— Я знаю, — кивнула Карла Лемаршан. — Поэтому и пришла к вам. Я хочу, чтобы вы сотворили чудо.

— Значит, вы считаете меня не таким уж безнадежным, — отозвался Эркюль Пуаро и выжидающе на нее посмотрел.

Карла Лемаршан глубоко вздохнула.

— На самом деле меня зовут не Карла, — сказала она, — а Кэролайн. Так же, как и мою мать. Меня назвали в ее честь. — Она помолчала. — И хотя я всегда носила фамилию Лемаршан, настоящая моя фамилия Крейл.

На секунду Эркюль Пуаро задумался, наморщив лоб.

— Крейл… Что-то смутно припоминаю.

— Мой отец был художником, причем довольно известным, — сказала она. — Некоторые считают его великим. По-моему, они правы.

— Эмиас Крейл? — спросил Эркюль Пуаро.

— Да. — Она снова помолчала, затем продолжила: — А мою мать, Кэролайн Крейл, судили за его убийство!

— Ага! — воскликнул Эркюль Пуаро. — Припоминаю, но, повторяю, довольно смутно. Я был в ту пору за границей. Это ведь случилось давно?

— Шестнадцать лет назад, — сказала Карла.

Она сильно побледнела, а глаза ее теперь горели как угли.

— Понимаете? Ее судили и признали виновной… И не повесили только потому, что нашлись смягчающие обстоятельства. Смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Но через год она умерла. Умерла. Все кончено…

— И что же? — тихо спросил Пуаро.

Молодая женщина по имени Карла Лемаршан стиснула руки и заговорила медленно, чуть запинаясь, но тон ее был решителен:

— Я пришла к вам потому… поймите меня правильно… Когда все это произошло, мне было пять лет. Всего пять лет. Я, разумеется, помню и маму и папу, помню, что меня вдруг увезли в какую-то деревню. Помню хрюшек и жену фермера, славную толстушку… Помню, что все были очень добры ко мне… Но все как-то странно украдкой на меня поглядывали. Я, разумеется, чувствовала — дети обычно очень чуткие, — что-то случилось, но что именно, понять не могла…

А потом меня посадили на теплоход — это было чудесно, — мы плыли долго-долго, и я очутилась в Канаде, где меня встретил дядя Саймон. Я жила в Монреале[89] с ним и с тетей Луизой. А когда спрашивала про маму с папой, то слышала в ответ, что они скоро приедут. А потом… Потом я их словно забыла — я как бы осознала, что их нет в живых, хотя мне никто об этом не говорил. Точнее сказать, со временем я перестала про них вспоминать. И если честно, была и без них вполне счастлива. Дядя Саймон и тетя Луиза меня любили, я ходила в школу, у меня было много друзей, и я даже забыла, что когда-то у меня была другая фамилия, не Лемаршан. Тетя Луиза сразу сообщила мне, что в Канаде у меня будет новая фамилия: Лемаршан. Я восприняла это спокойно, решив, что так полагается — что в Канаде у меня должна быть другая фамилия. А потом, как я уже сказала, я и не вспоминала про свою прежнюю фамилию.

И, вскинув подбородок, Карла Лемаршан добавила:

— Посмотрите на меня. По виду моему никогда не скажешь, что у меня есть какие-то проблемы. Я богата, у меня прекрасное здоровье, я недурна собой и умею радоваться жизни. В свои двадцать лет я была уверена, что я самая счастливая девушка на свете, счастливей просто не бывает.

Но, став взрослой, я снова начала задавать вопросы. О том, кто были мои родители, чем занимались. И в конце концов мне суждено было узнать…

Короче, мне сказали правду. Когда мне исполнился двадцать один год. Не могли не сказать, потому что, во-первых, я стала совершеннолетней и вступила в права наследования. А во-вторых, было письмо, которое перед смертью оставила мне мама.

Лицо ее сразу смягчилось. Полыхавшие как горящие угли глаза потемнели, затуманились, потом стали влажными.

— Вот тогда я и узнала правду, — продолжала она. — О том, что мою мать обвинили в убийстве. Это было… ужасно. — Она помолчала. — Есть еще одно обстоятельство, о котором я должна вам сказать. Я собиралась выйти замуж. Но нам сказали, что мы должны подождать, пока мне не исполнится двадцать один год. Когда мне рассказали про маму, я поняла почему.

Пуаро встрепенулся.

— А какова была реакция вашего жениха? — спросил он.

— Джона? Да никакой. Он сказал, что ему все равно, что мы — это мы, Джон и Карла, и прошлое нас не касается. — Она подалась вперед. — Мы до сих пор только помолвлены. Но это не так важно. Гораздо важнее другое. И для меня, и для Джона тоже… Нас тревожит не прошлое, а будущее. — Она стиснула кулаки. — Мы хотим иметь детей. И он, и я. Но мы не хотим, чтобы наши дети росли в страхе.

— Помилуйте, у любого человека могут отыскаться в роду убийцы и насильники. Разве вам не приходило это в голову? — спросил Пуаро.

— Да, конечно. Но поймите. Ведь обычно человек ничего не знает об их существовании. А мы знаем. Причем речь идет не о каких-то дальних родственниках, а о моей матери. Так вот, порой Джон так на меня смотрит… Взгляд этот длится всего долю секунды, но мне и этого достаточно. Ну и представьте: мы поженимся и вдруг из-за чего-то поссоримся, и я снова увижу, как он на меня смотрит, смотрит и думает…

— Как погиб ваш отец? — перебил ее Эркюль Пуаро.

— Его отравили, — четко, без малейших колебаний ответила Карла.

— Понятно, — отозвался Пуаро.

Наступило молчание.

— Слава богу, вы поняли, почему это так важно, — деловито констатировала посетительница. — И не пытаетесь меня успокоить, не утешаете.

— Я хорошо понимаю ваши чувства, — отозвался Пуаро. — Не понимаю только, зачем я-то вам понадобился?

— Я хочу выйти замуж за Джона, — сказала Карла Демаршам. — И обязательно выйду! И рожу ему двух девочек и двух мальчиков, это самое меньшее. А вы должны сделать так, чтобы мои мечты осуществились.

— То есть… вы что же, хотите, чтобы я поговорил с вашим женихом? О нет, давайте сделаем вид, что я не говорил этой глупости! Вы имеете в виду нечто совсем иное. Ну-ка, выкладывайте, что вы такое хотите, чтобы я сделал!

— Послушайте, мосье Пуаро, только поймите меня правильно, я прошу вас расследовать то убийство.

— Расследовать?

— Да, именно. Ведь убийство все равно остается убийством, независимо от того, произошло ли оно вчера или шестнадцать лет назад.

— Но, моя дорогая юная леди…

— Подождите, мосье Пуаро. Вы не дослушали меня до конца. Имеется еще одно важное обстоятельство.

— Какое?

— Моя мать была невиновна, — сказала Карла Лемаршан.

Эркюль Пуаро нервно потер нос.

— Я, разумеется, понимаю, что… — забормотал он.

— Нет, так думаю не только я. Вот то письмо. Которое она написала перед смертью. Которое должны были отдать мне в день совершеннолетия. Она написала его только для меня — чтобы у меня не было никаких сомнений. Об этом она и пишет — что не убивала отца, что она невиновна и что я должна ей верить.

Эркюль Пуаро задумчиво посмотрел на полное решимости молодое красивое лицо, на серьезные серые глаза.

— Tout de тёше…[90] — медленно начал он.

— Нет, мама не была такой! — улыбнулась Карла. — Вы ведь подумали, что это была ложь, ложь во спасение? — Она опять подалась вперед. — Но, мосье Пуаро, есть вещи, в которых дети неплохо разбираются. Я помню свою мать — конечно, это всего лишь разрозненные воспоминания, но я хорошо помню, что она никогда не лгала, даже из самых добрых побуждений. Если мне предстояло перетерпеть боль, она так и говорила, что будет больно. Ну, например, у зубного врача или когда надо было вытащить занозу из пальца. Так уж она была устроена — не умела лгать. Насколько мне помнится, особой привязанности к ней я не испытывала, но я ей верила. И до сих пор верю! Она не из тех людей, кто на краю могилы решился бы солгать.

Медленно, почти нехотя, Эркюль Пуаро наклонил голову в знак согласия.

— Вот почему я чувствую, что имею моральное право выйти замуж за Джона, — продолжала Карла. — Я абсолютно уверена, что она невиновна. Но он — он не уверен.

Ему кажется, что мне, естественно, просто хочется считать свою мать невиновной. Надо развеять все сомнения, мосье Пуаро. И сделать это можете только вы!

— Допустим, что вы правы, мадемуазель, что ваша мать невиновна, — задумчиво пробормотал Эркюль Пуаро, — но ведь прошло шестнадцать лет!

— Я понимаю, что это будет очень нелегко, — откликнулась Карла Лемаршан. — Но, кроме вас, это никому не под силу!

Глаза Эркюля Пуаро чуть блеснули.

— Не кажется ли вам, что вы мне льстите?

— Я много про вас слышала, — сказала Карла. — Про ваши победы. Про ваши методы. Вас ведь интересует главным образом психология, верно? Материальных улик, разумеется, никаких: ни окурков от сигарет, ни следов, ни помятой травы. Их отыскать нельзя. Но психология преступника — вещь неизменная, верно? Ведь вы можете изучить факты, приведенные в деле, поговорить с людьми, имевшими к этому какое-то отношение, — они все живы… Вы же сами сказали, что предпочитаете сидеть в кресле и думать. В конце концов вы обязательно поймете, что же в действительности произошло, я в этом не сомневаюсь…

Эркюль Пуаро встал и, подкрутив усы, напыщенно произнес:

— Мадемуазель, бесконечно вам благодарен за оказанную честь! Я оправдаю ваше доверие. Я займусь расследованием. Я скрупулезно изучу те события шестнадцатилетней давности и отыщу истину.

Карла встала. Глаза ее сияли.

— Замечательно, — только и сказала она.

Но Эркюль Пуаро многозначительно покачал указательным пальцем.

— Минутку. Я сказал, что отыщу истину, но учтите: я буду беспристрастен. Я не разделяю вашей уверенности относительно невиновности вашей матери. А если она виновна, eh bien[91], что тогда?

— Я ее дочь, — гордо вскинула голову Карла. — Мне нужна только правда!

— Тогда en avant[92]. Хотя, пожалуй, точнее было бы сказать нечто противоположное. En arrière…[93]