— Обещаю. Ни слова в книжонку — без вашего согласия.

— Мне хотелось бы написать правду… — Некоторое время она молчала, думая о чем-то своем. Он видел, как смягчилось ее лицо, помолодело, видел, как она оттаяла, когда в ее жизнь неожиданно вторглось прошлое.

— Вернуться в прошлое… Объяснить вам. Как все это было: что она собой… — Глаза ее загорелись. Дыхание участилось. — О да. Это она убила его. Моего Эмиаса. Эмиас, OH хотел жить… наслаждаться жизнью. Разве ненависть может быть сильнее любви — настоящей любви, но ее ненависть была сильнее. Как и моя ненависть к ней… Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу…

Она подошла к нему и в порыве волнения схватила за рукав.

— Вы должны понять — какие чувства мы с Эмиасом испытывали друг к другу. Сейчас я вам кое-что покажу.

Она бросилась к маленькому бюро, открыла потайной ящик.

Потом вернулась к Пуаро, держа в руках измятое письмо, на котором уже выцвели чернила. Она неловким жестом сунула его Пуаро, и ему почему-то вдруг вспомнилось, как одна маленькая девочка однажды вот так же сунула ему одно из своих сокровищ — ракушку, найденную на пляже и ревностно хранимую. Точно так же эта женщина отошла в сторону и стала следить за ним. С гордым, но одновременно чуть испуганным видом она следила за тем, как он отреагирует на ее сокровище.

Пуаро развернул свернутый вчетверо листок.

Эльза, дивное мое дитя! Ты самое прекрасное из всего, что Господь создал на земле. Я люблю тебя, но боюсь, что испорчу тебе жизнь, — стареющий волокита с отвратительным характером, не знающий, что такое постоянство. Ты не должна мне верить, я не стою твоего доверия. Я далеко не лучший человек, но мне ниспослан дар. И самое лучшее, что есть во мне, я отдаю своим картинам. Я должен тебя предупредить, и я тебя предупреждаю.

Любимая моя девочка, ты все равно будешь моей. Ради тебя я готов продать душу дьяволу, и ты это знаешь. Я напишу твой портрет, который заставит весь мир ахнуть от изумления и восторга. Я схожу с ума по тебе. Яне могу спать, не могу есть. Эльза, Эльза, Эльза, я твой навеки, твой до конца дней моих.

Эмиас.

Чернила выцвели, бумага пожелтела. Но слова жили, полные трепета и огня… Как шестнадцать лет назад.

Он посмотрел на женщину, которой было адресовано это письмо.

Этой женщины больше не существовало. Перед ним была юная влюбленная девушка.

И снова ему вспомнилась Джульетта…

Глава 9

Четвертый поросенок ложки не получил ни одной…

— Могу я спросить зачем, мосье Пуаро?

Эркюль Пуаро не сразу ответил на вопрос, чувствуя, как внимательно смотрят на него с морщинистого личика серые с хитринкой глаза.

Он поднялся на верхний этаж скромного дома, принадлежавшего компании «Джиллеспай билдингс», которая явилась на свет божий, чтобы сдавать внаем недорогие квартиры одиноким женщинам, и постучал в дверь с номером 584.

Здесь в крайне ограниченном пространстве, а точнее, в комнате, служившей ей спальней, гостиной, столовой и, поскольку там же стояла газовая плита, кухней, к которой примыкала сидячая ванна и прочие хозяйственные надобности, обитала мисс Сесилия Уильямс.

Хоть обстановка и была убогой, тем не менее она несла на себе отпечаток личности мисс Уильямс.

На выкрашенных светло-серой клеевой краской стенах были развешаны несколько репродукций. Данте[119], встречающий Беатриче на мосту, картина, названная одним ребенком «Слепая девочка, сидящая на апельсине» и подписанная почему-то «Надежда»… Еще были две акварели с видами Венеции и выполненная сепией[120] копия «Весны» Боттичелли[121]. На комоде стояло множество выцветших фотографий, судя по прическам — тридцатилетней давности.

Ковер на полу был потертым, обивка убогой мебели лоснилась. Эркюль Пуаро понял, что Сесилия Уильямс живет на мизерные средства. Здесь не устроишь пир горой, этот поросенок «ложки не получил ни одной».

Резким, категоричным тоном мисс Уильямс повторила свой вопрос:

— Вам требуется информация о деле Крейлов? А зачем, позвольте узнать?

Друзья и сослуживцы Эркюля Пуаро в те минуты, когда он доводил их до белого каления, твердили, что он всегда предпочитает ложь правде, что ради того, чтобы добиться своей цели, он будет нагораживать десятки различных причин, но никогда не назовет истинной.

Но в данном случае он даже не попытался что-либо изобрести. У Эрюоля Пуаро никогда не было гувернантки, хотя в некоторых бельгийских и французских семьях они были не редкость. И все же он среагировал на этот вопрос так же, как его приятели-мальчишки, когда их в свое время мисс Уильямс спрашивала: «Ты чистил зубы нынче утром, Хэролд (Ричард или Энтони)?» Им ужасно хотелось соврать, но они тут же с обреченным видом робко признавались: «Нет, мисс Уильямс».

Ибо мисс Уильямс обладала драгоценным свойством, каким должна обладать хорошая гувернантка, — авторитетом! Когда мисс Уильямс говорила: «Пойди и помой руки, Джоан» или «Я надеюсь, что ты прочтешь эту главу про поэтов елизаветинской эпохи[122] и сумеешь ответить мне на все вопросы», ее слушались беспрекословно. Мисс Уильямс и в голову не приходило, что ее могут ослушаться.

Вот и хитроумнейший Эркюль Пуаро не стал ссылаться на мифическую книгу о забытых преступлениях, а откровенно поведал об обстоятельствах, вынудивших Карлу Лемаршан воспользоваться его услугами.

Хрупкая старушка в очень опрятном, хотя и поношенном платье внимательно его выслушала.

— Мне очень интересно, как сложилась судьба этой девочки, какой она стала, — сказала она.

— Она стала очаровательной женщиной с весьма твердым характером.

— Умница, — коротко отозвалась мисс Уильямс.

— И, надо сказать, весьма настойчивой. Она не из тех, кому можно отказать или просто отговориться.

Бывшая гувернантка задумчиво кивнула.

— Есть ли у нее склонность к живописи? — спросила она.

— По-моему, нет.

— Уже слава богу, — сухо заметила мисс Уильямс. Ее тон красноречиво свидетельствовал об отношении мисс Уильямс к художникам — ко всем без исключения.

— Судя по вашим словам, — добавила она, — она больше похожа на мать, чем на отца.

— Вполне возможно. Вам виднее, вы сами можете сказать мне — на кого. Вам бы хотелось с ней встретиться?

— Сказать по правде, очень. Всегда интересно посмотреть, в кого превратился ребенок, который рос на твоих глазах.

— Когда вы ее видели в последний раз, она ведь была совсем крошкой?

— Ей было пять с половиной. Само очарование. Пожалуй, слишком уж тихая была девчушка. Задумчивая. Любила играть одна. Милый и неизбалованный ребенок.

— Счастье, что она была еще совсем маленькой, — заметил Пуаро.

— Да, конечно. Будь она постарше, пережитая ею трагедия могла привести к самым печальным и непредсказуемым последствиям.

— Тем не менее, — сказал Пуаро, — эта трагедия все-таки на ней отразилась. Как ни мала она была, она не могла не ощущать витавшую вокруг нее нервозную атмосферу, а затем вдруг внезапный отъезд из родного дома, из страны. Только одного этого более чем достаточно для неустойчивой детской психики.

— Возможно, но вряд ли настолько, насколько вы тут расписали, — возразила мисс Уильямс.

— Прежде чем мы перейдем к другим темам, мне хотелось бы задать вам один вопрос. Только вы одна можете на него ответить.

— Да? — Голос ее был ровным, она совершенно не боялась подвоха.

Пуаро, отчаянно жестикулируя, старался быть предельно убедительным.

— Есть нюанс, который не дает мне покоя. Когда, разговаривая со свидетелями тех событий шестнадцатилетней давности, я упоминаю о маленькой Карле Крейл, в ответ недоумение и непонимание, словно все они напрочь забыли, что в семье был ребенок. Согласитесь, мадемуазель, это довольно странно? В подобных обстоятельствах ребенок важен не только фактом своего существования, но и как существо, с которым Эмиас Крейл не мог не считаться, когда решил бросить свою жену. Как правило, когда распадается брак, ребенок играет очень важную роль, если не самую важную. Здесь же маленькой Карлы словно не существовало вовсе. Это как-то, я бы сказал, нетипично.

— Здесь вы попали в точку, мосье Пуаро, — тотчас откликнулась мисс Уильямс. — Вы совершенно правы. В какой-то мере именно поэтому я и сказала вам, что новая обстановка могла оказаться не столько пагубной, сколько благоприятной для Карлы. С годами она могла бы гораздо острее ощущать отсутствие у нее настоящего дома, нежели в тот момент.

Она наклонилась вперед и заговорила более доверительно, но осторожно:

— За годы моей работы я, естественно, часто сталкивалась с различными аспектами извечной проблемы детей и родителей. Дети, в большинстве своем, страдают от чрезмерного внимания. Родители же чересчур любят своих чад, слишком их опекают. Ребенок подчас тяготится этой заботой и норовит вырваться на свободу. А уж если в семье только один ребенок, мать буквально терроризирует его своим обожанием. А какие при этом возникают раздоры в семье… Ведь муж при этом ощущает недостаток внимания и ищет утешения, лести и внимания на стороне, потом происходит разрыв. Знаете, самое лучшее для ребенка — это «здоровое отсутствие родительской заботы». Обычно такое бывает в семьях, где много детей и мало денег. Матерям просто некогда ими заниматься. А дети знают, что их любят, и им совершенно не нужны бурные проявления родительских чувств.

Но есть и семьи, где муж и жена настолько увлечены друг другом, что забывают о существовании своего ребенка. В какой-то момент ребенок это неизбежно чувствует. Что же касается Карлы… Миссис Крейл была хорошей матерью, неукоснительно следила за благополучием и здоровьем дочери, часто играла с ней, всегда была благожелательной и веселой, но мыслями она всегда была с мужем. Она растворилась в нем, жила только ради него одного. — Мисс Уильямс, помолчав, тихо добавила: — Наверное, в этом и заключается причина того, что она совершила.