– Простите меня, дорогой друг, – сказал он после того, как последние вагоны нашего поезда скрылись за поворотом. – Может быть, я делаю вас жертвой своих причуд, но я просто не могу оставить это дело в таком состоянии. Я чувствую, что здесь что-то не так. Чувствую! Все неправильно… Все неправильно! Я готов поклясться, что все на самом деле было не так. Хотя к рассказу леди не придерешься, горничная его подтверждает полностью, да и улики соответствуют. Что я могу этому противопоставить? Три бокала? Но, если бы я мог начать работу над этим делом с чистого листа, если бы осмотрел там все внимательнее, так, как сделал бы это, если бы не выслушал предварительно этот рассказ, в котором все уже было разложено по полочкам, который забил мне мозги… Может, тогда бы я нашел там какую-нибудь зацепку, которая дала бы новую версию… Решено. Я должен туда вернуться. Ватсон, до чизелхерстского поезда время еще есть. Садитесь на скамейку и позвольте мне изложить вам свои соображения по этому делу. Но сначала я хочу, чтобы вы выбросили из головы мысль о том, что все сказанное леди и ее горничной обязательно должно быть правдой. Личное обаяние леди ни в коем случае не должно влиять на наши суждения.

Несомненно, в ее рассказе есть определенные моменты, которые, если обдумать их на трезвую голову, кажутся подозрительными. Эта банда наделала шуму в Сиденгаме всего две недели назад. В газетах, разумеется, сообщали об этом и давали описание грабителей, что пришлось бы весьма кстати тому, кто решил бы придумать некую историю с псевдоограблением. В действительности, грабители, удачно проведя одно дело, обычно ложатся на дно, чтобы спокойно насладиться добычей, а не совершают очередной дерзкий налет. К тому же ограбления почти никогда не происходят в столь раннее время; преступник не стал бы бить леди, чтобы она не закричала, поскольку это достаточно верный способ добиться обратного результата; трое грабителей вряд ли стали бы убивать человека, с которым могли и так справиться; кроме того, почему они удовлетворились столь скромной добычей, если могли взять намного больше? И наконец, для таких людей крайне необычно оставлять недопитым вино. Вас это все не удивляет, Ватсон?

– Если собрать все эти несообразности вместе, то да, удивляет. Но каждая из них в отдельности вполне объяснима. Мне самым подозрительным кажется то, что леди привязали к стулу.

– Не знаю, Ватсон, я не вижу тут ничего подозрительного, поскольку для того, чтобы не дать ей поднять тревогу, им нужно было либо убить ее, либо связать и закрыть рот. Но, как бы то ни было, согласитесь, в рассказе леди не все так уж гладко. А теперь главное. Бокалы.

– Чем они вас так удивили?

– Вы можете представить себе, как они выглядели?

– Да, вполне.

– Нас уверяют, что из них пили трое. Вам это не кажется сомнительным?

– А что тут такого? Ведь в каждом бокале осталось вино.

– Совершенно верно, но только в одном из бокалов остался осадок. Вы должны были это заметить. О чем это вам говорит?

– Осадок, скорее всего, попал в тот бокал, который наполняли последним.

– Вы ошибаетесь. Бутылка осталась почти полной, поэтому совершенно невообразимо, чтобы два бокала были чистыми, а в третьем оказался густой осадок. Этому есть лишь два возможных объяснения. Первое: перед тем, как наполнять третий бокал, бутылку с вином сильно потрясли. Но это кажется маловероятным. Нет, нет, этот вариант исключается.

– Так как же вы это объясняете?

– Наполнены были лишь два бокала, в третий бокал слили остатки из первых двух, чтобы создать ложную видимость того, что пили три человека. Это объясняет, почему осадок был только в одном бокале, не так ли? Да, я уверен, что так все и было. Но, если верить подобному объяснению этой небольшой загадки, то все это дело тут же превращается из самого заурядного в необычайно интересное, поскольку это означает, что леди Брэкенстолл и ее горничная намеренно солгали, что ни одному их слову нельзя верить, что у них есть очень веская причина покрывать преступника и что мы должны провести самостоятельное расследование, не рассчитывая на какую-либо помощь с их стороны. Вот какая задача стоит перед нами, Ватсон, и вот чизелхерстский поезд.

Обитатели Эбби-Грейндж были изрядно удивлены нашим возвращением, и Шерлок Холмс, узнав, что Стэнли Хопкинс уже уехал отчитываться перед начальством, завладел столовой, запер дверь изнутри и на два часа ушел с головой в дотошное и кропотливое исследование места преступления, занятие, являвшееся прочным фундаментом для несокрушимого здания его блестящих выводов. Сидя в углу, подобно пытливому студенту который не сводит глаз с профессора, излагающего премудрости науки, я наблюдал за этим воистину удивительным осмотром. Стеклянная дверь, портьера, ковер, стул, шнурок – все было тщательно изучено и должным образом обдумано. Тело несчастного баронета уже убрали, но все прочее осталось точно в таком виде, в каком было утром. Холмс, немало меня удивив, влез на массивную каминную полку. Высоко над его головой висело несколько дюймов оборванного красного шнурка, который все еще был привязан к проволоке, соединяющей его со звонком на кухне. Он долго всматривался в этот обрывок, потом, чтобы подобраться к нему поближе, встал коленом на приделанную к стене деревянную полку и в результате почти смог до него дотянуться, но тут его внимание привлекла сама полка. Наконец, он спрыгнул на пол и удовлетворенно хмыкнул.

– Все в порядке, Ватсон, – сказал он. – Дело сдвинулось с мертвой точки… Одно из самых интересных дел в нашей коллекции. Больше всего меня удивляет, каким тупицей я был. Ведь я чуть не совершил самую непростительную ошибку в своей жизни! Но ничего, цепочка уже почти составлена. Осталось найти пару недостающих звеньев.

– Вы уже знаете, как найти убийц?

– Убийцу, Ватсон. Убийцу. Преступник был один, но это удивительная личность. Сильный, как лев, – от его удара погнулась даже кочерга. Шесть футов три дюйма ростом, проворный, как белка, с ловкими пальцами и очень неглупый, ибо эта хитроумная история с ограблением – его выдумка. Да, Ватсон, все это – дело рук одного, но очень необычного человека. И все же кое-чего он не предусмотрел. Шнурок от звонка – вот та единственная и неопровержимая улика, которая позволит распутать все дело.

– А в чем же заключается эта улика?

– Ватсон, если вы решите рывком сорвать веревку, в каком месте она порвется? Разумеется, в том месте, которым крепится к проволоке. Почему шнурок мог оборваться не там, а тремя дюймами ниже, как в нашем случае?

– Потому что в этом месте он перетерся?

– Вот именно! На одном конце шнура, которым была привязана к стулу леди, видны следы потертости. Этому человеку хватило ума подделать потертость при помощи ножа. Но конец обрывка, оставшегося на стене, не перетерт. Отсюда этого не видно, но встаньте на каминную полку – и вы убедитесь, что шнур аккуратно отрезан. Это дает нам возможность восстановить события этой ночи. Ему нужна была веревка. Сорвать ее он не мог, потому что боялся поднять тревогу. Что же он сделал? Влез на каминную полку, но дотянуться до узла не смог. Тогда он оперся о полку на стене коленом (на пыли остался отпечаток) и ножом отрезал шнурок как можно выше. Я не смог достать до этого места. Не хватило по меньшей мере трех дюймов, из чего я заключаю, что он как минимум на три дюйма выше меня. Посмотрите на это пятно на сиденье дубового стула. Что это?

– Кровь.

– Несомненно, это кровь. И одно это доказывает, что весь рассказ леди – ложь. Если она сидела на этом стуле, когда было совершено убийство, каким образом туда могла попасть кровь? Нет. Ее привязали к стулу после того, как был убит ее муж. Я готов биться об заклад, что на ее черном платье сохранился отпечаток, соответствующий этому пятну. Это уже не Ватерлоо, Ватсон, это Маренго, ибо начали мы с поражения, а заканчиваем победой. Теперь я хотел бы поговорить с доброй няней Терезой. Но пока, если мы хотим получить от нее интересующие нас сведения, нужно вести себя осторожно.

Эта строгая австралийка была интересной личностью. Молчаливая, настороженная, грубоватая. Прошло немало времени, прежде чем Холмсу приятным обхождением и убедительным заверением в своей искренности удалось заставить ее немного расслабиться и перейти на дружелюбный тон. Она не скрывала своей неприязни к покойному хозяину.

– Да, сэр, то, что он бросил в меня графин, – истинная правда. Он позволил себе назвать хозяйку нехорошим словом, и я заявила ему, что, если бы здесь был ее брат, он бы пожалел о своем поведении. Вот тогда-то он и швырнул его. Я была согласна снести еще дюжину графинов, лишь бы он оставил мою птичку в покое. Он все время над ней издевался, но она слишком горда, чтобы жаловаться. О том, что он творил, она даже мне не все рассказывала. Я и не видела тех ссадин у нее на руке, которые вы заметили сегодня утром. Но я-то знаю, что это следы от шляпной булавки. Изверг, кровопийца! Прости меня, Господи, за то, что я так говорю о мертвом, но, если на земле и был настоящий злодей, так это он. О, когда он с ней только познакомился, это был сущий ангел. И случилось это всего-то полтора года назад, правда, нам кажется, что с тех пор прошло уже полжизни. Она тогда только приехала в Лондон. Да, она тогда в первый раз уехала из дома. Он прельстил ее своим титулом, деньгами, фальшивыми джентльменскими манерами. Она совершила ошибку, но уже сполна расплатилась за нее. В каком месяце мы с ним познакомились? Я же говорю, сразу, как только приехали, а приехали мы в июне. Значит, в июле. Поженились они в прошлом году в январе. Да, она сейчас спустилась в гостиную и, я думаю, не откажется поговорить с вами. Только не мучайте ее расспросами, ведь она такой ужас перенесла.

Леди Брэкенстолл сидела на той же кушетке, что и утром, но выглядела посвежевшей. Горничная, которая пришла с нами, снова принялась накладывать примочки на лоб своей хозяйки.

– Я надеюсь, вы вернулись не для того, чтобы снова меня допрашивать? – спросила леди.