Агата Кристи - Хлеб великанов

Ду-ду-ду, ду-ду-ду,

Человечий чую дух.

Кости истолку в муку.

Хлеб себе я испеку[2].

Жестокий, но гениальный Гигант, Левин! Монстр, питающийся плотью и кровью. Я ничего не знаю о Гроэне, но готов поклясться, что он вскормил своего Гиганта собственной, а может быть, и чужой плотью и кровью… Их кости стали хлебом Гиганта… Я старик, Левин, и у меня свои причуды. Сегодня вечером мы видели конец – я бы хотел знать начало.

– Наследственность, окружение, секс… – медленно произнес Левин.

– Совершенно верно. Так я могу надеяться, что вы мне расскажете?

– По-вашему, я знаю?

– Уверен, что знаете.

Последовало молчание.

– Да, – сказал наконец Левин, – я знаю. Если бы я мог, то рассказал бы вам всю историю, но… есть причины, по которым я не могу этого сделать.

– Жаль. Было бы интересно послушать.

– Как знать…

1

В мире Вернона главенствовали только три по-настоящему важных существа: няня, Бог и мистер Грин.

Конечно, были еще горничные в детской – Уинни, теперешняя, а до нее Джейн, Энни, Сара и Глэдис. Впрочем, были и другие, которых Вернон не помнил. Горничные никогда подолгу не задерживались, так как не могли поладить с няней. Поэтому в мире Вернона они значили немного.

Существовало также двойное божество, именуемое Мама-Папа, которое Вернон упоминал в молитвах и связывал с поеданием десерта. Это были смутные и, конечно же, прекрасные фигуры – особенно Мама, но они опять-таки не принадлежали к реальному миру Вернона.

В его подлинном мире все было в высшей степени реальным. Например, циновка на полу в детской – в зелено-белую полоску и довольно грубая для голых коленок. В одном из уголков имелась дыра, которую Вернон упорно потихоньку расширял при помощи пальцев. Или стены детской, где лиловые ирисы тянулись кверху, оплетая ромбы, которые, если на них долго смотреть, превращались в кресты. Это казалось Вернону подлинным волшебством.

У стены стоял игрушечный конь-качалка, но Вернон редко гарцевал на нем. Куда чаще он играл с плетеными паровозом и грузовиками. Невысокий шкаф был полон в большей или меньшей степени поломанными игрушками. На верхней полке находились самые интересные вещи, с которыми можно было играть в дождливый день или когда няня пребывала в хорошем настроении. Коробка с красками, кисточки из настоящего верблюжьего волоса и целая куча листов с картинками, которые нужно вырезать. Те вещи, о которых няня говорила, что от них один беспорядок, – иными словами, самые лучшие.

И в центре этого детского мироздания находилась няня. Персона номер один из верноновской троицы, доминирующая над всем прочим. Большая, толстая и вся накрахмаленная. Всемогущая и вездесущая. Лучшей няни и представить было невозможно. Она часто говорила, что разбирается в том или в этом лучше маленьких мальчиков. Вся ее жизнь была посвящена заботе о мальчиках (иногда и о девочках, но они не интересовали Вернона), которые, вырастая, делали ей честь. Так говорила няня, и Вернон ей верил. Он не сомневался, что когда вырастет, то тоже сделает няне честь, хотя зачастую это казалось маловероятным. В няне было нечто, внушающее благоговейный страх, и одновременно что-то необычайно уютное. Она знала ответы на все – даже на загадку ромбов и крестов на обоях.

– Понимаешь, – объяснила няня, – на все можно смотреть с двух точек зрения. Должно быть, ты об этом слышал.

Так как почти то же самое она как-то сказала Уинни, Вернон был вполне удовлетворен. В дальнейшем няня продолжала утверждать, что у каждого вопроса есть две стороны, поэтому Вернон всегда представлял себе вопрос чем-то вроде буквы «А» с крестами по одну сторону и ромбами по другую.

Следом за няней шел Бог. Он также выглядел очень реальным, так как постоянно фигурировал в няниных разговорах. Няня знала большинство вещей, которые делал Вернон, но Бог знал все, поэтому был еще более невероятным существом, чем няня. Бога нельзя было видеть, но он видел все и всех даже в темноте, что, по мнению Вернона, давало ему несправедливое преимущество. Иногда, лежа ночью в постели, Вернон думал о том, как Бог смотрит на него из мрака, и от этой мысли ему становилось неуютно и хотелось спрятаться поглубже под одеяло.

А вообще-то по сравнению с няней Бог казался неосязаемой личностью. Большую часть времени о нем можно было не думать, покуда няня не упоминала о нем в разговоре.

Однажды Вернон попытался взбунтоваться:

– Знаешь, няня, что я сделаю, когда умру?

– Один, два, три, четыре… – бормотала няня, вязавшая чулки. – Ну вот, я уронила петлю. Нет, мастер Вернон, я этого не знаю.

– Я поднимусь на небо, подойду к Богу и скажу ему: «Ты ужасный человек, и я тебя ненавижу!»

Молчание. Он все-таки отважился это произнести. Что теперь будет? Какое наказание, земное или небесное, обрушится на него за столь невероятную дерзость? Вернон ждал, затаив дыхание.

Подобрав петлю, няня невозмутимо посмотрела на Вернона поверх очков.

– Едва ли Господь всемогущий станет обращать внимание на то, что говорят скверные мальчишки, – заметила она. – Уинни, дай мне, пожалуйста, ножницы.

Вернон удалился пристыженным. Ничего не получилось. Ему следовало знать, что няню нельзя поставить в тупик.

2

Был еще и мистер Грин. Он походил на Бога тем, что его невозможно было видеть, но Вернону он казался вполне реальным. Например, Вернон точно знал, как мистер Грин выглядит, – среднего роста, довольно толстый, немного похож на бакалейщика, который поет фальшивым баритоном в деревенском хоре, с ярко-голубыми глазами, румяными щеками и бакенбардами. Самым лучшим в нем было то, что он любил играть. О какой бы игре ни подумал Вернон, это оказывалась именно та, которую на данный момент предпочитал мистер Грин. Вернон знал о нем и другие интересные вещи – например, что у него было целых сто три ребенка. Первая сотня представлялась Вернону единым целым, вот остальные трое – совсем другое дело. У них были самые чудесные имена, которые он только знал, – Пудель, Белка и Дерево.

Возможно, Вернон был одиноким ребенком, но он никогда этого не сознавал, так как мог играть с мистером Грином и его тремя детьми.

3

Долгое время Вернон не мог решить, где находится дом мистера Грина. Внезапно ему пришло в голову, что мистер Грин – и как он не догадался об этом раньше – живет в лесу. Лес всегда притягивал мальчика. Одна сторона парка граничила с ним. Их разделял высокий зеленый забор, и Вернон часто крался вдоль него, надеясь найти щель, куда можно заглянуть. Из леса доносились шепоты, вздохи и шорохи, как будто деревья разговаривали друг с другом. В середине забора была дверь, но, увы, она всегда оставалась запертой, поэтому Вернону не удавалось посмотреть, что делается в лесу.

Как жаль, что няня ни разу не водила его туда. Подобно всем няням, она предпочитала спокойно гулять по дороге, а не пачкать ноги сырыми листьями. Вернону никогда не разрешали ходить в лес, поэтому он думал о нем все больше и больше. Когда-нибудь он пойдет туда пить чай с мистером Грином, а Пудель, Белка и Дерево наденут по этому случаю новые и красивые наряды.

4

Детская становилась слишком тесной для Вернона. Он знал о ней все, что можно было знать. Другое дело – сад. Там было куда интереснее. Длинные дорожки между подстриженными тисовыми изгородями, пруд с толстыми золотыми рыбками, фруктовый сад, обнесенный оградой, дикий сад с цветущими весной миндальными деревьями, березовой рощей и колокольчиками, а лучше всего огороженный участок с руинами старинного аббатства. Вернону всегда хотелось в одиночестве все там исследовать, но это ему никак не удавалось. Остальную часть сада он изучал сколько хотел. Уинни всегда гуляла с ним там, но, так как по какому-то странному совпадению они каждый раз встречали второго садовника, Вернон мог играть сколько душе угодно, не обремененный излишним вниманием со стороны Уинни.

5

Постепенно мир Вернона расширялся. Двуединое божество Мама-Папа разделилось, превратившись в двоих людей. Папа оставался в тумане, но мама приобрела вполне конкретные очертания. Она часто стала приходить в детскую «поиграть с моим дорогим малышом». Вернон воспринимал ее визиты с серьезной вежливостью, хотя это обычно влекло за собой необходимость оставить игру, которой он занимался, и переключиться на другую, куда менее увлекательную. Иногда с ней приходили леди-гостьи, и тогда мама начинала тискать Вернона (чего он не переносил) и восклицать:

– Как чудесно быть матерью! Мне это никогда не наскучит! Иметь своего дорогого малыша!

Покрасневший Вернон, сопя, молча вырывался из ее объятий. Никакой он не малыш – ему уже целых три года!

Однажды, окинув взглядом детскую после выше-описанной сцены, Вернон увидел своего отца, наблюдавшего за ним с сардонической усмешкой. Их глаза встретились, и между ними возникло нечто вроде взаимопонимания и чувства родства.

– Какая жалость, Майра, что твой сын не похож на тебя, – говорили матери ее подруги. – Твои волосы так красиво выглядели бы на детской головке.

Но Вернон внезапно ощутил чувство гордости. Он походил на отца!

6

Вернон навсегда запомнил день, когда приходила американская леди. Прежде всего из-за няниных рассказов об Америке, которую, как он понял позднее, она путала с Австралией.