Моя дружба с покойным началась еще в детстве. Мы жили по соседству, и наши родители были в очень хороших отношениях. Эмиас Крейл был старше меня на два с небольшим года. Мальчишками на каникулах мы играли вместе, хотя учились в разных школах.

Если исходить из того, что я так давно знал убитого, я считаю себя вправе претендовать на объективную оценку его характера и взглядов на жизнь. А посему прежде всего должен заявить всем, кто знал Эмиаса Крейла, что все эти разговоры о самоубийстве совершенно абсурдны. Крейл никогда не стал бы покушаться на собственную жизнь. Он слишком ее любил! Утверждения адвоката во время процесса, что, дескать, Крейла мучили угрызения совести и что в припадке раскаяния он принял яд, просто смехотворны для всех, кто его знал. Излишней совестливостью Крейл, я бы сказал, не отличался, равно как и склонностью к меланхолии. Более того, он и его жена были в плохих отношениях, а потому, полагаю, его не мучили сомнения по поводу развода, ибо он считал свой брак крайне неудачным. Он был готов взять на себя дальнейшее содержание жены и ребенка и, я уверен, выполнил бы все обязательства… Он вообще был человеком щедрым, отзывчивым, мягкосердечным. Он был не только великим художником, но и человеком, который умел дружить. Насколько мне известно, врагов у него не было.

С Кэролайн Крейл я тоже был знаком много лет. Я знал ее еще до замужества, когда она приезжала в Олдербери. В ту пору она была довольно привлекательной девицей несколько неврастеничного склада, отличавшейся несдержанностью и, безусловно, нелегким для совместной жизни характером.

Она с самого начала не скрывала свой интерес к Эмиасу. Он же, по-моему, не слишком обращал на нее внимание. Но виделись они часто, им приходилось бывать вместе, а поскольку она была, как я уже сказал, особой привлекательной, то он в конце концов ее заметил, затем состоялась помолвка.

Близкие друзья Эмиаса Крейла отнеслись к этому скорее отрицательно, ибо считали, что Кэролайн ему не пара.

Это сказывалось на отношениях между женой Крейла и его друзьями, довольно прохладных. Тем не менее Эмиас не собирался из-за этого расставаться с друзьями. Через несколько лет все как-то сгладилось, и я частенько приезжал в Олдербери. Я даже стал крестным отцом его дочери Карлы. Я полагаю, это свидетельствует о том, что Эмиас считал меня своим лучшим другом, и дает мне право говорить от его имени в то время, когда он уже не может высказаться сам.

Теперь перейду к событиям, о которых меня просили написать. Как свидетельствует мой старый дневник, я приехал в Олдербери за пять дней до случившегося. То есть 13 сентября. И сразу почувствовал, что атмосфера в доме напряженная. Там у них гостила некая мисс Эльза Грир, портрет которой Эмиас в то время писал.

Я увидел мисс Грир впервые, хотя Эмиас уже целый месяц восторженно мне о ней рассказывал. Твердил, что встретил необыкновенную девушку. Он говорил о ней с таким пылом, что однажды я в шутку его предостерег: «Осторожней, старина, не то снова потеряешь голову». Он разозлился, рявкнул, чтобы я не порол всякую чушь. Он просто пишет ее портрет. А сама она его мало интересует. «Расскажи это другим! — ответил я. — Сколько раз я слышал от тебя эту фразу». «На этот раз — ни-ни», — возразил он, и я несколько цинично заметил: «У тебя всякий раз — ни-ни». Тогда Эмиас явно начал нервничать и сказал: «Ты не понимаешь. Она еще совсем юная. Почти ребенок». И тут же добавил, что у нее очень современные взгляды, никакой косности и устарелых принципов. «Она откровенна, естественна и абсолютно бесстрашна», — сказал он.

Я и подумал про себя, что на этот раз Эмиас влип основательно. Через несколько недель я услышал, как кто-то сказал: «Эта Грир совсем потеряла голову». А кто-то еще добавил, что Эмиас мог бы вести себя разумнее, ведь она совсем еще ребенок. На что с усмешкой было замечено, что Эльза Грир отлично знает, что делает. До моих ушей долетели и прочие подробности: девица купается в деньгах, умеет добиваться всего, что захочет, причем «всегда берет инициативу на себя». Потом, разумеется, поинтересовались, о чем думает жена Крейла, на что последовал ответ, что ей к подобному не привыкать. Тут вмешался кто-то третий, заявив, что, по слухам, она чертовски ревнива, и от такой жизни любой мужик заведет роман на стороне, и что Крейла можно понять и даже ему посочувствовать.

Я пишу обо всем этом, потому что, на мой взгляд, важно обрисовать всю ситуацию в целом.

Не скрою, мне было интересно взглянуть на эту девицу — она и вправду была очень эффектной и притягательной, — и я от души а, если честно, то и не без злорадства веселился, наблюдая за тем, как реагировала на все Кэролайн.

Сам Эмиас Крейл на сей раз выглядел куда менее беззаботным, чем обычно. Человеку со стороны его поведение показалось бы таким же, как всегда. Но я-то знал его очень хорошо. Я сразу приметил, что он не в себе. Весь какой-то нервный, кричит по всякому поводу и без повода, все его раздражает.

Надо сказать, он всегда пребывал в дурном настроении, когда приступал к очередной картине, но я-то видел, что на сей раз работа тут ни при чем. Он страшно обрадовался моему приезду и, как только мы остались одни, сказал: «Слава богу, что ты появился, Фил. В доме — четыре бабы, представляешь? Из-за них я вот-вот угожу в психушку».

И в самом деле, атмосфера в доме была жуткая. Кэролайн, как я уже сказал, реагировала на все крайне болезненно. Оставаясь предельно вежливой, не позволяя себе ни единой колкости и, разумеется, ни единого бранного слова, она ухитрялась выказать такую ненависть к Эльзе, что становилось страшно. Эльза же не церемонилась и откровенно дерзила Кэролайн. Позабыв о том, что ей дали хорошее воспитание, она всячески демонстрировала, что она — хозяйка положения. Ну а Крейл, когда не писал, отводил душу тем, что цапался с Анджелой. Вообще-то они очень нежно относились друг к другу, хотя часто бранились и выясняли отношения. Но в этот раз Эмиас был какой-то взбешенный, и его раздражение передавалось всем. Еще в доме была гувернантка. «Фурия с кислой физиономией, — однажды сказал про нее Эмиас. — Люто меня ненавидит. Вечно подожмет губы и сидит, всем своим видом показывая негодование».

Вот тогда-то он и сказал:

— Черт бы побрал всех этих баб! Если мужчина хочет нормально жить и работать, нужно как можно быстрее от них отделаться!

— Напрасно ты женился, — заметил я. — Семейный очаг — не для таких, как ты.

Он ответил, что теперь, мол, поздно об этом говорить. И добавил, что Кэролайн была бы только рада отделаться от него. Вот тогда-то я впервые почувствовал, что в доме творится нечто более серьезное, чем я думал.

— На что это ты намекаешь? — спросил я. — Или отношения с прекрасной Эльзой зашли настолько далеко?

— Прекрасная Эльза… — буквально простонал он. — Какого черта она свалилась на мою голову…

— Послушай, старина, — сказал я, — возьми себя в руки и не связывайся больше ни с какими красотками.

Он посмотрел на меня и засмеялся.

— Тебе легко говорить, — сказал он. — Ну не могу я не связываться, просто не могу. А если бы и мог, они бы сами не оставили меня в покое! — Потом, пожав своими широченными плечами, усмехнулся и добавил: — В конце концов, надеюсь, все вернется на круги своя. Согласись, она удалась, а?

Он имел в виду портрет Эльзы, который писал в то время, и, хотя я плохо разбираюсь в живописи, даже я понимал, что он сотворил нечто особенное.

Когда Эмиас работал, он становился другим человеком. В эти минуты он был по-настоящему счастлив, хотя внешне на нем это никак не отражалось: он рычал, стонал, ругался последними словами, швырял кисти на пол…

Затем, когда наступало время трапезы, он возвращался в дом и становился свидетелем напряженных отношений, которые то и дело возникали между Кэролайн и Эльзой, и это его подавляло. Кульминацией стало семнадцатое сентября. Ленч проходил в крайне неловкой атмосфере. Эльза вела себя исключительно дерзко — другого слова я не могу подобрать. То и дело демонстративно обращалась к Эмиасу, как будто в комнате, кроме них двоих, никого не было. Кэролайн с непринужденной легкостью поддерживала беседу, ухитряясь какой-нибудь невинной на первый взгляд фразой жалить как оса. В то же время она не позволяла себе такого вызывающего поведения, какое демонстрировала Эльза. Все на уровне намеков, никаких откровений.

Гром грянул, говоря фигурально, в гостиной, куда мы после обеда удалились пить кофе. Я поинтересовался одной любопытной вещицей — головой, вырезанной из букового дерева и отполированной. Кэролайн тогда мне ответила:

— Это работа молодого норвежского скульптора. Мы с Эмиасом очень любим его стиль. Хотим следующим летом съездить к нему погостить.

Услышав это, Эльза, само собой, рассвирепела. И не могла не ответить на брошенный ей вызов. Немного выждав, она громким голосом заявила:

— Эта комната была бы гораздо красивей, если бы ее не портила вся эта рухлядь. Когда я сюда перееду, все это выкину, оставлю только пару приличных вещей. И повешу золотистого цвета портьеры, чтобы на них играли лучи заходящего солнца.

И, повернувшись ко мне, спросила:

— Как по-вашему, неплохо будет смотреться?

Ответить я не успел, так как в разговор вступила Кэролайн. Ее тихий голос был таким кротким, что я понял: сейчас разразится гроза.

— Вы что, собираетесь купить наше поместье, Эльза? — спросила она.

— Нет, в этом нет необходимости, — ответила Эльза.

— Тогда о чем разговор? — спросила Кэролайн, и тут в ее голосе зазвенел металл.

— К чему притворяться? — засмеялась Эльза. — Бросьте, Кэролайн, вам прекрасно известно, о чем я говорю.

— Понятия не имею, — отозвалась Кэролайн.

— Не изображайте страуса, который прячет голову в песок. Зачем делать вид, будто вы ничего не видите и не знаете. Мы с Эмиасом любим друг друга. Это его дом. Его, а не ваш. И после нашей свадьбы мы будем здесь жить с ним!