Закончив чтение, мистер Симмингтон начал со мной беседу. — Говорил он размеренно и четко, сразу чувствовалось, что свое дело он знает. Мы быстро обсудили свои проблемы, и я собрался уходить, бросив на прощание:

— Между прочим, сюда я шел в обществе вашей падчерицы.

Казалось, что мистер Симмингтон не сразу смог вспомнить, кто его падчерица, но потом все же улыбнулся.

— Ах да, конечно, Меган. Она… мм… недавно окончила пансион. Мы хотим подыскать ей какое-нибудь занятие… да, занятие. Но она еще очень молода… Да и от сверстников своих… немного отстает… Мне так говорят…

Я вышел из его кабинета. Проходя через контору, я увидел, что помимо мистера Симмингтона там еще работают: какой-то очень старый человек — он сидел на табурете и что-то очень старательно писал, маленький нахального вида мальчишка и средних лет женщина в пенсне и мелких кудряшках, бойко стучавшая на машинке. Если это и была мисс Гинч, то Оуэн Гриффитс был совершенно прав: ни о каких нежных отношениях с шефом не могло быть и речи.

Размышляя обо всем увиденном, я отправился в булочную — чтобы устроить выволочку за черствый батон с изюмом. Они сделали вид, что ужасно удивлены, и тут же вручили мне другой батон, «только что из печи». И действительно, прижав его к груди, я почувствовал, что он еще горячий.

Выйдя из булочной, я огляделся по сторонам в надежде увидеть Джоанну и машину. Прогулка сильно меня утомила. К тому же мне трудно было одновременно держать обе палки и хлеб.

Однако Джоанна еще не подъехала.

И вдруг… нет это было словно во сне… Я увидел богиню… Нет, другим словом ее назвать было просто невозможно. Безупречно правильные черты, золотые кудри, стройное тело идеальных пропорций. И шла она как богиня — точно плыла навстречу мне. Она была изумительно красива, так что просто дух захватывало.

Я так разволновался, что батон выскользнул у меня из рук. А когда я наклонился, чтобы его поднять, то упала одна из палок, с помощью которых я ходил. Она со стуком покатилась по мостовой, и я, сделав движение в ее сторону, поскользнулся и чуть было не свалился сам.

Божественная ручка успела вовремя подхватить меня, не дав упасть.

— Б-большое спасибо. Простите за б-беспокойство, — пробормотал я, запинаясь.

Она подобрала злополучный батон и подала его мне вместе с палкой. Приветливо улыбнувшись, богиня сказала:

— Что вы! Никакого беспокойства.

При звуках этого будничного, деловитого голоса чары мгновенно исчезли.

Передо мной стояла славная, цветущая, но совершенно обыкновенная девушка.

Интересно, что было, если бы боги наделили Елену Троянскую[61] таким вот невыразительным голосом… Не странно ли — пока девушка молчит, вы поражены в самое сердце, но стоит ей раскрыть рот, очарование тут же исчезает, не оставив и следа.

Правда, мне случалось наблюдать и обратное. Однажды мне довелось встретить грустную, похожую на обезьянку женщину, на которую никто никогда не обратил бы внимания. Но стоило ей заговорить, как все были просто околдованы. Так могла очаровывать разве что сама Клеопатра[62].

Я не заметил, как подъехала Джоанна и тут же стала спрашивать, что со мной.

— Ничего особенного, — ответил я. — Просто размышляю над судьбой Елены Троянской.

— Странное ты выбрал для этого место, — заметила она. — И вообще, видел бы ты себя со стороны: рот настежь, батон прижат к груди.

— Я в шоке, — объяснил я. — Я только что побывал в Илионе[63] и вернулся обратно. Ты не знаешь, кто она? — добавил я, указывая на грациозно удалявшуюся фигуру.

Посмотрев ей вслед, Джоанна сказала, что это гувернантка Симмингтонов, и тут же усмехнулась.

— Так вот кто сразил тебя наповал? Красивая, но весьма недалекая.

— Да уж, я догадался, — сказал я. — Милая, добрая, но — не бог весть что. А я принял ее за греческую богиню.

Джоанна открыла дверцу, и я забрался в машину.

— Бывает же так, — сказала она. — Вроде бы красотка, а шарма ни на грош. Даже жалко!

Я не преминул заметить, что если ее наняли к двум сорванцам, оно, пожалуй, и к лучшему.

Глава 3

1

Вечером того же дня мы чаевничали у мистера Пая.

Мистер Пай был удивительно женоподобным пухленьким человечком, влюбленным в свои стильные стулья, обитые гобеленовой тканью, в своих пастушек из дрезденского фарфора[64] и прочие антикварные безделушки. Он жил в бывшем настоятельском доме, стоявшем рядом с монастырскими развалинами.

Это был прелестный викторианский дом, внешний вид и внутреннее убранство которого благодаря заботам мистера Пая представали перед часто созерцавшими его посетителями во всем своем блеске. Вся мебель была тщательно отполирована и расставлена. Восхитительных тонов портьеры и диванные подушки были выполнены из самых дорогих сортов шелка.

В то же время он был совершенно не приспособлен для жилья, и я подумал, что жить здесь — все равно что поселиться в музее. Мистер Пай обожал показывать свой дом гостям, это было любимым его занятием. От «экскурсии» не был избавлен никто, в том числе и те, кто был совершенно равнодушен к подобным изыскам. Но даже если бы вы сказали, что вполне можете довольствоваться только радиоприемником, баром, ванной и спальней с голыми стенами, мистер Пай все равно бы сделал все, от него зависящее, чтобы приобщить вас к более изысканной жизни.

Когда он описывал свои сокровища, его пухлые ручки дрожали от волнения, а при рассказе о том, как он доставлял из Вероны[65] свою антикварную кровать, его голос срывался на писклявый фальцет — от полноты чувств.

Мы с Джоанной не безразличны к антиквариату и старинной мебели, и посему пришлись ему по душе.

— Я бесконечно рад тому, что вы пополнили наше небольшое общество. Ведь милейшие здешние жители — абсолютно не светские люди, чтобы не сказать провинциалы. У них совершенно отсутствует чувство прекрасного. Просто дикари, обыкновенные дикари! Какая мебель стоит у них в домах! Вы не смогли бы удержать слез, глядя на это убожество, милая барышня. А может, вашим глазкам уже пришлось пролить слезы из-за таких вот варваров?

Джоанна сказала, что до этого пока не дошло.

— Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду? У них в комнатах стоят абсолютно несовместимые вещи! Я своими глазами видел восхитительный столик шератон[66], настоящую находку для коллекционера, а рядом — обычный викторианский стол, или даже вращающуюся этажерку из мореного дуба! Представляете? Из мореного дуба!

Он содрогнулся и жалобно вопросил:

— Ну откуда берутся такие люди? Красота — это единственное, ради чего стоит жить. Я полагаю, вы со мной согласны?

Под гипнотическим воздействием такой страстной убежденности Джоанна покорно пролепетала:

— Да-да, конечно…

— Почему же тогда они окружают себя подобным уродством? — продолжал горестно вопрошать мистер Пай.

Джоанна сказала, что это и в самом деле очень странно.

— Странно? Да это же… преступно! Преступно! Ни больше ни меньше. И чем они оправдываются? Такие вещи, видите ли, гораздо удобнее. Или оригинальнее. Оригинальность — какое ужасное слово!

— Вот хотя бы дом, который вы сняли, — не унимался мистер Пай. — У мисс Эмили Бартон есть недурные вещицы. Одна-две — просто великолепные. Она женщина не без вкуса… хотя теперь я готов в этом усомниться. Боюсь, что ею движет всего лишь сентиментальность. Ей просто нравится, чтобы все сохранялось как было, — не из bon motif[67], а потому, что так было при жизни матери.

Мистер Пай повернулся ко мне, и голос его сразу изменился. Со мною говорил уже не восторженный эстет, а прирожденный сплетник.

— Вы совсем не знаете эту семью? Ах, конечно нет, ведь вы сняли этот дом через агентство. А такое семейство стоило бы знать, дорогие мои! Когда я сюда переехал, еще была жива их мать, нечто невообразимое! Чудовище! Настоящий монстр, пожирающий своих детей, жуткое порождение викторианской эпохи. Да, именно так. Этакий монумент, весом, наверное, не менее двухсот тридцати фунтов, и все пять дочерей плясали под ее дудку. «Девочки», так она всегда их называла. А старшей было тогда уже далеко за шестьдесят. «Глупые девчонки» говорила она. Они были ее рабынями, ни больше ни меньше, и беспрекословно выполняли любое ее желание. Ложиться они должны были в десять часов, топить камин в своих спальнях им не разрешалось. А уж чтобы кто из них пригласил к себе друзей — ни-ни, об этом не могло быть и речи. Она презирала их за то, что они не вышли замуж, при этом сама же не давала им ни с кем познакомиться. Я подозреваю, что у Эмили, нет, кажется, у Агнессы все-таки был роман… С викарием. Но он, видите ли, был из недостаточно хорошей семьи, и мамаша положила конец их отношениям.

— Прямо как в романе, — сказала Джоанна.

— Вот именно! А когда ужасная старуха умерла, то изменить что-либо уже было не в их силах. Они всякий раз, прежде чем что-либо сделать, почтительным шепотом обсуждали, одобрила бы это их бедная мамочка или нет. Даже переклеить обои в ее спальне они сочли святотатством. Мало-помалу сестры нашли себе какие-то занятия в здешнем приходе. Но все они были слабого здоровья, и одна за другой отправлялись в лучший мир к своей матушке… Эдит умерла от инфлюэнцы, Минки не перенесла операции, а у бедняжки Мэйбл случился удар. Эмили так за ней ухаживала… Последние десять лет она, бедняжка, только этим и занималась. Очаровательное создание, не правда ли? Словно дрезденская статуэтка. Очень жаль, что у нее финансовые затруднения. Но что поделаешь, все вклады обесценились.

— Нам даже как-то неловко занимать ее дом, — сказала Джоанна.

— Ну что вы, милая барышня. Пусть это вас не тревожит. Флоранс ей очень предана. А сама Эмили сказала мне, что просто не нарадуется на своих жильцов, такие они славные. — Тут мистер Пай отвесил небольшой поклон. — Да-да, именно так и сказала, что ей очень повезло.