяч по центру.

Он снова вздохнул. Теперь уже удовлетворенно. Столь хорошо знакомое игроку в гольф уныние сменилось на его живом лице столь же хорошо знакомым торжеством.

— Теперь я знаю, что нужно делать, — уверенно заявил Бобби, но это было глубочайшим его заблуждением.

Отличный удар клюшкой с железным наконечником, небольшая подсечка нибликом, и Бобби положил мяч. Теперь у него стало четыре очка, а у доктора Томаса всего на одно больше.

Воспрянув духом, Бобби перешел к шестнадцатой метке. Опять он проделал все то, что делать не следовало, но на сей раз чуда не произошло. Получился потрясающий, великолепный, почти сверхъестественный срез! Мяч подскочил и исчез из поля зрения.

— Эх, пошел бы он прямо… — И доктор Томас даже присвистнул.

— Вот именно, — с горечью отозвался Бобби. — Постойте-ка, постойте, мне кажется, я слышал крик! Только бы мяч ни в кого не угодил.

Крик донесся справа — Бобби стал всматриваться в ту сторону. Свет был неверный. Солнце собиралось садиться, и, глядя прямо на него, трудно было что бы то ни было толком разглядеть. К тому же с моря поднимался легкий туман. В нескольких сотнях ярдов высился гребень скалы.

— Там тропинка, — сказал Бобби. — Но так далеко мячу не долететь. И все же я слышал крик. А вы?

Нет, доктор ничего не слышал.

Бобби отправился на поиски мяча. Найти его оказалось не так-то просто. Но наконец он его углядел. Мяч лежал так, что поддать его не было никакой возможности — застрял в кусте утесника. Бобби ударил, потом еще — на этот раз не напрасно. Подобрав мяч, он крикнул доктору Томасу, что сдает ему лунку.

Доктор направился к нему — очередная мета находилась как раз у обрыва.

Семнадцатая мета особенно страшила Бобби. Там мяч следовало провести так, чтобы он не сорвался с кручи вниз. Расстояние, в сущности, было не так уж велико, но сознание того, что сразу за лункой обрыв, подавляло.

Они пересекли тропу, которая оказалась теперь слева и шла от моря вглубь, огибая край утеса.

Доктор взял ниблик, но тут же отложил его в сторону.

Бобби глубоко вздохнул и ударил по мячу. Тот стремительно понесся вперед и, перемахнув через край, исчез из поля зрения.

— Опять то же самое, — с горечью сказал Бобби.

Подойдя к краю расселины, он стал всматриваться. Далеко внизу сверкало море, но мяч мог туда и не долететь, это только поначалу спуск был крутой, а ближе к морю становился пологим.

Бобби медленно шел вдоль расселины. Он знал, тут есть одно место, где можно довольно легко спуститься.

Мальчики, подносящие мячи, делали это без особого труда — спрыгивали с крутого края вниз и потом появлялись, запыхавшиеся, но торжествующие, с мячом в руках.

Вдруг Бобби замер и окликнул своего противника:

— Послушайте, доктор, идите скорее сюда. Что вы на это скажете?

Внизу, футах в сорока, виднелось что-то темное, похожее на кучу старой одежды.

У доктора перехватило дыхание.

— О, Господи, — выдохнул он. — Кто-то сорвался с утеса. Надо к нему спуститься.

Бок о бок они стали осторожно спускаться по крутому обрыву. Бобби, более тренированный, помогал доктору. Наконец они добрались до зловеще темневшей бесформенной груды. Оказалось, это мужчина лет сорока, он еще дышал, хотя и был без сознания.

Доктор Томас осмотрел его — потрогал руки, ноги, пощупал пульс, опустил веки. Потом встал рядом с ним на колени и обследовал его более обстоятельно. После чего посмотрел на Бобби, которому было явно не по себе, и медленно покачал головой.

— Ему уже ничем не поможешь, — сказал он. — Его песенка спета. У бедняги сломан позвоночник. Да… Видно, тропа была ему незнакома, и, когда поднялся туман, он оступился. Сколько раз я говорил нашему муниципалитету, что здесь необходимо поставить ограждение.

Доктор встал.

— Пойду за помощью, — сказал он. — Распоряжусь, чтобы тело подняли наверх. А то не успеем оглянуться, как стемнеет. Вы побудете здесь?

Бобби кивнул.

— Значит, ему уже ничем не поможешь? — спросил он.

Доктор помотал головой.

— Ничем. Ему недолго осталось — пульс быстро слабеет. Минут двадцать, не больше. Возможно, он еще придет в себя. Но скорее всего нет. И все же…

— Ну конечно, — тотчас отозвался Бобби. — Я останусь. А вы поспешите. На случай, если он вдруг очнется. У вас нет какого-нибудь снадобья… Или чего-нибудь еще?.. — Он запнулся.

Доктор опять помотал головой.

— Ему не будет больно, — сказал он. — Никакой боли.

Он повернулся и стал быстро карабкаться вверх по скале. Бобби не сводил с доктора глаз, пока тот, махнув рукой, не перевалил через кромку обрыва.

Бобби сделал шаг-другой по узкому карнизу, уселся на каменный выступ и зажег сигарету. Он был потрясен. Никогда еще не приходилось ему сталкиваться ни с тяжким недугом, ни со смертью.

Вот ведь как бывает! Один неверный шаг — и жизнь кончена. И все из-за какого-то тумана, невесть откуда взявшегося в такой погожий вечер… Такой красивый и, похоже, крепкого здоровья… Наверно, никогда и не болел. Залившая лицо смертельная бледность не смогла скрыть великолепный загар. Загар человека, проводившего много времени на свежем воздухе, возможно, за границей. Бобби внимательнее к нему пригляделся — вьющиеся каштановые волосы, чуть тронутые на висках сединой, крупный нос, жесткий подбородок, меж полураскрытых губ крепкие белые зубы. Широкие плечи и красивые мускулистые руки. Ноги были как-то неестественно выгнуты. Бобби вздрогнул и опять перевел взгляд на лицо. Привлекательное лицо — живое, решительное, умное. Вероятно, подумал Бобби, глаза у него синие… И только он это подумал, глаза открылись.

Они и вправду оказались синие — глубокой и чистой синевы. И смотрели на Бобби. Взгляд ясный, незатуманенный… Вполне сознательный взгляд. Внимательный и в то же время как будто вопрошающий.

Бобби вскочил, кинулся к незнакомцу. Но еще прежде, чем он оказался рядом, тот заговорил. Голос вовсе не был слабым, он звучал отчетливо, звонко.

— Почему же не Эванс? — произнес он. И вдруг его странно передернуло, веки опустились, челюсть отвисла…

Незнакомец был мертв.

Глава 2

Немного об отцах

Бобби опустился подле него на колени, но сомневаться не приходилось — человек умер. Последнее просветление, этот неожиданный вопрос — и конец.

Не без неловкости Бобби сунул руку в его карман и, достав шелковый носовой платок, почтительно накрыл им лицо умершего. Больше он ничего сделать не мог.

Тут он заметил, что вместе с платком вытащил из кармана что-то еще. Оказалось, это фотография, но, прежде чем засунуть ее обратно, Бобби взглянул на запечатленное на ней лицо.

Лицо было женским и почему-то сразу приковывало к себе внимание. Красивая женщина с широко расставленными глазами. Казалось, совсем еще молоденькая, ей, конечно, гораздо меньше тридцати, но не сама красота, а скорее ее странная притягательность захватила воображение Бобби. Такое лицо не скоро забудешь. Осторожно, даже с каким-то благоговением он положил фотографию обратно — в карман погибшего, потом опять сел и стал ожидать возвращения доктора.

Время тянулось очень медленно, во всяком случае, так казалось молодому человеку. К тому же он вдруг вспомнил, что пообещал отцу играть на органе во время вечерней службы. Служба начиналась в шесть, а сейчас было уже без десяти шесть. Отец, конечно, все потом поймет, но лучше было бы предупредить его через доктора. Достопочтенный Томас Джоунз был личностью на редкость нервозной. Он имел обыкновение волноваться по всякому поводу, par excellence[2] без повода, а когда волновался, у него сразу нарушалось пищеварение и начинали одолевать мучительные боли. Бобби был очень привязан к отцу, хотя и считал его старым дурнем. Достопочтенный[3] Томас Джоунз, в свою очередь, считал своего четвертого сына молодым дурнем и с куда меньшей терпимостью, чем Бобби, пытался его вразумить.