— Не думаю, — ответил он.

— Чего же тогда ты боишься? — спросила я.

— Не знаю… — медленно произнес он.

Понимаете, он знал Кэролайн. Я же совсем ее не знала.

Если бы я только могла предположить…

Мы вернулись в Олдербери. На этот раз обстановка была сложной. Кэролайн что-то заподозрила. Мне это не нравилось… очень не нравилось… с каждым днем все больше. Я всегда ненавидела ложь. Я считала, что нам следует ей обо всем рассказать. Но Эмиас и слышать об этом не хотел.

Но самым потрясающим было другое — я видела, что ему все это было совершенно безразлично. Он любил Кэролайн и не хотел причинять ей боль, но, в сущности, его мало трогало, честно ли или нечестно по отношению к ней он себя ведет — ему на это было глубоко наплевать. Для него не было ничего важней его живописи, все остальное было вторично. Никогда еще за все время нашего знакомства я не видела его в таком экстазе, он работал как одержимый. Теперь-то я понимаю, что он был настоящим гением. Настолько увлеченным своим творчеством, что его мало заботили такие мелочи, как соблюдение приличий или чье-то двусмысленное положение. Я же воспринимала все очень болезненно. Я оказалась в крайне неловкой ситуации. Кэролайн меня терпеть не могла — и была по-своему права. Единственное, что могло что-то изменить, — это открыть ей правду.

Но Эмиас продолжал твердить, что нельзя дергаться, пока он не закончит картину. А может, никаких дерганий и не будет, сказала я. У Кэролайн ведь наверняка есть чувство собственного достоинства и гордость.

— Я не хочу двуличничать, — настаивала я. — Мы должны сказать ей все как есть.

— К чертям твою честность! — взорвался Эмиас. — Я пишу картину, мне некогда. Дай мне нормально работать.

Я его понимала, он же меня понять не хотел.

В конце концов я не выдержала. Кэролайн завела разговор о планах на осень. Она говорила об их поездке к одному скульптору с такой уверенностью, что мне стало тошно, противно и стыдно, оттого что мы держим ее в полном неведении. Ну а если честно, меня раздражало, что она совершенно меня игнорировала, причем так вежливо и утонченно, что и придраться было не к чему.

Поэтому я и выдала ей все напрямик. В глубине души я и сейчас считаю, что все сделала правильно. Хотя, разумеется, не решилась бы на это, если хоть на мгновение могла представить, к чему это приведет.

И тут началось… Эмиас жутко рассвирепел, но вынужден был подтвердить, что я сказала правду.

Я никак не могла понять, что творится на душе у Кэролайн. Мы все Отправились к Мередиту Блейку на чай, там она держалась великолепно — болтала, смеялась… Я, наивная дурочка, решила, что она смирилась. Мне было крайне неловко и дальше оставаться у них в доме, но Эмиасу нужно было закончить работу. Я надеялась, что, может, все-таки Кэролайн уедет. Всем было бы лучше, если бы она уехала.

Я не видела, как она выкрала кониум. Не хочу лгать и поэтому не стану отрицать, что, возможно, она действительно украла его, чтобы покончить с собой.

Возможно. Но я так не считаю. По-моему, она была до корней волос собственницей. И очень ревнивой. Такие женщины никогда не отдадут того, что им, как они считают, принадлежит по праву. Эмиас был ее собственностью. Ей было легче убить его, чем отдать другой женщине. По-моему, она тогда же и решила его убить. И лекция Мередита о кониуме, о его опасных свойствах были ей как нельзя кстати: не нужно ни о чем думать, что-то искать, идеальное средство… Злобная и мстительная, эта дамочка умела сводить счеты. Эмиас, конечно же, знал, что она опасный человек. Я же ничего такого и предположить не могла.

На следующее утро у них с Эмиасом состоялся финальный разговор. Я сидела на террасе и слышала большую часть их диалога. Эмиас держался превосходно — был терпелив и спокоен. Он призывал ее к сдержанности. Сказал, что любит и ее и дочку и всегда будет любить. Что сделает все возможное, чтобы обеспечить их будущее. Потом разозлился и заявил:

— Пойми, я намерен жениться на Эльзе, и ничто не помешает мне это сделать. Мы с тобой всегда считали, что необходимо уважать свободу личности. Что бы ни случилось. И вот теперь этот момент настал.

— Поступай как знаешь, — сказала ему Кэролайн. — Я тебя предупредила.

Эти слова она произнесла совсем тихо, но тон, каким они были сказаны, был просто зловещим.

— Что ты хочешь этим сказать, Кэролайн? — спросил Эмиас.

— Ты — мой, и я не могу отпустить тебя. Понимаешь, не могу, — сказала Кэролайн. — Я скорее убью тебя, чем отдам этой девчонке…

Как раз в эту минуту на террасу вышел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Я не хотела, чтобы он услышал их разговор.

Затем на террасу вышел Эмиас и сказал, что пора идти работать. Мы вместе отправились в сад. Он молчал. Сказал только, что Кэролайн ничего и слышать не хочет, — но, ради бога, он не желает сейчас об этом говорить. Ему необходимо сосредоточиться. Ему нужен еще один день, сказал он, и картина будет закончена.

— Это будет лучшая моя работа, Эльза, — добавил он. — Хотя за нее приходится платить слезами и кровью.

Чуть позже мне пришлось сбегать за пуловером. Дул холодный ветер. Когда я вернулась, там уже была Кэролайн. Наверное, в очередной раз пыталась его уговорить. Еще там были Филип и Мередит Блейки. Когда я вошла в сад, Эмиас сказал, что хочет пить, но пиво его какое-то теплое.

Кэролайн обещала прислать холодного пива. Сказала она это совершенно спокойно, почти дружеским тоном. Она была хорошей актрисой, эта гадина. Должно быть, она уже решилась.

Минут через десять она принесла пиво. Сама. Эмиас писал. Она налила пиво в стакан, поставила у него под рукой. Мы на нее не смотрели. Эмиас был весь в работе, а я должна была сидеть неподвижно.

Эмиас выпил пиво, как всегда, залпом. Затем, скорчив гримасу, сказал, что пиво какое-то противное, хотя, конечно, холодное.

И даже когда он это сказал, у меня не возникло ни тени подозрения. Я только засмеялась:

— Гурман!

Увидев, что он все выпил, Кэролайн ушла.

Прошло минут сорок до того момента, когда Эмиас Пожаловался на ломоту и боль в суставах. Наверное, где-то простудился, заметил он. Эмиас терпеть не мог всяких недомоганий и разговоров на эти темы. Затем он дурашливо произнес:

— Старость не радость. Промахнулась ты, Эльза, связалась со старой развалиной.

Я засмеялась, хотя видела, что он едва передвигает ноги и пару раз скривился от боли. Мне и в голову не могло прийти, что это вовсе не простуда. Потом он выдвинул скамейку и прилег на нее, время от времени вытягивая руку, чтобы сделать очередной мазок. Он часто так делал, когда писал. Сидел вот так развалившись, переводя взгляд с меня на холст. Полежит с полчасика, а потом встает. Поэтому я совершенно не встревожилась.

Тут раздался гонг, призывающий на ленч, но Эмиас сказал, что хочет остаться — вроде как есть ему совсем не хочется. Это тоже было у него в обычае, и потом, я подумала, какое ему удовольствие сидеть с Кэролайн за одним столом…

Говорил он тоже странно — отрывисто, словно ворчал. Но и это не было чем-то особенным — так он начинал говорить, когда в работе его что-то не устраивало.

Спустился Мередит. Он заговорил с Эмиасом, но Эмиас лишь что-то хмыкнул в ответ.

Мы с Мередитом направились к дому, оставив Эмиаса в саду. Оставили одного — умирать. Я никогда не сталкивалась с болезнями, не общалась с больными людьми, не разбиралась в этом, думала, что на Эмиаса просто накатило дурное настроение. Если бы я могла предположить… Если бы поняла… Быть может, окажись рядом врач, его еще можно было спасти… О господи, почему я не… Что толку теперь об этом думать? Я была слепой дурой. Слепая, ничего не соображающая дура…

Больше рассказывать нечего.

Кэролайн и гувернантка пошли после ленча в сад. Вскоре ушел и Мередит. И сейчас же прибежал обратно. Он сказал нам, что Эмиас умер.

В ту же секунду я все поняла. Я поняла, что это дело рук Кэролайн. Только я не знала, что это яд. Я думала, что она либо застрелила его, либо всадила нож…

Мне хотелось растерзать ее, убить…

Зачем она это сделала? Зачем? Он был таким живым, таким энергичным, сильным… Лишить его жизни — обратить в неподвижный труп. Только чтобы не отдавать мне…

Страшная женщина…

Страшная, жестокая, мстительная, достойная лишь презрения…

Я ненавижу ее. До сих пор ненавижу.

Ее даже не повесили.

А жаль…

Впрочем, для нее и виселицы было бы мало…

Я ее ненавижу… ненавижу… ненавижу…

Конец рассказа леди Диттишем.

Уважаемый мосье Пуаро!