Говорил Беллингем непринужденно и быстро, но Аберкромби Смит видел, что сильный страх все еще не покидает его. Руки его дрожали, нижняя губа подергивалась, и, куда бы он ни поворачивался, взгляд его неизменно возвращался к страшному компаньону. Однако, несмотря на страх, в голосе и поведении его сквозило торжество. Глаза его сияли, по комнате он расхаживал бодрым пружинящим шагом, с таким видом, словно он только что с трудом справился с суровым испытанием, которое, впрочем, только приблизило его к намеченной цели.

– Вы что, уже уходите? – воскликнул он, когда Смит поднялся с дивана.

Похоже, перспектива остаться в одиночестве вернула его страхи, он даже протянул руку, чтобы удержать соседа.

– Да, мне нужно идти. Меня ждет работа. Вы уже оправились, но, мне кажется, с вашими нервами вам следует изучать что-нибудь более приятное.

– О, обычно я не теряю хладнокровия. Я имел дело с мумиями и раньше.

– В прошлый раз вы тоже потеряли сознание, – напомнил ему Монкхаус Ли.

– Да, да, это верно. Что ж, пожалуй, мне нужно принимать что-нибудь успокоительное или полечить нервы электричеством. Но вы же еще останетесь, Ли?

– Как скажете, Нед.

– Хорошо, тогда я спущусь к вам и переночую на вашем диване. Спокойной ночи, Смит. И прошу прощения, что побеспокоил вас своей глупостью.

Они пожали руки, и студент-медик, поднимаясь по неровным спиральным ступенькам, услышал щелчок ключа в замке и шаги двух его новых знакомых, отправившихся на нижний этаж.

Вот при каких необычных обстоятельствах состоялось знакомство Эдварда Беллингема и Аберкромби Смита, знакомство, которое, по крайней мере, последний не имел желания поддерживать. Однако у Беллингема его не слишком приветливый сосед, похоже, вызвал симпатию, и он до того настойчиво пытался сблизиться с ним, что отделаться от него, не прибегая к откровенной грубости, не представлялось возможным. Дважды он забегал, чтобы поблагодарить Смита за помощь и еще много раз после того заходил к нему с разными книгами, бумагами и по прочим мелким вопросам, которые могут возникнуть у живущих по соседству холостяков. Как вскорости выяснил Смит, он был человеком широко начитанным, придерживался в общем католических взглядов на жизнь и обладал феноменальной памятью. Да и манерами он обладал настолько приятными и обходительными, что через определенное время его отталкивающая внешность переставала замечаться. Для утомленного подготовкой к экзамену Смита египтолог оказался довольно приятным собеседником, и через какое-то время он уже начал ждать его визитов с нетерпением и даже сам стал ходить к нему в гости.

Беллингем, несомненно, был умным человеком, однако студенту-медику показалось, что в его поведении присутствуют некоторые признаки безумия. Иногда он неожиданно начинал выражать свои мысли возвышенным высокопарным тоном, который никак не вязался с простоватым поведением.

«Как поразительно осознавать, – восклицал он, – что человеку подвластно управлять силами добра и зла… Что он способен быть либо добрым ангелом, либо демоном мщения». О Монкхаусе Ли он как-то сказал: «Ли – славный малый, честный человек, но ему не хватает силы, напористости. Он неподходящий партнер для человека, занятого великим делом. Для меня он неподходящий партнер».

Выслушивая подобные намеки и недомолвки, Смит лишь поднимал брови, качал головой и отпускал наполненные медицинской мудростью замечания относительно работы по ночам и нехватки свежего воздуха.

В последнее время у Беллингема появилась привычка, которая (Смит это знал) часто свидетельствует о приближающемся ослаблении мозга. Он начал разговаривать с самим собой. В поздние часы, когда у него наверняка не могло быть посетителей, Смит слышал доносящийся с нижнего этажа приглушенный монотонный голос соседа, даже шепот, тем не менее прекрасно слышный в ночной тишине. Эти монологи раздражали и отвлекали студента, и он несколько раз поднимал эту тему во время разговоров с Беллингемом. Однако в ответ на обвинения тот начинал злиться и заявлял, что по ночам не произносит ни слова. Правда, почему-то раздражало его это намного сильнее, чем можно было бы ожидать.

Если бы Аберкромби Смит хоть немного не доверял своим ушам, ему бы не пришлось далеко ходить за подтверждением того, что слух его не обманывает. Тома Стайлза, маленького сморщенного старика, прислуживавшего обитателям башни с давних времен, также серьезно беспокоило происходящее.

– Прошу прощения, сэр, – однажды утром, убираясь в верхней комнате, сказал он, – как вы считаете, с мистером Беллингемом все в порядке?

– В порядке, Стайлз?

– Я имею в виду, с его головой, сэр.

– А почему вы спрашиваете?

– Ну, не знаю, сэр, в последнее время у него сильно изменились привычки. Это уже не тот человек, каким он был раньше, хотя, позвольте мне говорить откровенно, в отличие от мистера Хасти или вас, сэр, он никогда мне не казался достойным джентльменом. У него появилась эта ужасная привычка разговаривать с самим собой. Странно, что вас это не тревожит. Я уж и не знаю, как с ним быть, сэр.

– Не понимаю, какое вам до этого дело, Стайлз.

– Ну, понимаете, мистер Смит, мне ведь не все равно. Может быть, я и позволяю себе лишнее, но ничего не могу с собой поделать, сэр. Я ведь к моим молодым джентльменам как к детям родным отношусь. Порой чувствую себя и отцом их и матерью. Ежели что случится да понаедут родственники, мне ж за все отвечать придется. Но мистер Беллингем, сэр… Мне бы очень хотелось знать, что это иногда расхаживает по его комнате, когда он уходит и запирает дверь на ключ.

– Послушайте, вы говорите чепуху, Стайлз.

– Может статься и так, сэр, да только я не раз слышал это своими собственными ушами.

– Глупости, Стайлз.

– Хорошо, сэр. Если я буду вам нужен, звоните.

Аберкромби Смит не придал значения болтовне старика, но через несколько дней произошел один случай, который произвел на него неприятное впечатление и заставил вспомнить его слова.

Как-то довольно поздно вечером к нему поднялся Беллингем. Он увлек его занимательным рассказом о пещерных гробницах в Бени-Гассане, деревушке, расположенной в Верхнем Египте, когда Смит, отличавшийся отменным слухом, отчетливо услышал, как на расположенной под ним лестничной площадке открылась дверь.

– Кто-то только что вошел или вышел из вашей комнаты, – заметил он.

Беллингем вскочил и на миг замер, в его взгляде сомнения было не меньше, чем испуга.

– Я закрыл ее на ключ. Да, кажется, закрыл, – неуверенно произнес он. – Никто не мог открыть дверь.

– Позвольте, но я слышу, кто-то поднимается к нам по лестнице, – сказал Смит.

Беллингем бросился вон из комнаты, громыхнул дверью, выбежал на лестницу и поспешил вниз. Смит услышал, как примерно на полпути его шаги замерли, и ему показалось, что раздался шепот. Через секунду дверь на нижнем этаже хлопнула, в замке щелкнул ключ и Беллингем, с капельками пота на бледном лице, взбежал по ступеням наверх и снова вошел в комнату.

– Все в порядке, – сказал он, устало усаживаясь в кресло. – Это все глупый пес. Он сам открыл дверь. Не знаю, как я мог забыть запереть ее.

– Не знал, что выдержите собаку, – промолвил Смит, внимательно всматриваясь в растревоженное лицо соседа.

– Да, уже давно. Нужно от этого пса избавиться. От него одни неприятности.

– Да, наверное, раз вам так тяжело удержать его в комнате. Я всегда полагал, что для этого вообще необязательно запирать дверь на ключ, достаточно просто закрыть ее.

– Я просто не хочу, чтобы старик Стайлз как-нибудь выпустил его. Это довольно дорогая собака, понимаете, было бы неприятно, если бы пес сбежал.

– А я тоже люблю собак, – сказал Смит, продолжая краешком глаза наблюдать за соседом. – Может, покажете мне своего питомца?

– Конечно, только, боюсь, сейчас не получится. У меня на сегодня назначена встреча. Эти часы правильно идут? О, тогда я уже на четверть часа опаздываю. Надеюсь, вы простите меня.

Он подхватил свою кепку и поспешно вышел из комнаты. Смит явственно услышал, что, несмотря на назначенную встречу, он вошел в свою комнату и запер за собой дверь на ключ.

Этот разговор отставил неприятный осадок в душе студента-медика. Беллингем солгал, причем солгал так откровенно и нескладно, что не оставалось сомнения в его старании во что бы то ни стало скрыть правду. Смит точно знал, что у его соседа нет никакой собаки. Кроме того, он не сомневался, что шаги, которые донеслись с лестницы, не были шагами животного. Но если это была не собака, то что же? Тут ему вспомнился рассказ старого Стайлза о том, что в отсутствие Беллингема в его комнате кто-то ходит. Может быть, это женщина? Смиту это показалось наиболее вероятным. Узнай об этом университетские власти, для Беллингема это могло означать позор и исключение, что в некоторой степени могло объяснить его волнение и ложь. И все же у него не укладывалось в голове, как старшекурснику удавалось скрывать у себя в комнате женщину и почему об этом не стало известно сразу же. Каково бы ни было объяснение, что-то во всем этом заключалось неприятное, и Смит, снова принимаясь за чтение, твердо решил пресечь дальнейшие попытки сближения со стороны его учтивого, но непонятного соседа. Однако в ту ночь ему не довелось спокойно поработать. Как только он вспомнил, над чем работал, когда его прервали, с лестницы донеслись тяжелые быстрые шаги, словно кто-то поднимался, переступая через три ступеньки, и в комнату, облаченный в блейзер[107] и легкие фланелевые брюки, ворвался Хасти.

– Все корпишь? – сказал он, падая в любимое кресло. – Ну ты и работяга! Наверное, если бы случилось землетрясение и от Оксфорда камня на камне не осталось, ты бы все так же спокойно сидел среди руин и читал свои книги. Но я ненадолго. Три затяжки, и я ухожу.

– Какие новости? – спросил Смит, указательным пальцем забивая в свою бриаровую трубку щепотку «птичьего глаза».

– Ничего особенного. Вилсон из первокурсников заработал семьдесят очков против одиннадцати. Говорят, он будет играть вместо Бадцикомба, тот совсем форму потерял. Раньше-то он был неплохим боулером, а сейчас? Сплошные «большие отскоки».