Агата Кристи - Унесенный потоком

— Я не говорю этого. Но я утверждаю, что вы уехали, когда были недовольны вашей помолвкой, а сейчас, вернувшись, вы по-прежнему не удовлетворены ею.

Линн сорвала травинку и в задумчивости стала ее жевать.

— Вы как дьявол, знаете все на свете, месье Пуаро. Не так ли?

— Это моя профессия, — по-французски скромно ответил Пуаро. — Но есть еще другая истина, которую, как мне кажется, вы не распознали.

— Вы имеете в виду Дэвида, не правда ли? — резко спросила Линн. — Вы полагаете, что я влюблена в него?

— Это ваше дело — решать, — спокойно пробормотал Пуаро.

— А я… не знаю! В нем есть что-то, чего я боюсь… И в то же время что-то в нем меня просто притягивает…

Она замолчала и спустя некоторое время продолжала:

— Вчера я разговаривала с командиром его бригады, который приехал сюда, как только услышал о его аресте. Он приехал, чтобы помочь. Он рассказывал мне о безрассудстве Дэвида, о его необычайной храбрости. И все же, знаете, месье Пуаро, несмотря на то, что он сказал, меня не покидало чувство, что он сам не уверен, что Дэвид не мог совершить убийства!

— И вы тоже не уверены?

Горько улыбнувшись, Линн посмотрела на него с сожалением.

— Нет. Видите ли, я никогда не испытывала абсолютного доверия к Дэвиду. Можно ли любить человека, которому не доверяешь?

— К сожалению, можно.

— Я всегда была несправедлива к Дэвиду, потому что не доверяла ему. Я верила всем ужасным сплетням — о том, что он не Дэвид Хантер, а просто любовник Розалин. Мне было стыдно, когда я встретилась с его командиром, и он мне рассказывал о том, что познакомился с Дэвидом еще в детстве в Ирландии.

— C’est epatant![13] — пробормотал Пуаро. — Как только люди умудряются потянуть не за ту ниточку!

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что я сказал. Кстати, звонила ли вам миссис Клоуд — я говорю о жене доктора — в ночь убийства?

— Тетушка Кэтти? Да, звонила.

— О чем был разговор?

— О какой-то чепухе, связанной с ее расчетами.

— Она звонила из дома?

— Нет. Ее телефон был сломан. Она звонила из телефонной будки.

— В десять минут одиннадцатого?

— Примерно в это время. Наши часы, как правило, врут.

— Примерно… — в задумчивости произнес Пуаро и спокойно продолжал:

— Это был не единственный звонок в тот вечер?

— Нет, — бросила кратко Линн.

— Дэвид Хантер звонил вам из Лондона?

— Да. — Она неожиданно взорвалась: — Наверняка вы жаждете узнать, что он мне сказал?

— О, нет, я не осмеливаюсь…

— Хотите знать? Пожалуйста! Он сказал, что уезжает, уходит из моей жизни, что он слишком плох для меня и никогда не пойдет прямым путем, даже ради меня.

— Возможно, что вы правы, если не любили его после этого, — заметил Пуаро.

— Я надеюсь, он уедет. Конечно, если полностью будет оправдан… Я надеюсь, что они вдвоем укатят в Америку или куда-нибудь еще. Затем, возможно, мы перестанем думать о них и научимся стоять на своих собственных ногах. И перестанем чувствовать злую волю.

— Злую волю?

— Да. Сперва я ее почувствовала как-то вечером у тетушки Кэтти. У нее была какая-то вечеринка. Возможно, это произошло потому, что я только вернулась из-за границы и была раздражена. Мне казалось, что вся атмосфера проникнута этой злой волей. Какой-то недоброжелательностью к Розалин. Неужели вы не понимаете, что все мы желали ей смерти — все мы! Желали ей смерти… А ведь это ужасно — желать, чтобы умер человек, не причинявший никогда тебе зла…

— Ее смерть, конечно, единственное, что может дать вам практический результат, — заметил Пуаро деловым тоном.

— Вы имеете в виду — в финансовом отношении? Само пребывание ее здесь принесло нам больше всего зла! Завидовать человеку, злословить о нем, клянчить у него — в этом нет ничего хорошего. Сейчас она совершенно одна в Фурроубэнке. Она похожа на привидение, испугана до смерти, выглядит как будто сошла с ума! И она не желает нашей помощи! Ни от одного из нас, а ведь мы все предлагали помощь. Мама приглашала погостить у нас, тетя Фрэнсис предлагала. Даже тетушка Кэтти побывала у нее и предложила составить ей компанию в Фурроубэнке. Но она не хочет иметь с нами ничего общего, и я ее не осуждаю. Она даже не захотела видеть коммодора Конроя. Я думаю, что она больна, страдает от беспокойства, страха и невзгод. И мы ничего не можем сделать, потому что она не хочет от нас ничего.

— А вы пытались? Вы лично?

— Да, — ответила Линн. — Я была у нэе вчера и спрашивала, могу ли я ей чем-нибудь помочь. Она посмотрела на меня…

Неожиданно Линн замолчала и вздрогнула.

— Мне кажется, она ненавидит меня. Она мне сказала: «От вас мне нужно меньше всего.» Дэвид наказал ей, как мне кажется, никуда не выходить из Фурроубэнка, а она всегда делает то, что он говорит. Роули принес ей с Лонг-Виллоуз яйца и масло. Мне кажется, он — единственный из нас, кто ей нравится.

Она поблагодарила его и сказала, что он всегда был к ней очень добр. Роули, конечно, добрый.

— Есть люди, — заметил Пуаро, — к которым всегда испытываешь симпатию. Жаль, что им иногда приходится нести слишком тяжелую ношу. Мне очень жаль Розалин Клоуд. Если б я мог, я бы ей помог. Даже сейчас, если б она меня послушала…

Вдруг, приняв какое-то решение, он вскочил на ноги.

— Давайте, мадемуазель, — сказал он, — сходим в Фурроубэнк.

— Вы хотите, чтобы я пошла с вами?

— Если вы готовы быть великодушной…

— Да… да… я готова! — закричала Линн.

Они добрались до Фурроубэнка всего за пять минут. Дорожка поднималась вверх между рядами многочисленных рододендронов. Гордон Клоуд явно не жалел времени и средств на то, чтобы Фурроубэнк выглядел как картинка.

Горничная, открывшая им входную дверь и узнав их, была удивлена и выразила сомнение в том, что миссис Клоуд сможет их принять. Мадам, заявила она, еще не встала. Тем не менее она провела их в гостиную и поднялась наверх с карточкой Пуаро.

Пуаро осмотрелся, мысленно сравнивая про себя убранство этой комнаты с гостиной Фрэнсис Клоуд. В последней чувствовалась личность хозяйки, в то время как гостиная в Фурроубэнке была совершенно безликой, правда только в смысле роскоши, но не вкуса. Гордон Клоуд явно обладал им — все предметы в комнате были отменного качества, их изготовили, несомненно, художники своего дела, но эти вещи не носили признаков исключительности, столь характерной для личного вкуса гостиной Фрэнсис. Розалин явно не привнесла ничего своего в обстановку этой комнаты.

Она жила в Фурроубэнке, как иностранец проживает в «Ритце» или «Савойе».

«Интересно, — подумал Пуаро, — если бы другая…»

Его размышления были прерваны Линн, спросившей его, о чем он думает и почему такой мрачный.

— Говорят, мадемуазель, что смерть — это плата за грехи. Но иногда плата кажется слишком большой. Интересно, может быть, расплачиваться за грех роскошью — это более приемлемо? Быть отрезанным от собственного дома, в последний раз бросить взгляд, на него, зная, что обратной дороги нет…

Он вдруг замолчал. В комнату вбежала не вышколенная горничная, а просто испуганная пожилая женщина, которая, запинаясь, с трудом выговаривая слова, произнесла:

— О, мисс Марчмонт! О, сэр, моя госпожа… наверху… с ней что-то случилось… она молчит, и я не могу разбудить ее, и руки у нее холодные.

Пуаро резко повернулся и вышел из комнаты. Линн и горничная последовали за ним. Он устремился на второй этаж. Горничная головой кивнула в сторону открытой двери.

Это была большая прекрасная спальня. Солнечные лучи, врывавшиеся в открытые окна, играли на палевых коврах.

Розалин лежала в огромной кровати резного дерева. Казалось, она спала. Ее глаза с длинными ресницами были закрыты, голова вполне естественно покоилась на подушке. В руке у нее был скомканный платок. Она была похожа на обиженного ребенка, который горько плакал, прежде чем заснуть.

Пуаро взял ее за руку и попытался нащупать пульс. Рука ее была ледяной. Ответ был ясен.

— Она мертва уже несколько часов, — спокойно сказал Пуаро, повернувшись к Линн. — Умерла во сне.

— О сэр, о! Что мы будем делать?

Горничная разразилась в рыданиях.

— Кто был ее доктором?

— Дядя Лайонел, — ответила Линн.

— Позвоните доктору Клоуду, — сказал Пуаро, обращаясь к горничной.

Та вышла из комнаты, продолжая рыдать. Пуаро в задумчивости вышагивал по комнате. На кровати лежала небольшая коробочка с этикеткой: «Принимать по одному порошку на ночь». С помощью носового платка, чтобы не осталось следов, он открыл коробочку. В ней еще оставалось три порошка. Он подошел к камину, затем к письменному столу. Стул близ него был отодвинут в сторону, на столе лежал раскрытый блокнот. Тут же был лист бумаги, на котором несформировавшимся детским почерком были выведены слова:

«Я не знаю, что делать… Я не могу больше… я так грешна. Я должна кому-то открыться и успокоиться… Я ведь не хотела ничего плохого. Я даже не знала, что из этого может получиться. Я должна написать —».

Далее следовал прочерк. Ручка лежала там, где ее бросили. Пуаро в задумчивости смотрел на написанные слова. Линн стояла у кровати и не отводила взгляда от умершей.

Вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату запыхавшись ворвался Дэвид Хантер.

— Дэвид! — в удивлении воскликнула Линн. — Они тебя выпустили? Я так рада…

Не обращая внимания ни на ее слова, ни на ее присутствие, чуть ли не оттолкнув ее со своего пути, он устремился к постели и склонился над неподвижной белой фигурой.

— Роза! Розалин…