Она заговорила, как всегда, без пауз, не успевая даже перевести дух:

— Я только что была на ферме, ну, вы знаете, у Лешера, хотела достать утиных яиц. Какие там хорошенькие поросята! Прелесть! Вам нравятся поросята? Мне — да. Даже их запах.

— Если их держат в чистоте, они не пахнут.

— Разве? Здесь пахнут. А вы идете в город? Я смотрю, вы один, вот и решила пойти с вами, только очень уж сильно притормозила.

— Ты порвала чулок, — сказал я.

Меган печально посмотрела на свою правую ногу.

— Действительно. Ну и ладно, там уже было две дырки…

— Чего ж ты не заштопаешь? Ты что, вообще никогда не штопаешь?

— Изредка. Когда мама заметит. Только обычно она вообще на меня не смотрит. Впрочем, это хорошо, когда тебя не замечают, верно?

— Меган, но ведь ты уже не ребенок, — сказал я.

— В общем, мне надо брать пример с вашей сестры и ходить разряженной словно кукла?

Я обиделся за Джоанну.

— У нее нормальный вид, на нее приятно смотреть, — сказал я.

— Она такая хорошенькая! — согласилась Меган. — Совсем не похожа на вас. Почему?

— Братья и сестры не всегда похожи друг на друга.

— Да, правда. Я тоже не похожа ни на Брайена, ни на Колина. И они абсолютно разные.

Помолчав, она добавила:

— Как это странно, правда?

— Что странно?

— Семьи, — коротко пояснила Меган.

— Пожалуй, верно, — сказал я задумчиво, хотя и не совсем понял, что именно она имела в виду. Минуты две мы шли молча, потом Меган застенчиво спросила:

— Вы летчик?

— Да.

— Поэтому и покалечились?

— Да, в катастрофе.

— Здесь у нас никто не летает, — сказала Меган.

— Да уж, наверное, — отозвался я. — А тебе хотелось бы полетать? Подняться в небо?

— Мне? — удивилась Меган. — Ни за что! Меня будет тошнить. Меня даже в поезде тошнит.

Опять помолчав, она спросила с той прямотой, какая обычно свойственна только детям:

— А вы поправитесь и снова сможете летать или так и останетесь инвалидом?

— Мой врач говорит, что поправлюсь.

— А он не из тех, кто врет?

— Не думаю, — ответил я. — Уверен, что нет. Я ему верю.

— Ну тогда хорошо. А то ведь все вокруг врут.

Я промолчал, признав тем самым бесспорность сего утверждения. Меган тем временем продолжала рассудительно:

— Я рада. А то ведь я думала, что вы потому такой сердитый, что остались на всю жизнь калекой. Ну а если это от природы, совсем другое дело.

— Вовсе я не сердитый, — сказал я сухо.

— Ну, раздражительный.

— Раздражительный оттого, что мне не терпится поскорее выздороветь. А быстрее не получается.

— Тогда чего дергаться?

Я рассмеялся.

— Неужели тебе никогда не хотелось что-либо поторопить?

Меган задумалась, потом сказала:

— Нет. К чему? Куда торопиться? Ведь ничего такого никогда не случается.

Меня поразила безысходность, прозвучавшая в ее голосе.

— Чем же ты обычно занимаешься? — мягко спросил я.

Она пожала плечами.

— Да чем тут можно заниматься?..

— Неужели у тебя нет никаких увлечений? Ну, ты хочешь во что-нибудь поиграть? У тебя есть подруги?

— Не люблю я все эти игры, наверное, потому, что все время проигрываю. А девчонок здесь почти нет. А те, что есть, мне не нравятся, к тому же они считают, что я им не пара.

— Что за чушь! Почему?

Меган молча пожала плечами.

— Ты хоть в школе-то училась?

— Да, в прошлом году окончила пансион.

— И как там, нравилось?

— Ничего. Хотя все там было по-дурацки.

— Это почему же?

— Учили урывками, сплошная мешанина. Понимаете, это был дешевый пансион, потому и учителя были так себе. Они даже не могли ответить на вопросы.

— Ну, многие учителя этого не умеют, — сказал я.

— Почему? Должны бы.

Я согласился.

— Наверное, я тупая, — сказала Меган. — Но все равно, очень многое, по-моему, ужасная чушь. Например история. В разных книгах она совершенно разная.

— Это-то как раз и интересно, — сказал я.

— Или грамматика, — продолжала Меган. — Или эти идиотские сочинения. А какую белиберду насочинял Шелли![56] Все лепетал о жаворонках. А Вордсворт![57] Совсем помешался на этих своих нарциссах. А Шекспир!

— Чем же тебе не угодил Шекспир? — спросил я с интересом.

— Да так вечно все закрутит, что ничего не поймешь. Правда, кое-что у него мне нравится.

— Он, конечно, был бы этим весьма польщен, — заметил я.

Меган не заметила сарказма и сказала, неожиданно мягко:

— Вот Регана и Гонерилья[58] мне нравятся.

— Почему именно они?

— Не знаю. Они как-то понятны. Отчего они были такие, как вы думаете?

— Какие «такие»?

— Такие, какие были. Ведь они отчего-то стали такими.

Я никогда об этом не задумывался. Старшие дочери короля Лира всегда казались мне гнусными созданиями и только. Требование Меган выяснить, что сделало их такими, показалось мне достаточно интересным.

— Над этим стоит подумать, — сказал я.

— О, это не важно. Я просто так спросила. В конце концов, это всего лишь «литература», верно?

— Да-да, именно. Но хоть какой-то предмет тебе нравился?

— Ну… математика.

— Математика? — переспросил я с удивлением.

Меган оживилась.

— Математику я любила. Только ее не очень хорошо преподавали. Я бы хотела изучать ее по-настоящему. Она божественна. Ведь в числах есть что-то божественное, правда?

— Никогда этого не ощущал, — откровенно признался я.

Когда дошли до Главной улицы, Меган вдруг выпалила:

— Вон идет мисс Гриффитс. Ох и противная!

— Ты ее не любишь?

— Терпеть не могу! Донимает меня, чтобы я вступила в ее дурацкие «Герл Скауты». А я их ненавижу. Ну зачем напяливать форму и тяжелые башмаки? Зачем все эти глупости со знаками отличия, если толком ничему еще не выучились? По-моему, все это чушь.

В общем-то, я был с нею согласен. Но прежде чем я успел что-либо сказать по этому поводу, мисс Гриффитс уже настигла нас.

Сестра доктора, носившая удивительно неподходящее ей имя Эме[59], обладала той уверенностью в себе, которой так недоставало ее брату. Это была красивая, хотя и несколько мужеподобная женщина с низким грудным голосом.

— Приветствую вас! — прогудела она. — Роскошное утро, правда? Меган, тебя-то как раз мне и надо. Нам требуется помощница. Надписывать конверты для Ассоциации Консерваторов.

Меган, пробормотав что-то уклончивое, бросила свой велосипед у обочины и помчалась к универмагу, словно у нее было там важное дело.

— Странная девочка, — сказала мисс Гриффитс, глядя ей вслед. — Ленива, болтается без дела. Тяжкое испытание для бедной миссис Симмингтон. Я знаю, что она не раз пыталась чем-нибудь занять дочь — стенографией, кулинарией, разведением ангорских кроликов… Должна же она хоть чем-нибудь интересоваться!

Она, пожалуй, была права, однако я подумал, что будь я на месте Меган, я тоже сбежал бы хоть на край света нежели стал помогать Эме Гриффитс — по той простой причине, что меня раздражала бы ее необыкновенная напористость.

— Не признаю праздности, — продолжала мисс Гриффитс. — В особенности когда этим грешит молодежь. Меган ведь не назовешь хорошенькой или привлекательной. Иной раз мне кажется, что у этой девушки не все в порядке с головой. Какое разочарование для ее матери! Ведь ее отец… — Тут она слегка понизила голос. — Очень темная личность. Боюсь, что девочка пошла в него. Для матери это, конечно, горе. Но что поделаешь! Люди разные…

— К счастью, — сказал я.

Эме Гриффитс рассмеялась «чарующим» смехом:

— Да, не дай Бог, если б все мы были скроены по одной мерке! Просто мне обидно, когда кто-либо не умеет устроить свою жизнь так, чтобы она была наполненной до предела, полноценной. Лично я умею радоваться жизни, и мне хочется, чтобы этому научились все. Многие уверены, что я просто умираю от скуки, живя круглый год в деревне. Ничего подобного! У меня буквально нет свободной минуты. Все время какие-то события… Вокруг столько дел! То занятия с девушками-скаутами, то Институт, то разные комитеты. Не говоря о том, что я веду хозяйство Оуэна.

Вдруг мисс Гриффитс заметила на другой стороне улицы какую-то свою знакомую и, приветственно загудев, ринулась через дорогу. Я продолжил свой путь к банку.

Мисс Гриффитс всегда несколько подавляла меня, хотя и восхищала своей жизненной энергией. Ее неизменный оптимизм и довольство судьбой выгодно отличали ее от многих женщин, вечно на что-то жалующихся.

Быстро уладив дела в банке, я направился в контору «Голбрейт, Голбрейт и Симмингтон». Не знаю, существовал ли в действительности хоть один из Голбрейтов. Я их никогда не видел. Меня провели в кабинет Ричарда Симмингтона, в котором царила солидная основательность почтенной адвокатской конторы.

Многочисленные ящики с документами, на которых белели надписи: «леди Хоут», «сэр Эдвард Карр», «покойный Уильям Йетсби-Хорс, эсквайр[60]» и другие, создавали атмосферу патриархальной фирмы с клиентурой из числа лучших семейств округа.

Разглядывая мистера Симмингтона, углубившегося в принесенные мною документы, я решил, что хотя миссис Симмингтон не повезло в первом браке, уж во второй раз она поставила на верную карту. Ричард Симмингтон был воплощением спокойствия и респектабельности, такие мужчины не причиняют женам никаких неприятностей. У него была длинная шея с выступающим кадыком, худое лицо и длинный, тонкий нос. Человек он, безусловно, порядочный, примерный муж и отец, но не из тех, кто способен заставить женское сердце биться сильнее.