— В частную школу?

— Да. Я не хочу сказать, что он ее не любил, просто порой он от нее уставал. К тому же, я думаю, всегда думал…

— Да?

— Что он немного ревновал. Кэролайн была просто рабыней у Анджелы. Для нее прежде всего существовала Анджела, а потом уж все остальные. И Эмиас, естественно, был этим недоволен. У Кэролайн были свои причины так относиться к сестре. Мне не хотелось бы касаться подробностей, но…

— Причина была одна, — перебил его Пуаро, — Кэролайн Крейл не могла простить себя за то, что нанесла когда-то девочке увечье.

— Так вам и это известно! — воскликнул Блейк. — Я не хотел об этом говорить. Зачем ворошить прошлое? Да, именно это, по-моему, было причиной чрезмерного ее баловства. Кэролайн, по-видимому, всеми силами хотела искупить свою вину.

Пуаро задумчиво кивнул.

— А что Анджела? Она затаила обиду на свою сводную сестру?

— О нет, ни в коем случае! Анджела очень любила Кэролайн. Она никогда не вспоминала о случившемся, я уверен. Просто Кэролайн сама не могла себя простить.

— Анджела не возражала против отъезда в школу?

— Нет. Правда, она жутко злилась на Эмиаса. И Кэролайн ее поддерживала, но Эмиас был непреклонен. Надо сказать, несмотря на свой буйный нрав, Эмиас был во многих отношениях легким человеком. Но уж когда он по-настоящему что-то решил, лучше было ему не перечить. В общем, Кэролайн с Анджелой — обе — получили тогда от него хороший нагоняй.

— И когда же ей предстояло отправиться в школу?

— В начале осени. Я помню, они уже начали ее собирать. По-моему, не случись трагедии, она бы уехала буквально через несколько дней. В то утро шел разговор о том, что ей взять с собой.

— А гувернантка? — спросил Пуаро.

— Что именно вас интересует?

— Как она отнеслась к этой идее? С отъездом мисс Анджелы она лишалась работы, не так ли?

— Пожалуй, да. Правда, она давала уроки и маленькой Карле, но той было — сколько? — лет шесть, наверное. У нее была няня. Они не стали бы держать мисс Уильямс ради малышки. Точно — ее фамилия была Уильямс. Вот ведь, вспомнил…

— Да, конечно. Вы ведь сейчас возвратились в прошлое. И в памяти оживают целые сцены, отдельные фразы, жесты, выражения лиц, верно?

— Отчасти да, — задумчиво отозвался Мередит Блейк. — Но в то же время есть и какие-то провалы… Целые куски… Например, я помню, какой испытал шок, узнав, что Эмиас намерен уйти от Кэролайн, но не могу вспомнить, кто мне об этом сказал — он или Эльза? Я помню, как ругался с Эльзой, пытался доказать ей, что они поступают мерзко. Но она только презрительно рассмеялась мне в лицо и заявила, что я чересчур уж старомодный. Я и вправду, наверное, старомоден, но все-таки убежден, что я был прав. У Эмиаса были жена и ребенок — и ему не следовало от них уходить.

— Но мисс Грир считала такую точку зрения устаревшей.

— Да. Однако не забывайте, что шестнадцать лет назад на развод смотрели не так, как нынче. Тем не менее Эльза была девицей суперсовременной, она старалась идти в ногу с модными веяниями. Она считала, что, если муж и жена не слишком счастливы в браке, им лучше развестись. Эмиас и Кэролайн вечно ссорятся, говорила она, а ребенку, мол, гораздо полезней жить в атмосфере гармонии.

— Однако ее доводы вас не убедили.

Мередит Блейк опять задумался.

— Меня не оставляло ощущение, что на самом деле она не знает, о чем говорит. Она как попугай повторяла чужие слова, вычитанные ею из книг или услышанные от подруг. Порой она, как ни странно, вызывала жалость. Такая юная и такая самоуверенная. — Он помолчал. — Есть в молодых что-то, мосье Пуаро, вызывающее к ним жалость.

Эркюль Пуаро с интересом посмотрел на него.

— Я понимаю, что вы имеете в виду.

Блейк продолжал, убеждая скорей самого себя, нежели Пуаро:

— Поэтому я и решил поговорить с Крейлом. Он был почти на двадцать лет старше Эльзы. Она годилась ему в дочери!

— Увы, в таких случаях это бесполезно, — пробормотал Пуаро. — Когда человек отважился на что-то, в особенности если в этом замешана женщина, отговорить его нелегко.

— Совершенно верно, — не без горечи согласился Мередит Блейк. — Мое вмешательство ни к чему не привело. Но, честно говоря, я не очень-то умею убеждать и никогда не умел.

Пуаро окинул его быстрым взглядом. По этой нотке горечи он распознал неудовлетворенность собой, болезненную реакцию человека, страдающего комплексом неполноценности. И мысленно признал справедливость слов его брата Филипа. Мередит Блейк был абсолютно не способен отговорить кого-то от чего бы то ни было. Его самые благие советы всегда отвергаются — снисходительно, без раздражения, но тем не менее решительно. В них нет должного напора и силы убеждения. Мередиту Блейку действительно невозможно было кого-либо в чем-то убедить.

— У вас по-прежнему есть лаборатория, где вы готовите целебные снадобья и настойки? — спросил Пуаро, пытаясь уйти от болезненной темы.

— Нет, — резко, чуть ли не с ужасом, ответил Мередит Блейк. Лицо его вспыхнуло, и он торопливо принялся объяснять: — Я бросил все свои травы и ликвидировал лабораторию. После того, что произошло, разве я мог продолжать свои опыты? По правде говоря, значительная доля вины лежит, можно сказать, на мне.

— Вы слишком впечатлительны, мистер Блейк.

— Разве вы не понимаете? Если бы я не собирал эти проклятые травы, если бы так с ними не носился, если бы не демонстрировал их в тот день своим гостям… Правда, мне и в голову не приходило… Я никогда не думал, что мог нечаянно…

— Я в этом и не сомневаюсь.

— А я болтал и болтал, довольный тем, что сразил всех своими знаниями. Самовлюбленный тщеславный кретин. Я рассказал им про кониум. Я даже — идиот! — повел их в библиотеку и прочел отрывок из «Федона»[111], в котором описывается смерть Сократа[112]. Прекрасное творение — я всегда им восторгался. С тех пор этот отрывок не выходит у меня из головы.

На бутылке с кониумом нашли отпечатки чьих-нибудь пальцев? — спросил Пуаро.

— Только ее.

— Кэролайн Крейл?

— Да.

— А ваши?

— Нет. Я не трогал ее. Только указал рукой.

— Но раньше-то вы наверняка притрагивались к ней?

— Конечно, но время от времени я протирал бутылки. Слуг я в лабораторию не пускал. Как раз дней за пять до случившегося я их все и протер.

— Вы держали лабораторию закрытой?

— Постоянно.

— Когда же Кэролайн Крейл отлила кониум из бутылки?

— Она вышла тогда последней, — помешкав, ответил Мередит Блейк. — Я помню, мне даже пришлось позвать ее, и она почти выбежала оттуда. Щеки у нее раскраснелись, глаза были широко распахнуты, взгляд — возбужденный. О господи, я прямо вижу ее перед собой.

— Довелось ли вам в тот день с ней беседовать? — спросил Пуаро. — Я имею в виду, обсуждали ли вы с ней ее отношения с мужем?

— Впрямую нет, — тихо проговорил Блейк. — Она выглядела, как я уже вам сказал, очень расстроенной. Улучив минуту, когда мы оказались наедине, я спросил: «Что-нибудь случилось?» «Случилось все…», — ответила она. Если бы вы слышали ее голос. Эти слова следовало понимать буквально, ибо Эмиас Крейл был для Кэролайн буквально всем. «Все кончено, — сказала она. — И меня больше нет, Мередит». А потом засмеялась, обернувшись к остальным, и вдруг ни с того ни с сего сделалась неестественно веселой, я бы сказал, безумно веселой.

Эркюль Пуаро медленно кивнул головой. Сейчас он почему-то очень напоминал китайского мандарина[113].

— Да. Очень хорошо представляю, как это было…

Мередит Блейк внезапно стукнул по столу кулаком. Он уже не говорил, а почти кричал.

— И вот что я вам скажу, мосье Пуаро. Когда Кэролайн Крейл на суде сказала, что взяла яд для себя, она, несомненно, говорила правду! В ту минуту она не думала об убийстве. Клянусь! Эта мысль возникла у нее потом.

— Вы уверены, что она у нее потом возникла? — спросил Эркюль Пуаро.

Блейк изумленно на него уставился.

— Извините, я не совсем понял…

— Я спрашиваю вас, — сказал Пуаро, — уверены ли вы в том, что у Кэролайн Крейл вообще возникала мысль об убийстве? Неужто у вас нет ни капли сомнения в том, что не она убийца?

Мередит Блейк судорожно вздохнул.

— Но если нет… если нет… Значит, вы полагаете, произошел несчастный случай?

— Необязательно.

— Тогда я категорически отказываюсь вас понимать.


— Вот как? Но вы же сами сказали, что Кэролайн Крейл — благородное создание. Разве благородные создания способны на убийство?