Даже с этой слабой подсказки я мог подойти к истине. Новое событие развеяло последние сомнения. В обстоятельствах, обличающих в ней шантажистку, была убита Луиза Бурже. В дополнение к зажатому в руке обрывку тысячефранковой банкноты я вспомнил очень красноречивые слова, сказанные ею нынче утром.

Слушайте внимательно, поскольку тут-то и зарыта собака. Когда я спросил, не видела ли она кого накануне ночью на палубе, она дала вот такой любопытный ответ: «Конечно, если бы мне не спалось, если бы я поднялась на палубу, тогда, возможно, я могла бы увидеть убийцу, который входил в каюту мадам или выходил из нее». Что говорят нам эти слова?

Морща нос от умственного напряжения, Бесснер сразу сказал:

— Они говорят, что она поднялась на палубу.

— Нет-нет, вы не поняли. Зачем она говорила это нам?

— Чтобы намекнуть.

— Но зачем намекать нам? Если она знает убийцу, у нее два варианта: либо сказать правду, либо потребовать денег с заинтересованного лица. Она не делает ни того, ни другого. Она не объявляет: «Я никого не видела. Я спала». И она не говорит: «Я видела того-то. Это было таким-то образом». Зачем она со значением несет маловразумительный вздор? Parbleu, здесь могла быть только одна причина: ее намеки предназначались убийце. Следовательно, убийца находился среди нас. Но, кроме меня и полковника Рейса, там были еще только двое — Саймон Дойл и доктор Бесснер.

С диким ревом воспрянул доктор Бесснер.

— Ach! Что вы такое говорите! Вы обвиняете меня? Опять? Это смешно и не стоит даже презрения.

Пуаро одернул его:

— Помолчите! Я говорю, что думал в то время. Будем объективны.

— Он не говорит, что сейчас думает на вас, — примирительно сказала Корнелия.

Пуаро без паузы продолжал:

— Так что выбирать приходилось между Саймоном Дойлом и доктором Бесснером. Но какой смысл доктору Бесснеру убивать Линит Дойл? Никакого, насколько я знаю. Значит — Саймон Дойл? А это невозможно. Множество свидетелей клятвенно подтвердят, что до ссоры Саймон Дойл не покидал салона. Во время же ссоры он был ранен и просто физически не мог выйти. Располагал я убедительными свидетельствами на этот счет? Да, по первому пункту у меня были показания мадемуазель Робсон, Фанторпа и Жаклин де Бельфор, а по второму представили квалифицированные свидетельства доктор Бесснер и мадемуазель Бауэрз. Сомнениям просто не оставалось места.

Виноватым, таким образом, должен быть доктор Бесснер. В пользу этого говорит и то, что горничная была заколота скальпелем. Правда, внимание к этому обстоятельству привлек сам Бесснер.

Вот тут, друзья мои, мне вдруг уяснилась одна совершенно бесспорная вещь. Намеки Луизы Бурже не предназначались доктору Бесснеру, поскольку она превосходно могла переговорить с ним наедине в любое время. Ей нужно было, чтобы из всех нас ее понял только один человек: Саймон Дойл! Саймон Дойл ранен, его постоянно опекает доктор, он лежит в его каюте. Именно ему она спешила высказать свои темные намеки, поскольку другого случая могло и не представиться. Я вспомнил, как она к нему взывала: «Мосье, умоляю, — вы видите, что происходит? Что мне сказать?» А он ответил: «Дорогая моя, не будьте дурой. Никто и не думает, что вы что-то там видели или слышали. Все будет хорошо, я прослежу. Никто вас ни в чем не обвиняет». Ей нужны были эти гарантии — и она их получила.

Оглушительно фыркнул Бесснер:

— Ach, это глупость! Неужели вы думаете, что с переломанной костью и в лубке можно расхаживать по пароходу и закалывать людей? Говорю вам: Саймон Дойл не мог покинуть каюту.

Пуаро негромко сказал:

— Вы правы: не мог. И тем не менее я тоже прав! Ни в какую другую сторону нельзя истолковать слова Луизы Бурже.

И тогда я вернулся к началу и в новом свете рассмотрел преступление. Может быть, Саймон Дойл выходил из салона до ссоры, а другие не заметили этого или просто забыли потом? Нет, едва ли. Тогда, может быть, неосновательны свидетельства доктора Бесснера и мадемуазель Бауэрз? И этого я не смог допустить. И тут я вспомнил, что между этими двумя пунктами есть маленький интервал. В течение пяти минут Саймон Дойл оставался в салоне один, и лишь к последующему времени относится квалифицированное свидетельство доктора Бесснера. Что касается предыдущей сцены, мы располагали только зрительными впечатлениями, и, хотя они казались вполне надежными, полагаться на них уже было нельзя. В самом деле, оставляя в стороне всяческие предположения, что видели люди?

Мадемуазель Робсон видела, как мадемуазель де Бельфор выстрелила из револьвера, видела, как Саймон Дойл упал на стул, видела, как он прижал платок к ноге и тот постепенно превратился в красный комок. Что видел мосье Фанторп? Он услышал звук выстрела и застал Дойла с перепачканным платком, прижатым к ноге. Что происходит потом? Дойл настоятельно требует, чтобы мадемуазель де. Бельфор увели из салона и не оставляли одну. В последнюю очередь он просит Фанторпа привести врача.

Соответственно, мадемуазель Робсон и мосье Фанторп уводят мадемуазель де Бельфор на палубу по правому борту и в ближайшие пять минут им ни до чего. Каюты мадемуазель Бауэрз, доктора Бесснера и Жаклин де Бельфор — все по правому борту. Саймону Дойлу вполне достаточно двух минут. Он достает из-под диванчика револьвер, снимает туфли, бежит на левый борт, входит в каюту своей жены, прокрадывается к спящей, стреляет ей в голову, ставит на рукомойник пузырек из-под красной туши (чтобы его потом не нашли при нем), бежит обратно в салон, берет заблаговременно припрятанную накидку мадемуазель Ван Шуйлер, заворачивает в нее револьвер и стреляет себе в ногу. Стул, на который он теперь падает от настоящей боли, стоит у окна. Он поднимает раму и бросает револьвер, завернутый в уличающий его носовой платок и бархатную накидку.

— Невозможно, — сказал Рейс.

— Нет-нет, мой друг, не так уж невозможно. Помните свидетельство Тима Аллертона? Он услышал хлопок и следом за ним всплеск. Он еще кое-что слышал: пробегавшего мимо его двери человека. Бегать по правому борту было некому! Это он услышал, как мимо его каюты в одних носках пробежал Саймон Дойл.

— И все-таки я повторяю: это невозможно, — сказал Рейс. — Не в силах человек провернуть все это в один момент, особенно такой тугодум, как Дойл.

— Физически он очень ловок и подвижен.

— Это — да, но рассчитать все он не способен.

— А он сам и не рассчитывал, мой друг. Вот где мы все ошибались. Нам казалось, что преступление совершено под влиянием минуты, а оно не было совершено под влиянием минуты. Это, повторяю, была искусно спланированная и хорошо продуманная операция. Далеко не случайность, что у Саймона Дойла в кармане был пузырек с красной тушью. Так было задумано. Далеко не случайность, что у него был чистый, без метки носовой платок. Далеко не случайность, что мадемуазель де Бельфор ногой зашвырнула револьвер под диванчик, где он никому не будет мозолить глаза и о нем вспомнят много позже.

— Жаклин, вы сказали?

— Ну конечно. Вот они, две половины убийцы. Чем докажет Саймон свое алиби? Тем, что в него стреляла Жаклин. Чем Жаклин докажет свое алиби? Тем, что, по настоянию Саймона, с нею всю ночь оставалась сиделка. Вдвоем они имеют все необходимые качества: холодный, все рассчитывающий наперед интеллект Жаклин де Бельфор — и человек действия с немыслимой быстротой и точностью реакции.

Взгляните на дело с правильной точки — и сами собой отпадут все вопросы. Саймон Дойл и Жаклин были любовниками. Допустите, что они по-прежнему любят друг друга, и все становится ясно. Саймон избавляется от богатой жены, наследует ее деньги и в положенный срок женится на старой подруге. И как все искусно разыграно! Жаклин преследует мадам Дойл, Саймон исходит притворным гневом — все было расписано как по нотам… Но были и промахи. Саймон как-то разглагольствовал передо мной о женщинах с собственническим инстинктом — и говорил с такой горечью! Конечно, я должен был догадаться, что он имеет в виду не Жаклин, а свою жену. Или его обращение с женой на людях. Средний английский мямля, каковым является Саймон Дойл, всегда очень сдержан в проявлении чувств. Он переигрывал с обожанием. Нет, хорошим актером Саймон не был. Или взять мой разговор с Жаклин, когда она притворилась, что кто-то нас подслушивал. Я никого не видел. Да никого там и не было! Зато после это мне путало карты. Как-то ночью из своей каюты я услышал Саймона и Линит. Он говорил: «Мы должны пройти через это». Говорил-то Дойл, но была с ним Жаклин.

Заключительный акт драмы был превосходно задуман и рассчитан по минутам. Мне подсыпали снотворное, чтобы я ненароком не вмешался; выбрали свидетельницу — мадемуазель Робсон; разыграли сцену; мадемуазель де Бельфор ударилась в раскаяние и закатила истерику. Она изрядно пошумела, привлекая внимание к выстрелу. En vferitfe, все было умнейшим образом продумано. Жаклин признается, что стреляла в Дойла; это же говорит мадемуазель Робсон; это же говорит Фанторп; и когда Саймон предъявляет ногу — она таки прострелена! Какие тут могут быть вопросы?! У обоих несокрушимое алиби. Для этого, правда, Саймону Дойлу пришлось рискнуть здоровьем и помучиться, зато ранение надежно уложило его в постель.

И вдруг операция дает сбой. Луизе Бурже в ту ночь не спалось. Она поднялась на палубу и увидела, как Саймон Дойл забежал в каюту своей жены и выбежал потом. Наутро она без труда связала концы с концами и потребовала платы за свое молчание, чем и подписала себе смертный приговор.

— Ее-то как мог убить мистер Дойл! — возразила Корнелия.

— Убила напарница. Саймон Дойл при первой возможности попросил привести к нему Жаклин. Даже попросил меня оставить их наедине. Он сказал ей, откуда им грозит новая опасность. Надо было незамедлительно действовать. Он знает, где Бесснер держит свои скальпели. После преступления скальпель вымыли и положили на место. И, чуть опоздав и немного запыхавшись, Жаклин де Бельфор прибежала на ленч.