— Боюсь, уже умер… — ответил Мередит. На мгновенье мы забыли про Эльзу. Но она вдруг закричала. Это был леденящий душу вопль.

— Умер? Умер?.. — И она бросилась бежать. Я и не знал, что человек способен так бегать — как олень, как раненый зверь. И как жаждущая мщения фурия.

— Беги за ней, — выдохнул Мередит. — Я позвоню. Беги за ней. Кто знает, что она там натворит?

Я бросился вслед изо всех сил. Думаю, в те минуты ей ничего не стоило убить Кэролайн. Никогда я не видел такого безграничного горя и такой неистовой ненависти. Вся видимость воспитания и приличных манер слетела с нее. Сразу стало ясно, что ее отец, дед и бабка со стороны матери были фабричными рабочими. Ее лишили любовника, и в ней проснулась простолюдинка. Если бы могла, она расцарапала Кэролайн лицо, вцепилась бы в волосы, сбросила через парапет. Почему-то она решила, что Кэролайн нанесла ему удар ножом. Наверное, кратковременное помутнение рассудка, это можно понять.

Я держал ее, затем ею занялась мисс Уильямс. Должен признать, действовала она весьма грамотно. Прикрикнула на нее, велев ей заткнуться, сказала, что нам совершенно ни к чему ее истерика. Гувернантка была словно фурия. Но добилась своего. Эльза утихомирилась и, всхлипывая и вся дрожа, стояла чуть в стороне.

Что же касается Кэролайн, то, насколько я помню, маска с нее сразу слетела. Она была совершенно спокойна — в трансе, сказали бы вы. Ее выдавали только глаза. Они настороженно оглядывали всех. По-моему, она за себя очень испугалась…

Я подошел и заговорил с ней. Не думаю, что Эльза и гувернантка могли услышать мои слова.

— Дрянь! Ты убила моего лучшего друга! — еле слышно прошептал я.

— Нет… О нет… Он… сам… — отшатнувшись, сказала она.

Я посмотрел ей в глаза.

— Расскажи эту чушь полиции, — поморщился я.

Она последовала моему совету, но ей конечно же не поверили.

На этом повествование Филипа Блейка заканчивалось.


Дорогой мосье Пуаро!

Выполняю свое обещание, сажусь описывать трагические события шестнадцатилетней давности, постараюсь выжать из своей памяти все, что только смогу. Начну с того, что я тщательно обдумал все сказанное вами во время нашей недавней встречи. И теперь даже более чем прежде убежден в невиновности Кэролайн Крейл. Мне и раньше трудно было поверить в то, что она решилась отравить своего мужа, но отсутствие других версий и ее собственное поведение не оставили мне ничего другого, как пойти на поводу у других и твердить вместе со всеми «если не она, то кто?».

После нашей встречи я долго размышлял относительно возможности самоубийства Крейла, которую выдвинула на суде защита. В ту пору она показалась мне совершенно нелогичной, но теперь я готов изменить свое мнение — исходя главным образом из того чрезвычайно знаменательного факта, что Кэролайн сама в это верила. Если мы допустим, что эта очаровательная и благородная женщина была осуждена несправедливо, тогда просто недопустимо пренебрегать ее собственным неоднократно высказанным мнением. Она знала Эмиаса гораздо лучше, чем любой из нас. Если она считала самоубийство возможным, значит, так оно и было, несмотря на скептическое отношение к этому всех его друзей.

Теперь я готов предположить, что у Эмиаса Крейла все же случались — а это было известно только его жене — какие-то скрытые от посторонних взглядов приступы раскаяния и даже отчаяния из-за проступков, вызванных его бурным темпераментом. Я полагаю, такое предположение имеет право на существование. Возможно, эту сторону своей натуры он раскрывал только перед женой. Хотя это совершенно противоречит его циничным высказываниям, которые я слышал очень часто, все же это вполне вероятно. Большинство мужчин обычно скрывают некоторые свои слабости, причуды или достоинства — даже от своих близких. Почтенный и суровый человек втайне позволяет себе крайне непристойные эскапады. Вульгарный делец или коммивояжер вдруг оказывается тонким ценителем искусства. Безжалостные эгоисты нередко проявляют редкостную доброту. А великодушные симпатяги порой оказываются подлецами и подонками.

Поэтому вполне возможно, что Эмиасу Крейлу были свойственны моменты раскаяния, и, чем больше он неистовствовал, потакая своим страстям, тем сильнее мучила его совесть. Как это ни парадоксально, но я почти уверен, что так оно и было. И я еще раз повторяю: сама Кэролайн твердо придерживалась именно этой версии. Вот что важно.

А теперь рассмотрим факты (или, точнее сказать, те осколки фактов, что остались у меня в памяти) под углом зрения нынешних моих выводов.

Пожалуй, здесь было бы уместно упомянуть о разговоре, который состоялся у меня с Кэролайн за несколько недель до случившейся трагедии. Это произошло во время первого приезда Эльзы Грир в Олдербери.

Кэролайн, как я вам уже говорил, знала, что я отношусь к ней с глубокой симпатией и уважением и поэтому считала, что мне можно всецело доверять. Так вот, вид у нее был очень печальный. Тем не менее я был крайне удивлен, когда она вдруг спросила, не кажется ли мне, что Эмиас всерьез увлечен девушкой, которую пригласил в качестве натурщицы.

— По-моему, ему интересно ее писать, — ответил я. — Ты же знаешь, как Эмиас загорается очередной работой.

— Нет, он в нее влюблен, — покачала головой она.

— Разве что чуть-чуть.

— А по-моему, совсем не чуть-чуть.

— Она очень хороша собой, — сказал я. — А Эмиас очень даже неравнодушен к женским чарам. Но ты же понимаешь, дорогая, что по-настоящему он любит только тебя. Ему свойственно увлекаться, но все его романчики весьма недолговечны. Для него существуешь только ты, и хотя порой он позволяет себе слишком многое, это ничуть не отражается на его отношении к тебе.

— Именно так я всегда и рассуждала, — сказала Кэролайн.

— Поверь мне, Кэро, — уговаривал ее я, — это действительно так.

— Но на этот раз, Мерри, мне почему-то страшно. Эта девушка ужасно… ужасно откровенна. Она такая юная, такая настойчивая. Я чувствую, что на сей раз он увлекся всерьез.

— Но то, что она юная и такая, как ты говоришь, откровенная, — возразил я, — и послужит ей защитой. Ведь женщины для Эмиаса — это добыча, на которую разрешено охотиться, своего рода азартная игра. Юная же девушка для таких игр не подходит.

— Вот это-то меня и тревожит, — призналась Кэролайн. — Боюсь, что на сей раз он сам превратился в добычу. — И продолжала: — Мне ведь уже тридцать четыре. Мы женаты уже десять лет. Моя внешность не идет ни в какое сравнение с внешностью этой юной красотки, я это понимаю.

— Но тебе ведь известно, Кэролайн, — сказал я, — отлично известно, что Эмиас по-настоящему тебе предан.

— Разве можно быть уверенной в мужской преданности? — возразила она. А затем, хмуро усмехнувшись, добавила: — Я женщина с грубыми инстинктами, Мерри. Я готова утопить эту крошку. Да, взять и утопить.

Я сказал тогда, что Эльза, по-видимому, сама не понимает, что делает. Она восхищается Эмиасом, смотрит на него обожающим взглядом, вряд ли сознавая, что Эмиас постепенно в нее влюбляется.

— Милый мой Мерри! — только и ответила мне Кэролайн и перевела разговор на сад. Я надеялся, что она забудет про все свои треволнения.

Вскоре после этого Эльза уехала в Лондон. Эмиас тоже отсутствовал несколько недель. Я, по правде говоря, забыл и думать про них. А потом мне стало известно, что Эльза вновь вернулась в Олдербери, чтобы Эмиас мог завершить ее портрет.

Меня эта новость немного обеспокоила. Но Кэролайн, когда я снова встретился с нею, не захотела говорить на эту тему. Выглядела она как всегда — ни тени тревоги или огорчения. Все, наверное, в порядке, подумал я.

И был буквально огорошен, узнав, до чего у них все дошло.

Я уже говорил вам о моих разговорах с Крейлом и с Эльзой. Поговорить с Кэролайн мне так и не удалось. Мы смогли лишь обменяться парой фраз, о которых я тоже вам говорил.

Я и сейчас словно наяву вижу ее лицо с огромными глазами, и сердце мое сжимается от боли. Я слышу ее голос. Как она тогда произнесла:

— Все кончено…

Я не в силах описать то бесконечное отчаяние, которое скрывалось за этими словами. Так оно и было — с уходом Эмиаса жизнь для нее кончалась. Вот почему я уверен, что она взяла кониум. Это был выход из положения. Выход, подсказанный ей моими идиотскими рассказами и отрывком из «Федона», где Платон описывает смерть Сократа.

Вот как я нынче представляю себе случившееся. Она взяла кониум, решив покончить с собой, когда Эмиас ее бросит. Быть может, он заметил, как она брала яд, или обнаружил его у нее уже позже.

Возможно, эта находка произвела на него впечатление. Он ужаснулся, поняв, до какой крайности довел ее своими похождениями. Но, невзирая на страх и раскаяние, он тем не менее был не в силах отказаться от Эльзы. Я могу его понять. Любой, с кем она соприкасалась, вряд ли был в силах ее забыть.

Он не представлял себе жизни без Эльзы. И понял, что Кэролайн не может жить без него. Вот он и решил, что единственный выход — это самому воспользоваться кониумом.

Он и устроил все так, как художник. Самым дорогим для него в жизни были его картины. Вот он и решил умереть с кистью в руке. А последнее, что видели его глаза, — это лицо девушки, которую он так безумно любил. Наверное, он подумал, что и ей тоже будет лучше без него…

В эту версию, правда, не вписываются некоторые любопытные факты. Например, почему на пустом флаконе из-под кониума остались только отпечатки пальцев Кэролайн. Но я вот что подумал: Эмиас ведь художник, а они все время вытирают руки тряпочкой — вот он автоматически и вытер флакон. А потом Кэролайн взяла флакон, чтобы убедиться, что он отливал из него кониум Ну вот так… По-моему, такое объяснение вполне вероятно и правдоподобно. Что же касается отпечатков пальцев на бутылке пива, свидетели защиты высказали мнение, что, приняв яд, человек плохо владеет руками и может держать предмет не так, как держит его обычно, — отсюда и такие отпечатки…