Агата Кристи - Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

После ленча Кэролайн и гувернантка пошли в сад и там обнаружили Эмиаса. Я встретил мисс Уильямс, когда она бежала к дому. Она велела мне вызвать врача и бросилась обратно к Кэролайн.

Бедное дитя! Я говорю об Эльзе. Она горевала так отчаянно, так непосредственно, как горюют только дети. Дети не могут поверить, что жизнь бывает столь несправедлива. Кэролайн держалась вполне спокойно. Да, она была спокойна. Конечно, она умела держать себя в руках куда лучше Эльзы. На лице ее я не увидел ничего похожего на раскаянье — в те минуты. Она только сказала, что он, видимо, покончил с собой. А мы не могли этому поверить. Эльза не удержалась и обвинила ее в убийстве.

Конечно, Кэролайн уже сообразила, что подозрения падут на нее. Да, этим, скорей всего, и объясняется ее поведение.

Филип не сомневался, что это сделала она.

Кто не растерялся в этот момент, так это гувернантка. Она заставила Эльзу лечь, дала ей успокоительное, а когда явилась полиция, увела Анджелу. Да, эта женщина была на высоте.

Все происходящее представляло какую-то жуткую фантасмагорию. Полиция производила в доме обыски, вела допросы, затем, как мухи, налетели репортеры, щелкали затворами фотоаппаратов, подстерегали членов семьи.

Словом, кошмар…

Я и сейчас это вспоминаю как кошмар, хотя прошло столько лет. Ради бога, если вам удастся убедить Карлу, что на самом деле мать ее невиновна, быть может, мы сумеем забыть об этом навсегда.

Эмиас покончил с собой, как ни трудно в это поверить.

Конец рассказа Мередита Блейка.

Хочу изложить всю нашу историю отношений — с первых дней знакомства и до дня его трагической гибели.

Впервые я увидела Эмиаса Крейла на приеме у одного художника. Он стоял у окна, и я заметила его сразу, как только вошла в комнату. Я спросила, кто это. Мне ответили: «Крейл, художник». И я сказала, что хотела бы с ним познакомиться.

В тот раз нам удалось поговорить, наверное, минут десять. Когда человек производит такое впечатление, какое Эмиас Крейл произвел на меня, бесполезно пытаться рассказывать о нем. Скажу одно: когда я увидела Эмиаса Крейла, все остальные показались мне ничтожными и мелкими, это, пожалуй, будет точнее всего.

После нашего знакомства я сразу помчалась смотреть на его картины. У него была в ту пору выставка на Бонд-стрит, одна из его картин была выставлена в Манчестере, еще одна — в Лидсе и две в Лондоне. Я посмотрела их все, все до одной. Затем мы снова с ним встретились.

— Я видела все ваши картины, — сказала я. — Они изумительны.

Он был явно удивлен.

— А кто вам сказал, что вы можете об этом судить? Вы что, в этом разбираетесь?

— Может, и не разбираюсь, — согласилась я. — Но картины все равно чудесные.

— Чепуха все это, — усмехнулся он.

— Ну и ладно, — ответила я. — А как насчет того, чтобы меня написать?

— Если бы вы хоть немного разбирались в живописи, то поняли, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.

— А почему обязательно портрет? И я не просто хорошенькая женщина.

Он взглянул на меня так, будто увидел впервые.

— Может, вы и правы, — сказал он.

— Значит, вы согласны? — спросила я. Чуть склонив голову набок, он не спускал с меня глаз.

— Вы действительно необыкновенная девушка.

— Я, знаете ли, довольно богата, — поспешила сообщить я. — И могу вам как следует заплатить.

— А почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.

— Хочется, и все, — ответила я.

— Разве это веская причина? — спросил он.

— Да. Я всегда добиваюсь того, чего хочу, — ответила я.

— О, девочка, как же вы еще молоды! — воскликнул он.

— Так вы напишете меня? — настаивала я. Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом чуть отступил назад. Я молча ждала.

— Порой мне хотелось написать австралийских макао[128], как они садятся на купол Святого Павла[129], они такие немыслимо яркие… Если я напишу вас на фоне природы — обычного английского пейзажа, мне кажется, я добьюсь того же эффекта.

— Так вы согласны? — спросила я.

— Вы так прекрасны… Какие яркие, сочные, смелые краски. Я вас напишу!

— Значит, решено, — подытожила я.

— Но я должен предупредить вас, Эльза, — продолжал он, — если я буду писать вас, я постараюсь, чтобы вы были вся моей — как душой, так и телом…

— Я на это надеюсь… — отозвалась я.

Я произнесла эти слова очень спокойно. И услышала, как у него перехватило дыхание, увидела, как загорелись глаза.

Вот так внезапно все это началось.

Через несколько дней мы снова встретились. Он хотел, чтобы я приехала к нему в Девоншир — там есть один замечательный пейзаж, на фоне которого он и собирается меня писать.

— И учтите, я женат. И очень люблю свою жену.

Я заметила, что если он ее любит, значит, она славная женщина.

— Она необыкновенная женщина, сама доброта, — сказал он. — По правде говоря, — продолжал он, — она прелесть, и я ее обожаю. Так что примите это к сведению, милая Эльза, и ведите себя соответственно.

Я сказала, что все хорошо поняла.

Он начал работу над картиной через неделю. Кэролайн Крейл встретила меня очень радушно. Хотя я ей не очень понравилась — собственно говоря, почему я должна была ей понравиться? Эмиас вел себя осторожно. Ни одного слова, которое могло бы вызвать подозрение его жены, я тоже держалась с ним почтительно и нарочито вежливо. Но мы оба понимали — это лишь видимость.

Через десять дней он велел мне возвращаться в Лондон.

— Но картина еще не закончена, — сказала я.

— Она еще и не начата, — объяснил он. — Честно говоря, я не могу писать вас, Эльза.

— Почему? — спросила я.

— Вы сами знаете почему, — ответил он. — И поэтому вам придется убраться отсюда. Я не могу сосредоточиться, потому что думаю только о вас.

Мы были в Оружейном саду. День был жаркий и солнечный. Пели птицы, и жужжали пчелы. Казалось, мы были окутаны атмосферой счастья, мира и покоя. Но я этого не чувствовала. Было во всем этом что-то… трагическое. Как будто… все, что было в дальнейшем предопределено судьбой, уже витало над нами. Уже тогда…

Я понимала, что мой отъезд в Лондон ничего не изменит, но сказала:

— Хорошо. Если вы хотите, чтобы я уехала, я уеду.

— Умница, — похвалил меня Эмиас.

Я уехала и не стала ему писать.

Он продержался десять дней, затем приехал сам. Он очень похудел и казался таким изможденным и несчастным, что я даже испугалась.

— Я предупреждал вас, Эльза, — сказал он. — Не говорите, что я вас не предупреждал.

— Я тебя ждала, — ответила я. — Я знала, что ты приедешь.

У него вырвался стон, когда он сказал:

— Есть вещи, которые мужчина не в силах преодолеть. Я не могу ни спать, ни есть, ни работать, потому что все время думаю о тебе.

Я сказала, что знаю об этом и что чувствую то же самое с той минуты, как его увидела. Это — судьба, и незачем с ней бороться.

— Но ты ведь и не боролась, Эльза? — спросил он. И я честно ответила, что совсем не боролась.

Ты еще слишком молода, сказал он, на что я ответила, что это не имеет значения. Следующие несколько недель, должна признаться, мы были счастливы. Даже не счастливы, нет, это не отражает нашего состояния. Это было нечто более глубокое и пугающее.

Мы были созданы друг для друга и наконец обрели друг друга, мы чувствовали, что нам необходимо быть вместе. Навсегда.

Но в какой-то момент Эмиас начал вдруг переживать из-за незаконченной картины. Она не давала ему покоя.

— Забавно получается, — сказал он мне. — Раньше я не мог тебя писать — меня слишком отвлекала сама модель. А теперь я хочу писать тебя, Эльза. Очень хочу и уверен, что эта картина станет моей лучшей картиной. Мне не терпится взять в руки кисти и написать тебя сидящей у старинной бойницы — на фоне безмятежного голубого моря и чинных деревьев, где ты… ты будешь диссонирующей песней торжества. Именно так я должен написать тебя, — продолжал он. — И прошу тебя, не мешай мне, пока я буду работать. Вот когда картина будет закончена, я все расскажу Кэролайн, и мы распутаем наши отношения.

— Кэролайн устроит скандал по поводу развода? — спросила я.

— Думаю, нет, — ответил он. — Но женщины существа непредсказуемые.

— Мне жаль, — сказала я, — если это причинит ей боль, но в конце концов она не первая и не последняя.

— Очень правильно сказано, Эльза. Но Кэролайн не слушается, никогда не слушалась и уж наверняка и впредь не будет слушаться голоса разума. Она любит меня, понятно?

— Понятно, — сказала я, — но если она тебя любит, то должна понять и простить. И поэтому наверняка не захочет мешать, не станет удерживать тебя против воли.

— Такие проблемы не решаются с помощью прописных истин, почерпнутых из современной литературы. Сама природа велит человеку бороться не на жизнь, а на смерть.

— Но мы все-таки цивилизованные люди, — возразила я.

— Цивилизованные? — рассмеялся Эмиас. — Кэролайн, наверное, с удовольствием зарубила бы тебя топором. Она вполне на такое способна. Разве ты не понимаешь, Эльза, что она будет страдать — страдать? Знаешь ли ты, что такое страдание?

— Тогда не говори ей, — сказала я.

— Нет, — упирался он. — Разрыв неизбежен. Ты должна принадлежать мне, и принадлежать на законных основаниях, Эльза. Чтобы весь мир знал, что ты моя.

— А что, если она откажется развестись с тобой? — спросила я.