И опять неладно: теперь мадам Оттерборн видела, как Жаклин вошла в каюту Луизы Бурже. Она со всех ног спешит сказать Саймону: Жаклин — убийца. Вы помните, как Саймон стал кричать на несчастную. Мы думали: нервы. Нет, дверь на палубу была открыта, и он хотел докричаться до сообщницы о новой опасности. Она услышала и стала действовать — молниеносно. Она вспомнила, как Пеннингтон говорил о пистолете, достала его у него из стола, подкралась к двери, прислушалась и в решающий момент выстрелила. Она как-то хвасталась, что была неплохим стрелком. Ее похвальба не была пустой.

После этого третьего убийства я сказал, что у преступника было три пути отхода. Что я имел в виду? Он мог уйти на корму (в этом случае преступником оказывается Тим Аллертон), мог через перила спрыгнуть на среднюю палубу (весьма маловероятно), и, наконец, он просто мог укрыться в каюте. Каюта Жаклин через одну от каюты Бесснера. Долго ли бросить пистолет, юркнуть к себе в каюту, взъерошить волосы и повалиться на койку! Она рисковала, но другого выхода у нее не было.

Последовало молчание, потом Рейс спросил:

— А куда девалась первая пуля, которой она стреляла в Дойла?

— Я думаю, она угодила в стол. Сейчас там свежая дырка. Думаю, Дойл выковырнул ее ножиком и выбросил в окно. У него, конечно, была запасная, он вложил ее в барабан, чтобы казалось, что сделано всего два выстрела.

Корнелия вздохнула.

— Они все учли, — сказала она. — Какой ужас. Пуаро промолчал — не из скромности, конечно. Его глаза кричали: «Неправда! Они не учли Эркюля Пуаро». Вслух же он сказал:

— А теперь, доктор, пойдемте и переговорим с вашим пациентом.

Глава 29

Уже поздно вечером Эркюль Пуаро постучал в дверь каюты. Оттуда сказали: «Войдите», — и он вошел.

Жаклин де Бельфор сидела на стуле, на другом стуле, у стены, помещалась крупная горничная. Задумчиво окинув Пуаро взглядом, Жаклин указала на горничную:

— Можно она уйдет?

Пуаро утвердительно кивнул, и женщина вышла. Пуаро потянул к себе стул и сел поближе к Жаклин. Оба молчали. У Пуаро был убитый вид.

Первой заговорила девушка.

— Вот все и кончено, — сказала она. — Куда нам против вас, мосье Пуаро.

Пуаро вздохнул. Он потерянно развел руками. Какая-то немота нашла на него.

— Вообще говоря, — задумчиво глядя на него, сказала Жаклин, — я не вижу, чтобы у вас было много доказательств. Вы безусловно правы, но если бы мы стали упираться…

— Только так и не иначе могло все это произойти, мадемуазель.

— Логически это все доказательно, но я не думаю, чтобы это убедило присяжных. Ну, что теперь говорить! Вы так навалились на Саймона, что он упал как сноп. Бедняга совсем потерял голову и во всем признался. — Жаклин покачала головой. — Он не умеет проигрывать.

— Зато вы, мадемуазель, умеете.

Она вдруг залилась отчаянным, дерзким смехом.

— О да, я хорошо умею проигрывать. — Она подняла на него глаза и порывисто сказала: — Не расстраивайтесь из-за меня, мосье Пуаро. Ведь вы расстроены?

— Да, мадемуазель.

— А вам не хотелось меня простить?

Эркюль Пуаро тихо сказал:

— Нет.

Она согласно кивнула головой.

— Да, нельзя поддаваться чувству. Я снова могу это сделать. Я теперь опасный человек и сама это чувствую. — Она продолжала: — Это страшно легко — убить. Перестаешь придавать этому значение… Думаешь только о себе. А это опасно. — Помолчав, она усмехнулась. — Вы так старались помочь мне. В тот вечер в Асуане вы сказали мне, чтобы я не располагала сердце ко злу. Вы догадывались, что было у меня на уме?

Он покачал головой:

— Я только сознавал, что говорю вам правильные вещи.

— Конечно, правильные. Ведь я могла остановиться тогда, вы знаете. И я почти остановилась… Я могла сказать Саймону, что не в силах это продолжать, но… тогда… — Она оборвала себя, потом сказала: — Хотите узнать все с самого начала?

— Если вам самой хочется рассказать, мадемуазель.

— По-моему, хочется. На самом деле все очень просто. Мы с Саймоном любили друг друга…

За обыденностью высказывания, за легкостью ее тона он услышал эхо далеких голосов и продолжил:

— Только вам хватало этой любви, а ему — нет.

— Можно и так сказать. Хотя вы не совсем понимаете Саймона. Знаете, ему всегда хотелось денег. Он любит все, что доступно за деньги, — лошадей, яхты, спорт. Все это превосходные вещи, мужчины сходят по ним с ума, и ничего этого у него никогда не было. Он страшно простой, Саймон. Если он чего-то хочет, ему вынь и положь, как маленькому.

При этом ему и в голову не приходило жениться на богатой уродине. Он не такой. И когда мы встретились, все вроде бы пришло в порядок. Единственно мы не представляли, когда сможем пожениться. У него была вполне приличная работа, но он ее потерял. В общем-то по собственной вине: как-то он там попробовал схитрить и сразу попался. Не думаю, что он сознательно пошел на преступление. Просто он считал, что в Сити[358]все так поступают.

У слушателя дрогнуло лицо, но прерывать ее он не стал.

— Что-то надо было делать, и тут я вспомнила о Линит с ее новой усадьбой — и кинулась к ней. Я любила Линит, мосье Пуаро. Правда, любила. Она была моей лучшей подругой. У меня мысли такой не было, что мы можем не поделить чего-нибудь. Тогда я думала: «Как удачно, что она богатая». Наши дела с Саймоном могли сильно поправиться, если она даст ему работу. И она так хорошо отнеслась к этому, велела привезти и показать Саймона. Примерно тогда вы видели нас вечером в ресторане «У тетушки». Мы устроили гулянку, хотя нам было это не по карману.

Помолчав, она вздохнула и продолжала:

— Я сейчас хочу вам сказать чистую правду, мосье Пуаро. То, что Линит умерла, ничего не меняет. Даже сейчас мне ее не жалко. Она чего только не делала, отрывая от меня Саймона. Правда-правда! Она ни минуты не задумывалась над тем, что она делает. Ведь она была моей подругой, и это ее не остановило. Ей нужен был Саймон, и она шла напролом…

А Саймону она была совсем не нужна! Я много толковала вам о чарах, но все это, конечно, неправда. Ему не нужна была Линит. Он признавал: красивая, а вообще — мужик в юбке. Он таких не переносит. Он чувствовал себя жутко неудобно в этой ситуации. Хотя ему нравилось думать о ее деньгах.

Я, конечно, все понимала… и в конце концов я сказала, что, может, будет правильнее оставить меня и жениться на Линит. Он забраковал эту идею. Он говорил: «Жениться на ней — это никаких денег не захочешь». Ему нужны были деньги в чистом виде, а не в виде богатой жены, дающей ему на расходы. Он так сказал: «На черта мне роль принца-консорта![359] Кроме тебя, — сказал, — мне никто не нужен…»

Мне кажется, я знаю, когда к нему впервые пришла эта злосчастная мысль. Он сказал как-то: «Как бы так устроить, чтобы жениться на ней, а через год она умирает и оставляет мне всю кубышку». И глаза у него сделались такие странные, испуганные. Вот когда впервые пришла эта мысль…

Он на все лады склонял ее — и так и эдак: как было бы хорошо, если бы Линит умерла. Я сказала — ужасно так думать, и он замолчал. А еще раз застаю его — он читает о мышьяке. Я его пристыдила, он засмеялся: «Не рискуя не добудешь. Раз в жизни подвернулся случай, когда в руки плывут большие деньги».

Спустя немного времени я поняла, что у него созрело решение. И меня охватил ужас! Я сознавала, что он не справится с этим делом. Соображение у него как у младенца. Ни хитрости у него, ни капли воображения. С него могло статься накормить ее мышьяком и понадеяться на то, что доктор установит смерть от гастрита. Он считал, что как-нибудь все обойдется. И, чтобы контролировать его, я подключилась к его планам.

Просто — и с какой верой сказано. Пуаро не сомневался, что именно по этой причине она решилась на соучастие. Ей не нужны были деньги Линит Рэджуэй, но она любила Саймона Дойла. Любила, презрев рассудок, мораль и сострадание.

— Я извелась, обдумывая разные варианты. Я решила, что все должно быть построено на двойном алиби. То есть мы с Саймоном тем или иным способом свидетельствуем друг против друга, однако эти свидетельства полностью оправдывают нас. Нетрудно было притвориться, что я ненавижу Саймона. В наших обстоятельствах это было вполне правдоподобно. Поэтому, если Линит убьют, меня, скорее всего, заподозрят. И лучше всего, чтобы меня заподозрили сразу. Постепенно мы отработали все детали. Я старалась, чтобы в случае неудачи взяли меня, а не Саймона; а Саймон тревожился за меня.

Во всем этом хорошо было то, что не мне предстояло ее убить. Я бы не смогла это сделать. Хладнокровно войти и убить ее спящую? — нет. Понимаете, я ее не простила, и, случись нам сойтись лицом к лицу, я бы ее убила — открыто, не исподтишка.

Мы все продумали и предусмотрели, а Саймон взял и написал кровью букву «Ж». Глупо и мелодраматично. Представляете, что у него в голове? Но все сошло удачно.

Пуаро кивнул.

— Не ваша вина, что Луизе Бурже в ту ночь не спалось… Потом, мадемуазель?..

Она выдержала его взгляд.

— Да, — сказала она, — это ужасно, правда? Не могу поверить, что сделала это я. Теперь мне понятно, что вы имели в виду, не велев допускать в сердце зла… Вы сами знаете, как все произошло. Луиза прозрачно намекнула Саймону, что ей все известно. Саймон попросил вас привести меня к нему. Как только мы остались одни, он мне все рассказал и объяснил, что нужно сделать. А я даже не ужаснулась — так я была напугана… смертельно напугана. Вот как убийство коверкает человека. Мы с Саймоном были в полной безопасности, если бы не эта жалкая шантажистка. Я отнесла ей все деньги, какие у нас были. Я делала вид, что подлизываюсь к ней, и, когда она стала пересчитывать деньги, я убила ее. Оказалось — так просто! В этом весь ужас. Это страшно просто.