Сесиль Броун, правда, пожимал плечами, не считая возможным изменять своих взглядов и убеждений, но все остальные, в том числе и monsieur Фардэ, были растроганы и несколько утешены.

Кочрейн, между тем, изготовлял из своего большого красного шарфа тюрбан и настоял на том, чтобы мистер Стюарт надел его.

Но теперь ко всем страданиям несчастных пленных прибавились еще мучения жажды. Солнце палило нещадно сверху и отражалось на них снизу, от этого раскаленного песка пустыни, пока, наконец, им не стало казаться, что они едут по горячей пелене расплавленного металла, испарения которого пышут на них и обдают их удушливым жаром. Губы их пересыхали до того, что теряли всякую упругость, а язык, точно тряпка, прилипал к гортани. Каждое слово приходилось выговаривать с усилием, и потому все примолкли. Мисс Адамс свесила голову на грудь и уже давно не говорила ни слова; ее широкополая шляпа скрывала ее лицо, но во всей позе ее сказывалось крайнее изнеможение.

– Тетя сейчас лишится чувств, если для нее не найдется глотка воды! – сказала Сади. – О, мистер Стефенс, неужели мы ничем не можем помочь ей?

Ехавшие поблизости дервиши были все арабы баггара, за исключением одного только невзрачного негра с лицом, изрытым оспой.

Лицо этого последнего казалось добродушным в сравнении с лицами остальных. И Стефенс решился, тихонько дотронувшись до его локтя, указать ему сперва на его бурдюк с водой, а затем на мисс Адамс. Негр отрицательно и гневно покачал головой, но в то же время многозначительно посмотрел на арабов, как бы желая этим показать что если бы не они, то он поступил бы иначе.

Немного погодя, он, тыкая себя пальцем в грудь, произнес:

– Типпи Тилли!

– Что это значит? – спросил его полковник Кочрейн.

– Типпи Тилли! – повторил негр, понижая голос до таинственного шепота, как бы не желая быть услышанным своими товарищами.

Полковник отрицательно покачал головой.

– Нет, я решительно ничего не понимаю!

– Типпи Тилли. Хикс-паша! – снова повторил негр.

– Право, я начинаю думать, что он дружественно к нам расположен! – сказал Кочрейн, обращаясь к Бельмонту. – Но из его речей ничего не могу разобрать, может быть, он хочет нам сказать, что его зовут Типпи-Тилли и что он убил Хикс-пашу?

Услыхав это, добродушный негр оскалил свои огромные белые зубы и воскликнул:

– Айва! Типпи Тилли, бимбаши Мормер – бум!

– Клянусь честью, – воскликнул вдруг Бельмонт, – я угадал, что он хочет сказать: он пытается говорить по-английски: типпи тилли, думаю, означает «артиллерия»; из этого я заключаю, что он хочет сказать, что служил раньше в египетской артиллерии, под начальством бимбаши Мортимера, что он был захвачен в плен, когда Хикс-паша был разбит, и ему ничего более не оставалось, как только сделаться дервишем!

Тогда полковник сказал ему несколько слов по-арабски и получил ответ, но в это время двое арабов поравнялись с ними, и негр ускорил аллюр своего верблюда и опередил пленников.

– Вы правы, Бельмонт, – сказал Кочрейн, – этот парень дружественен нам и верно охотнее сражался бы за хедива, чем за калифа. Но я, право, не знаю, что он может сделать для нас. Впрочем, я бывал даже в худших положениях и то выходил, а мы все же еще не ушли от погони!

– Да, – стал медленно и рассудительно высчитывать Бельмонт, – около двух часов пополудни они ожидали нашего возвращения. В решимости и распорядительности моей жены я безусловно уверен. Нора всегда сумеет настоять на немедленном розыске. Предположим, что погоня отправилась из Хальфы часа в три пополудни, да час положим на переправу с той стороны Нила на этот берег. Значит, к пяти-шести часам вечера египетская кавалерия будет у утеса Абукир и нападет на наш след. Следовательно, мы опередили их всего на четыре часа, не больше; весьма возможно, что они еще успеют настигнуть Али Ибрагима и спасти нас!

– Некоторых из нас, может быть и спасут, но я не надеюсь, что завтра наш padre или мисс Адамс еще будут живы. Кроме того, нам с вами не следует забывать, что эти арабы имеют обычай закалывать своих пленников, когда они видят, что нет исхода. На случай, если вы, Бельмонт, вернетесь, а я нет, прошу вас, исполните вы мою посмертную волю…

Оба они отъехали немного вперед и, склонившись друг к другу, долго совещались о чем-то.

Добродушный негр, называвший себя Типпи-Тилли, ухитрился каким-то образом сунуть в руку мистера Стефенса какую-то тряпку, напитанную водой, которую тот вручил Сади, и она смочила ею губы своей тетки. Сильная натура янки сказалось в ней; даже, эти несколько капель воды оживили ее, не только вернув ей силы, но даже и бодрость духа.

– Я не думаю, что эти люди желают нам зла, – сказала она, – я полагаю, что и у них есть какая-нибудь своя религия, которая считает злом то же, что и вы называете злом, и которая воспрещает им делать зло!

Стефенс только отрицательно покачал головой, но не сказал ни слова: на его глазах эти люди зверски перебили бедных и безобидных маленьких погонщиков.

– Быть может, сама судьба послала нас к ним, чтобы направить их на путь истинный! – продолжала мисс Адамс.

И не будь здесь Сади, – она была способна теперь благодарить судьбу за то, что та доставила ей случай распространять свет евангельского учения в Хартуме, а быть может, и превратить Омдурман в маленькое подобие образцового городка Новой Англии.

– Знаете ли, о чем я думала все это время? – сказала вдруг Сади. – Я думала о том храме, который мы с вами видели, помните? Когда же это было?.. Ах да, это было сегодня утром!

– Да, в самом деле, это было сегодня утром! – удивленно воскликнули все трое. А как далеко, казалось, отстояло от них теперь это время, всем им казалось, что это было давным-давно, и даже само воспоминание об этом храме потонуло в тумане далекого прошлого. И некоторое время все они ехали в глубоком безмолвии; наконец, Стефенс напомнил Сади, что она не кончила своей начатой фразы о храме.

– Ах да, – точно обрадовавшись, сказала молодая девушка, – я, видите ли, вспомнила об изображениях на его стенах, об этих жалких, несчастных пленниках, которых влекут за собой победоносные воины… Кто бы мог подумать, что через три часа мы, смотревшие на эти изображения, будем в том же положении?! А мистер Хидинглей!.. – и она отвернулась и заплакала при мысли о своем юном соотечественнике, безвременно погибшем вдали от родины.

– Полно, Сади, вспомни, что сейчас говорил мистер Стюарт, что мы все в руках Божьих, и что пути Его ведут к нашему благу. Как вы полагаете, мистер Стефенс, куда они нас уводят?

Угол красного переплета «Бэдекера» торчал еще из кармана пальто юриста, так как при обыске арабы не нашли нужным отобрать у него эту книгу.

– Если они не отнимут ее у меня, – сказал мистер Стефенс, – то на первой же остановке я сделаю из нее несколько выписок. Теперь же я могу сказать, что Нил течет с юга к северу; следовательно, мы все время двигаемся по прямой линии на запад, вглубь страны. Она, вероятно, опасались погони и потому не следовали по течению Нила, но мне помнится, что есть большая караванная дорога, пролегающая параллельно Нилу на расстоянии приблизительно семидесяти миль от реки по пустыне, а потому, если мы будем придерживаться этого направления, то, вероятно, выедем на эту большую дорогу. Вдаль же тянется линия колодцев и, вероятно…

Но его прервал на полуслове целый поток несвязных громких слов. Стефенс обернулся; яркий румянец на лице мистера Стюарта превратился в багровые пятна, глаза горели, как уголья, и в бреду он начинал метаться и волноваться. «О, милосердная мать – природа!.. Никогда ты не забываешь своих детей!.. Когда слишком много невзгод обрушиваются разом на одного из твоих чад ты говоришь: «Нет, это ему не под силу!» – и ты посылаешь ему забвение, бред, вырываешь его на время из жестокого мрачного настоящего и переносишь в область видений или блаженной нирваны…»

Арабы вопросительно переглянулись; в их глазах бред Стюарта весьма походил на безумие, а безумие для магометан – это нечто страшное и сверхъестественное, повергающее их в благоговейный трепет.

Один из них тотчас же доложил о состоянии пленного эмиру Али Ибрагиму, и затем два араба примкнули бок о бок с обеих сторон к верблюду Стюарта из опасения, как бы он не упал.

Этим переполохом воспользовался дружелюбно относившийся к пленным негр, чтобы, поравнявшись с Кочрейном, шепнуть ему пару слов.

– Мы сейчас сделаем привал, Бельмонт, – сказал полковник, – быть может, нам дадут по глотку воды, а то многие уже не могут далее выносить этих мучений!

– Да, да, слава Богу! – отозвался Бельмонт.

– Я на всякий случай сказал этому Типпи-Тилли, что мы сделаем его бимбаши, если заполучим его обратно в Египте, а он, по– видимому, готов сделать для нас все, что только в его силах!

Далеко-далеко, на самом краю горизонта, если оглянуться назад, виднелась теперь узкая зеленеющая полоска, по которой протекала река, и местами сверкала ее серебристая струя, искрясь на солнце и дразня своей заманчивою влагой этих мучимых жаждой людей.

Они лишились сегодня семьи, родины, свободы – словом, всего, что дорого человеку, но они думали теперь только о воде. Мистер Стюарт в бреду кричал и требовал апельсинов, хороших, сочных апельсином. Только у сильного, словно железного, ирландца мысль о жене превозмогла даже мучения жажды. Он смотрел туда, где искрилась река, и думал, что это должно быть близ Хальфы, и его Нора теперь на этой самой полосе реки; и при воспоминании о ней он сердитым движением натянул шляпу на глаза и, угрюмо потупившись, ехал молча, покусывая свой длинный седой ус.

Солнце медленно склонилось к западу, и от каравана начинали ложиться длинные тени. Начинало свежеть, и степной ветерок пробегал над песчаной, устланной камнями равниной пустыни. Эмир подозвал к себе своего помощника, и они оба долго глядели, заслоняя глаза руками, очевидно, отыскивая какую-нибудь примету. Вскоре по знаку эмира его верблюд медленно и систематично в три равномерных приема опустился на колени, и вслед за ним и все остальные, один за другим, проделали то же самое, пока все верблюды не вытянулись длинной вереницей на земле. Тогда всадники их соскочили на землю и разложили перед каждым верблюдом холщовые подстилки, и на них рубленый саман для корма. Надо заметить, что ни один породистый верблюд не станет есть прямо с пола или с земли. В их степенной, неторопливой манере кушать, в кротком взгляде их милых вдумчивых глаз, плавных, спокойных движениях и грациозном подъеме и повороте головы этих симпатичных разумных животных есть нечто женственное.