Однако профессор дьявольски хитер, он окружил себя столь изощренной системой охраны, что, что бы я ни делал, кажется просто невозможным найти хоть какое-нибудь неопровержимое доказательство или улику, которую принял бы суд. Вам известно, на что я способен, мой дорогой Ватсон, но теперь, после трех месяцев тщетных усилий, я вынужден признать, что наконец столкнулся с противником, чей интеллект не уступает моему. Знаете, меня не столько ужасают злодеяния Мориарти, сколько восхищают его способности. Но в конце концов он совершил ошибку, всего лишь маленький просчет, однако для меня этого оказалось достаточно. Я не упустил этого шанса и начал плести вокруг Мориарти собственную сеть, мне осталось совсем немного. Через три дня – то есть в ближайший понедельник – все закончится и профессор вместе с остальными ключевыми фигурами его банды окажется в руках полиции. И тогда состоится величайший уголовный процесс нашего века, более сорока остававшихся до сих пор нераскрытыми дел будут вновь подняты из архивов, и по каждому из них преступникам грозит виселица. Но вы понимаете, что, если мы поспешим, сделаем хоть один неверный шаг, они в последний момент снова могут ускользнуть.

Если бы профессору не было известно о том, чем я занимаюсь, все прошло бы гладко, но он слишком хитер. Мориарти просчитывал каждый мой шаг, обходил все мои ловушки, но я снова и снова становился у него на пути. Поверьте, друг мой, если бы можно было написать подробный рассказ об этой безмолвной дуэли, это был бы величайший образчик противостояния добра и зла за всю историю криминалистики. Никогда еще я не поднимался столь высоко и никогда еще не встречал столь мощного противодействия со стороны противника. Он наносит сильные удары, но я ведь бью наповал.

Сегодня утром были сделаны последние шаги, до полного окончания дела оставалось каких-нибудь три дня. Я сидел в своем кабинете и обдумывал сложившееся положение, когда вдруг распахнулась дверь и передо мной предстал сам профессор Мориарти.

Нервы у меня крепкие, Ватсон, но, признаться, мне стало не по себе, когда я собственными глазами увидел, как человек, о котором я столько думал, перешагнул порог моей комнаты. Как он выглядит, я знал и раньше. Мориарти очень высок и худ, у него чрезвычайно выпуклый и совершенно белый лоб, который буквально нависает над глубоко посаженными глазами. Лицо гладко выбритое, бледное, аскетическое, в его внешности сохранилось что-то профессорское. От постоянного сидения за книгами Мориарти сутулится, голова его выдается вперед и все время медленно покачивается из стороны в сторону, как у рептилии. Он остановился у двери и, прищурившись, с любопытством стал меня осматривать.

«Лобовые кости у вас не так развиты, как я ожидал, – сказал он наконец. – И кстати, это опасная привычка – держать палец на спусковом крючке заряженного оружия, если оно лежит в кармане халата».

Видите ли, когда дверь распахнулась, я сразу почувствовал опасность, ведь единственный способ спастись для моего врага – это заставить меня замолчать навсегда. Поэтому я быстрым движением достал из ящика стола револьвер, сунул его в карман и теперь сжимал через ткань халата. Но после слов профессора я вынул револьвер и, взведя курок, положил на стол. Мориарти продолжал улыбаться и щуриться, но в его взгляде было что-то такое, от чего вид лежащего передо мной оружия меня несколько успокаивал.

«Очевидно, вы меня совсем не знаете», – сказал он. – «Напротив, – ответил я, – по-моему, вполне очевидно, что я знаю вас очень хорошо. Садитесь, я могу уделить вам несколько минут, если вам есть что сказать». – «Все, что я могу сказать, вам и так известно», – процедил он. – «В таком случае, думаю, и мой ответ вам известен», – сказал на это я. – «И вы намерены стоять на своем?» – «Безусловно».

Видя, что рука Мориарти потянулась к карману, я взял со стола пистолет. Но он всего лишь достал блокнот, в котором были записаны несколько дат.

«Впервые вы перешли мне дорогу четвертого января, – сказал он. – Двадцать третьего вы доставили мне определенные неудобства; к середине февраля уже начали сильно мешать; к концу марта полностью расстроили мои планы; а теперь, в конце апреля, ваше постоянное преследование поставило под угрозу мою свободу. Положение становится безвыходным». – «Вы можете что-то предложить?» – поинтересовался я. – «Вы должны оставить это дело, мистер Холмс, – сказал он, покачивая головой. – Право же, должны». – «После понедельника», – сказал я.

Мориарти недовольно щелкнул языком.

«Я совершенно уверен, что человек вашего ума должен понимать, что конец может быть только один. Вам необходимо отступить. Вы не оставили нам выбора. Мне доставило огромное интеллектуальное удовольствие наблюдать, как вы работали над этим делом, и скажу откровенно, я буду очень огорчен, если придется прибегнуть к крайним мерам. Вы улыбаетесь, а ведь я не шучу». – «Опасность является частью моей работы», – заметил я. – «Нет, это не опасность, – возразил он. – Это неминуемая смерть. Вы встали на пути не одного человека, а могущественной организации, истинные масштабы которой даже вы со своим умом не в силах понять. Вы должны отступить, мистер Холмс, или будете раздавлены». – «Боюсь, что наша приятная беседа отнимает у меня время, – сказал я, вставая. – А у меня есть другое важное дело, которое требует моего присутствия в ином месте».

Он тоже встал и какое-то время, молча покачивая головой, с сожалением смотрел на меня.

«Что ж, – сказал наконец Мориарти. – Очень жаль, но я сделал все, что от меня зависело. Мне известен каждый ваш шаг. До понедельника вы ничего не сможете сделать. Все это сильно напоминает дуэль, мистер Холмс. Вы хотите посадить меня за решетку, но я никогда туда не попаду. Вы хотите меня победить, но вам ни за что меня не одолеть. Если вы настолько умны, что сумеете погубить меня, могу вас уверить, я сделаю то же самое с вами». – «Вы уже наговорили мне столько комплиментов, мистер Мориарти, – произнес я, – позвольте теперь ответить вам тем же. Если мне удастся достичь первого, я, в интересах общественности, с радостью приму и второе». – «Второе я могу вам обещать, но первое вряд ли», – раздраженно сказал он, повернулся ко мне сутулой спиной и вышел из комнаты, злобно оглянувшись напоследок.

Это был мой единственный разговор с профессором Мориарти. Признаюсь, после этого случая у меня остался недобрый осадок. Его манера изъясняться негромко и четкими фразами заставляет поверить в то, что он говорит искренне, не блефует. Конечно, вы скажете, что можно обратиться в полицию, они примут меры, но я уверен, что опасности нужно ждать не от него самого, удар нанесет кто-то из его агентов. У меня уже есть доказательства этого.

– На вас уже нападали?

– Дорогой мой Ватсон, профессор – не тот человек, который бросает слова на ветер. Примерно в полдень мне нужно было быть на Оксфорд-стрит. Я вышел на улицу и, когда собирался повернуть с Бентинк-стрит на переход по Вэлбек-стрит, из-за угла на огромной скорости вылетел парный фургон. Он раздавил бы меня в лепешку, если бы в последнюю секунду я не успел отпрыгнуть в сторону и прижаться к стене дома. Фургон поехал по Марилебон-стрит и через мгновение скрылся из виду. После этого, Ватсон, я не сходил с тротуара, но когда я шел по Вир-стрит, с крыши одного из домов упал кирпич и разлетелся на куски прямо у моих ног. Я обратился в полицию, крышу обыскали и обнаружили на ней кирпичи и плиты шифера, очевидно, сложенные для ремонта. Мне сказали, что один из кирпичей снесло ветром. Я-то, разумеется, понимал, что дело не в ветре, но доказать ничего не мог. После этого я взял кеб и поехал к брату на Пэлл-Мэлл, где и провел остаток дня. Теперь вот пришел к вам и по дороге повстречался с громилой, который бросился на меня с дубинкой. Я его уложил, сейчас он в полиции, но уверяю вас, никто и никогда не обнаружит связи между джентльменом, о передние зубы которого я разбил себе руку, и бывшим профессором математики, решающим сейчас на доске задачи в десяти милях от этого места. Теперь вы понимаете, Ватсон, почему я, зайдя к вам, первым делом закрыл ставни на окнах и по какой причине спросил у вас разрешения покинуть дом не через парадную дверь, а каким-нибудь менее очевидным способом.

Никогда я не испытывал большего восхищения мужеством своего друга, чем в ту минуту, когда он с совершенно спокойным видом рассказывал мне о происшествиях, которые любого другого человека довели бы до нервного срыва.

– Вы останетесь на ночь? – спросил я.

– Нет, друг мой, я могу оказаться опасным гостем. Я уже составил план действий, и уверен, что все будет хорошо. Сейчас начатое мною дело набрало такие обороты, что может продвигаться и без моего участия. Для ареста помощь моя не потребуется, но на суде мне придется присутствовать. Поэтому самое разумное, что я могу сейчас сделать, – это удалиться на несколько дней, которые остались у полиции до начала активных действий. И для меня было бы огромным удовольствием, если бы вы могли отправиться вместе со мной на континент.

– Больных сейчас мало, – сказал я. – К тому же у меня есть сосед, который всегда может меня подменить. Я с удовольствием поеду с вами.

– А до завтрашнего утра успеете собраться?

– Если в этом есть необходимость.

– О да, в этом есть крайняя необходимость. Сейчас я дам вам инструкции, и поверьте, лучше вам не отступать от них ни на шаг, поскольку теперь вы вступаете в игру, противники в которой – умнейший из преступников и самое могущественное преступное сообщество во всей Европе. Теперь слушайте и запоминайте. Багаж свой вы, не подписывая, сегодня вечером отправите надежным курьером на вокзал Виктория. Завтра утром пошлете слугу за кебом, но первые два экипажа он должен будет пропустить. Вы запрыгнете в третий кеб и отправитесь на Стрэнд к Лоутеровскому пассажу, причем адрес передадите кебмену на листке бумаги и попросите его не выбрасывать. Расплатитесь заранее, и как только экипаж остановится, бегите по пассажу, чтобы достичь его противоположной стороны ровно в девять пятнадцать. Там рядом с выходом вас будет ждать небольшой брум[115], править им будет крупный мужчина в тяжелом черном плаще с подбитым красной тканью воротником. Он довезет вас до вокзала Виктория как раз вовремя, чтобы вы успели на экспресс, отправляющийся на континент.