Я откинулся на спинку кресла, мне не хватало воздуха.

– Увести его! – приказал Петрухин.

Человек, управлявший дрожками, и двое других силой выволокли несчастного из комнаты.

Я слышал шаги по коридору и скрип отворяемой и вновь закрываемой двери. Затем послышался шум борьбы, закончившейся ужасным, леденящим душу хрустом, глухим стоном и звуком падения чего-то тяжёлого на пол.

– Такая участь ждёт каждого, кто нарушит клятву, – замогильным голосом возвестил Алексей, и хриплое «аминь» из уст собравшихся было ему ответом.

– Только смерть может уволить человека из нашего братства, – добавил какой-то другой участник странного сборища. – Но господин Бер… господин Робинсон бледен. Эта сцена, должно быть, слишком тяжела для него после долгой дороги.

«О Том, Том, – подумал я, – если ты только выберешься из этой напасти, ты откроешь новую страницу своей жизни. Ты не готов к смерти, это факт».

Теперь мне всё стало яснее ясного: по странному недоразумению я попал в логово отъявленных нигилистов, которые по ошибке приняли меня за одного из своих. Я оказался невольным свидетелем столь многого, что вряд ли меня оставили бы в живых, соверши я сейчас какую-нибудь оплошность. Поэтому я решил и далее играть нелепую роль, так неожиданно на меня свалившуюся, покуда не представится какой-нибудь удобный случай бежать от шайки отвратительных извергов. Я сделал над собой невероятное усилие, пытаясь улыбнуться.

– Нет-нет, что вы! Я, конечно, малость устал с дороги, – отвечал я, – но это всё вздор. Просто минутная слабость…

– Так это вполне естественно, – заявил человек с густой бородой, сидевший от меня справа. – Не соблаговолите, досточтимый мэтр, рассказать нам, как продвигается наше дело в Англии?

– Успех превосходит все ожидания, – отвечал я.

– Не удостоил ли нас Верховный Комиссар чести отправить с вами инструкции для жолтевского отделения?

– Не на бумаге, – отвечал я шёпотом.

– Но он говорил о нас?

– Да, он сказал, что наблюдает за вами с живейшим интересом и чувством глубокого удовлетворения, – ввернул я.

В рядах сидящих вокруг стола пробежал шёпот:

– Очень приятно это слышать… Очень приятно…

Голова у меня кружилась; размышляя о безвыходности своего положения, я чуть не падал в обморок. Ведь в любую минуту случайно заданный вопрос мог обнаружить перед ними, что я самозванец. Я встал и подошёл к маленькому столику в углу, на котором стоял графин с водкой. Налив себе рюмку и выпив её, я почувствовал, что живительная влага охватила мой мозг, и, садясь вновь, преисполнился беспечности, которая помогла мне увидеть нечто даже забавное в моём теперешнем положении. И тогда у меня возникла мысль поиграть со своими мучителями. Впрочем, сознание моё оставалось вполне ясным.

– Бывали вы в Бирмингеме? – спросил бородач.

– И не раз, – отвечаю я.

– Тогда вы, конечно, видели секретную мастерскую и арсенал?

– Мне часто доводилось бывать в них.

– Надеюсь, полиция до сих пор ничего не подозревает? – продолжил он свой допрос.

– Ровным счётом ничего, – подтвердил я.

– Не расскажете ли вы нам, как удаётся держать в секрете столь большое дело?

Вот и закавыка. Но моя природная сообразительность и выпитая водка, по-видимому, пришли мне на помощь.

– Такого рода сведения, – ответил я, – я не чувствую себя вправе разглашать даже здесь. Скрывая их, я действую лишь в соответствии с указаниями Верховного Комиссара.

– Да, да, конечно, вы совершенно правы, – сказал мой первый знакомец Петрухин. – Прежде чем входить в такого рода детали, вам необходимо, разумеется, сделать соответствующий доклад центральному комитету в Москве.

– Именно таково моё намерение, – ответствовал я, донельзя счастливый, что выбрался из неприятного затруднения.

– Мы слышали, – продолжил Алексей, – что вас посылают осмотреть «Ливадию». Можете ли вы рассказать что-нибудь об этом?

– Спрашивайте, я постараюсь ответить в пределах мне дозволенного, – ляпнул я с решимостью отчаяния.

– Были ли даны какие-либо распоряжения касательно этого дела уже в Бирмингеме?

– В пору моего отъезда из Англии ещё не были.

– Да, конечно, время у нас пока ещё имеется, – согласился бородач, – ведь для подготовки нам понадобится не один месяц. Днище решено делать деревянным или железным?

– Деревянным, – ответил я наудачу.

– Конечно, так оно лучше, – сразу же подтвердил чей-то голос. – А какова ширина Клайда под Гринлоком?

– Разная, – ответил я, – в среднем около восьмидесяти ярдов.

– Сколько же человек вмещает судно? – спросил анемичный юноша в конце стола, место которому было скорее в школе, чем на этом сборище убийц.

– Около трёхсот, – сказал я.

– Плавучий гроб! – подвёл итог юный нигилист замогильным голосом.

– Цейхгаузы помещаются на одной палубе с каютами или ниже? – спросил въедливый Петрухин.

– Ниже, – сказал я решительно, хотя, ясное дело, не имел ни малейшего понятия, о чём идёт речь.

– И пожалуйста, последний наш вопрос, – сказал Алексей. – Какой всё-таки ответ дал Бауэр, германский социалист, на прокламацию Равинского?

Эта ловушка оказалась похитрее, чем всё, что было раньше! Неизвестно, как бы я вывернулся, но тут Провидение поставило передо мной новую задачу, куда тяжелее прежних.

Внизу скрипнула дверь и послышались быстрые, приближающиеся шаги. Затем раздался громкий стук в дверь, сопровождаемый несколькими более слабыми.

– Наш пароль! – вскричал Петрухин. – Однако мы все в сборе. Кто это может быть?

Дверь отворилась, и в комнату вступил человек, покрытый пылью и, видимо, измученный долгим путешествием. Фигура его, однако, сохраняла повелительную осанку, на лице читались воля и железная решимость. Он оглядел сидевших вокруг стола, пристально всматриваясь в каждого. Присутствующие изумлённо зашептались. Похоже, никто из них его не знал.

– Что означает ваше вторжение, милостивый государь? – спросил мой бородатый приятель.

– Вторжение? – насмешливо переспросил незнакомец. – Мне сообщили, что меня здесь ждут, и я надеялся на более тёплый приём среди своих товарищей и единомышленников. Конечно, вы незнакомы со мною лично, но осмелюсь думать, что имя моё пользуется у вас некоторым уважением. Я Густав Берджер, агент из Англии, имеющий письмо от Верховного Комиссара к его преданным братьям в Жолтеве.

Взорвись здесь одна из их дьявольских бомб, это не вызвало бы такого изумления. Все взоры останавливались попеременно то на мне, то на вновь прибывшем агенте.

– Если вы и в самом деле Густав Берджер, – проговорил наконец Петрухин, – кто же тогда этот человек, с которым мы сейчас разговаривали?

– Вот мои верительные письма, они докажут вам, что я – Густав Берджер, – сказал незнакомец, бросая на стол пакет. – Кто же этот человек, я не имею ни малейшего понятия. Но если он явился на собрание под вымышленным именем, ясно, что он не должен вынести отсюда ни единого слова из услышанного. Скажите, – прибавил он, обращаясь ко мне, – кто вы и чем занимаетесь?

Я почувствовал, что час мой пробил. Револьвер лежал у меня в кармане сбоку, но что было толку в нём, дойди дело до схватки с этим сборищем головорезов? Я нащупал, однако, его рукоятку – так утопающий хватается за соломинку – и попытался сохранять хладнокровие, глядя на суровые мстительные лица, обращённые ко мне.

– Господа, – сказал я, – роль, которую я сыграл в этот вечер, была непреднамеренной с моей стороны. Я не полицейский шпион, как это вам, быть может, подумалось, но и не принадлежу к вашему почтенному сообществу. Я безобидный коммерсант, торговец хлебом, из-за удивительной ошибки помимо своей воли попавший в столь затруднительное положение.

На мгновение я умолк. Не знаю, только ли мне показалось, или я действительно услышал какой-то непонятный звук на улице – звук как бы тихих, крадущихся шагов. Нет, всё прекратилось; скорее всего, то было биение моего собственного сердца.

– Нет нужды говорить, – продолжил я как можно торжественнее, – что всё, что я слышал сегодня, будет свято сохранено. Клянусь честью, как джентльмен, что ни одно слово не будет выдано мною.

Известно, что чувства людей, попавших в большую физическую опасность, страшно обостряются, и, может быть даже, воображение в это время играет с ними странные шутки… Садясь, я повернулся спиною к двери и мог бы присягнуть, что слышал за нею чьё-то прерывистое дыхание. Быть может, это были те трое, кого я видел при исполнении их ужасных обязанностей, почуявшие, как ястребы, новую жертву.

Я оглядел сидевших. Всё те же жестокие, непреклонные лица, и ни тени сочувствия. Я взвёл в кармане курок револьвера.

Настала томительная тишина; суровый хриплый голос Петрухина нарушил её.

– Обещания легко даются и так же легко нарушаются, – изрёк он. – Есть только один способ обеспечить вечное молчание. Речь идёт о нашей жизни или о вашей. Пусть скажет своё слово старший между нами.

– Вы правы, – сказал агент из Англии. – Есть только один выход. Этот человек должен пойти в расход.

Я знал уже, что́ это означает на их секретном жаргоне, и вскочил на ноги.

– Клянусь Небом, – крикнул я, упёршись спиною в дверь, – вы не убьёте свободного англичанина, как барана! Первый же из вас, кто сунется, сразу отправится на тот свет!

Один из них бросился на меня. Я увидел по направлению прицела блеск ножа и дьявольское лицо Густава Берджера. Я спустил курок… и одновременно с хриплым воплем негодяя из Англии оказался брошен на землю страшным ударом сзади. Оглушённый и придавленный чем-то тяжёлым, я слышал над собой шумные крики и звуки ударов, а затем потерял сознание.

Очнулся я среди обломков двери. Напротив сидела дюжина людей, только что судивших меня; они были связаны по двое, их стерегли русские жандармы.

Около меня лежало тело горемычного английского агента; лицо его было обезображено выстрелом. Алексей и Петрухин также лежали на полу, истекая кровью…