Но вскоре он понял, как компенсировать убытки. Он начал разбрасывать намеки. Ранее он сделал вид, что заметил что-то в бинокль. На самом деле он намеревался создать то впечатление, которое создал, а именно, что видел Аллертона и Джудит в какой-то компрометирующей позе. Но не сказав тогда ничего определенного, он теперь мог использовать инцидент по-другому.

Предположим, к примеру, он говорит, что видел Фрэнклина и Джудит. Тогда откроется очень интересный новый аспект самоубийства! И, возможно, появятся сомнения насчет того, было ли это самоубийство…

Итак, mon ami, я решил, что мне нужно действовать немедленно. Я устроил так, что вы привели его в мою комнату в тот вечер… Я расскажу вам точно, что произошло. Нортон, несомненно, был бы рад поведать мне приготовленную историю. Я не дал ему времени. Я рассказал ему четко и ясно все, что о нем знал. Он не отрицал. Нет, mon ami, он сидел в своем кресле и ухмылялся.

Mais out, просто нет другого слова… ухмылялся. Он спросил, что же я собираюсь делать со своей весьма забавной идеей. Я заявил ему, что намереваюсь его казнить.

«А, — сказал он. — Понятно. Кинжал или чашка яда?»

Мы как раз собирались выпить шоколад. Он был сластеной, месье Нортон.

«Самое простое, — сказал я, — чашка яда».

И я передал ему чашку шоколада, которую только налил.

«В таком случае, — заметил он, — не возражаете ли вы, чтобы я пил из вашей чашки, а не из своей?»

Я сказал: «Ничуть». По правде говоря, это было совершенно несущественно. Как я уже говорил, у меня тоже было снотворное. Только весьма значительный период я принимал таблетки каждую ночь. Так что приобрел к ним определенную терпимость, и доза, могущая усыпить месье Нортона, возымела бы на меня очень слабый эффект. Снотворное было в самом шоколаде. Мы оба приняли ту же самую дозу. Он, как я и рассчитывал, заснул. Я же нет, тем более, что снотворное было нейтрализовано моим стрихниновым тоником.

И вот последняя глава. Когда Нортон заснул, я усадил его в свое инвалидное кресло… вполне легкая задача — там полным-полно разных механических приспособлений, и поставил его в обычное место в амбразуру окна за занавесками. Затем Кертис «уложил меня в постель». Когда все стихло, я отвез Нортона в его комнату. Теперь мне оставалось использовать глаза и уши моего превосходного друга Хэстингса.

Может быть, вы не поняли, но я носил парик, Хэстингс. Вы поймете даже меньше, когда я скажу вам, что носил фальшивые усы (даже Джорджес об этом не знает!). Я сжег настоящие в якобы несчастном случае, вскоре после того, как взял на службу Кертиса, и сразу же мой парикмахер изготовил мне накладные.

Я надел халат Нортона, взъерошил свои седые волосы и прошел по коридору, постучав в вашу дверь. Вскоре вы вышли и окинули коридор сонными глазами. Вы увидели, как Нортон покинул ванную и хромает в свою комнату. Вы слышали, как он запирает дверь изнутри. Затем я снова надел халат на Нортона, уложил его в кровать и застрелил из своего маленького пистолета, который приобрел за границей и скрывал от посторонних глаз, не считая двух случаев, когда (причем никого не было поблизости) клал его в туалетный столик Нортона, ну, разумеется, если в то утро он был далеко от дома.

Потом я оставил комнату после того, как положил ключ в карман Нортона. Сам запер дверь снаружи вторым ключом, который был у меня, и закатил кресло обратно в свою комнату.

И с тех пор пишу это пояснение.

Я очень устал… и усилия страшно меня утомили. Думаю, не долго осталось…

Я бы хотел подчеркнуть еще один-два факта.

Преступления Нортона были безупречными.

Мое — нет. Да у меня и не было таковых намерений.

Легче всего было бы убить его в открытую… скажем, устроить несчастный случай с помощью своего маленького пистолета. Я бы выразил огорчение, сожаление… какое несчастье. Все бы говорили: «Старый болван не понимал, что он был заряжен…» Се pauvre vieux. [64]

Я не пошел по этому пути.

И скажу, почему.

Потому что, дорогой Хэстингс, я хотел, чтобы все было «спортивно».

Mais oui, спортивно! Я так часто делал то, что, по вашему мнению, не делал, и вы меня укорили. Я же играл с вами честно. Я, как говорится, оплатил ваши затраты. Я играл. И у вас были все шансы открыть правду.

В том случае, если вы мне не верите, позвольте перечислить все ключи.

Итак, ключи.

Вы знаете, потому что я вам так сказал, что Нортон прибыл сюда после меня. Вы знаете, потому что вам было сказано, что я поменял комнату. Вы знаете, потому что снова это было сказано, что пока я жил в Стайлзе, исчез ключ от моей комнаты, и мне пришлось сделать другой.

Поэтому, когда вы спрашиваете себя: «Кто убил Нортона? Кто мог застрелить его и оставить комнату, запертую изнутри, если ключ в кармане Нортона?», вы должны ответить: «Эркюль Пуаро, у которого есть два ключа от одной комнаты».

Человек, которого вы видели в коридоре.

Я сам спросил вас, уверены ли вы, что человек, которого видели в коридоре, был Нортоном. Вы поразились. Вы поинтересовались, не намерен ли я предположить, что это не был Нортон. Я ответил совершенно искренне, что не намерен предположить ничего подобного (естественно, ведь я столько труда приложил, чтобы внушить вам, что это был Нортон). Затем я поднял вопрос роста. Все, сказал я, были гораздо выше Нортона. Но был один человек даже немного ниже Нортона — Эркюль Пуаро. И сравнительно легко, приподняв пятки или увеличив подошвы обуви, добавить себе рост.

У вас создалось впечатление, что я был беспомощным инвалидом. Но почему? Только потому, что я сам так сказал. И я отослал Джорджеса. Вот вам и последний мой указатель. «Поговорите с Джорджесом».

Отелло и Клайти Джон показывают вам, что X был Нортоном.

Тогда кто мог убить Нортона?

Только Эркюль Пуаро.

И как только вы начнете подозревать, все встанет на свои места… все, что я говорил и делал… моя необъяснимая сдержанность, показания врачей в Египте и моего лечащего доктора в Лондоне должны сказать вам, что я мог ходить. Показания Джорджеса — сообщить о том, что я носил парик. Факт, который я не смог замаскировать и который вам следовало бы заметить… я хромаю гораздо сильнее Нортона.

И последнее — пистолетный выстрел. Моя единственная слабость. Я знал, что должен был застрелить его в висок. Но не смог — не заставил себя совершить столь кривобокое, столь бессистемное действие. Нет, я застрелил его симметрично, точно в центр лба…

О, Хэстингс, Хэстингс! Это должно было сказать вам правду. Но, возможно, в конце концов вы подозревали правду? Возможно, когда вы это читаете, то уже знаете?

Но почему-то я так не думаю…

Нет, вы слишком доверчивы…

У вас слишком прекрасная натура…

Что еще я могу вам сказать? И Фрэнклин, и Джудит, думаю, вы выясните, знали правду, хотя и не открыли ее вам. Они будут счастливы эти двое. Они будут бедны, их будут жалить бесчисленные тропические насекомые и мучить неизвестные лихорадки… но у нас у всех свои представления об идеальной жизни, не так ли?

А вы, мой бедный, одинокий Хэстингс? Мое сердце обливается кровью при мысли о вас. Может быть, в последний раз послушаете совета своего старого Пуаро?

После того, как прочтете это, сядьте на поезд или на машину и разыщите Элизабет Коул или Элизабет Литчфилд. Дайте ей мое послание или расскажите его содержание. Расскажите, что вы тоже могли бы сделать то, что сделала ее сестра Маргарет, только рядом с Маргарет Литчфилд не было наблюдательного Пуаро. Отгоните от нее кошмар, покажите ей, что ее отец был убит не своей дочерью, а сочувствующим семейным другом «честным Яго», Стивеном Нортоном.

Потому что, друг мой, такая женщина, как она, все еще молодая, все еще привлекательная, не должна отказываться от жизни, считая себя покалеченной. Нет, не должна. Скажите ей так, друг мой, вы человек, который все еще привлекателен для женщин.

Eh bien, сейчас мне больше нечего сказать. Не знаю, Хэстингс, оправдано ли то, что я сделал или нет. Нет… не знаю. Я не верю, что человек должен брать закон в свои руки…

Но, с другой стороны, я — закон! Как тогда, будучи еще совсем молодым человеком, служащим бельгийской полиции, я застрелил отчаявшегося преступника, сидевшего на крыше и палившего в людей. В критическом положении провозглашается военный закон.

Взяв жизнь Нортона, я спас другие жизни… невинные жизни. Но я по-прежнему не знаю… Может быть, и правильно, что я не должен знать. Я всегда был так уверен… слишком уверенно сейчас я очень смиренен и говорю, как маленький ребенок: «Я не знаю…»

Прощайте, cher ami, я выбрасываю ампулы с амилнитритом. Я предпочитаю оставить себя в руках le bon Dieu. Может быть, его кара или милость будет быстрой.

Мы не будем охотиться вместе снова, друг мой. Наша первая охота была здесь… и наша последняя…

Хорошее было время.

Да, хорошее было время…

Конец рукописи Эркюля Пуаро. (Последнее примечание капитана Артура Хэстингса:

«Я закончил читать… я все еще не могу в это поверить… Но он прав. Я должен был знать. Я должен был знать, когда увидел пулевое отверстие, столь симметрично расположенное в центре лба.

Странно… наконец, я вспомнил… она вернулась, неясная мысль, промелькнувшая у меня в голове в то утро. Метка на лбу Нортона… клеймо Каина…»)

КОНЕЦ