Агата Кристи - Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

Я вскрыл его раньше двух других, с лондонскими штемпелями, потому что в одном из них наверняка был счет, а на втором я узнал почерк одного из своих надоедливых родственников.

Текст письма был выклеен на листе бумаги из букв и слов, вырезанных из какой-то газеты. Я долго вчитывался в накромсанные слова, не понимая, о чем оно. А поняв, невольно ахнул.

Джоанна, хмуро разглядывавшая какие-то счета, подняла голову.

— Что такое? — спросила она. — Что-то случилось?

В письме, в самых грубых выражениях утверждалось, что Джоанна вовсе мне не сестра, а любовница.

— Анонимка, причем гнуснейшая.

Я долго не мог прийти в себя. Уж очень это не вязалось с Лимстоком, с этим тихим, безмятежным омутом.

Джоанна сразу обнаружила живой интерес.

— Ну да? Что же там сказано?

В романах, помнится, гнусные анонимные письма никогда (если удается) не показывают женщинам. Считается, что их тонкую натуру следует всячески ограждать от потрясений, какие может вызвать подобное послание.

Но я должен с сожалением признаться, что мне и в голову не пришло утаивать письмо от Джоанны. Я тут же протянул ей листок.

Она вполне оправдала мои надежды и не проявила никаких эмоций. Письмо ее скорее позабавило.

— Фу, гадость! Я вообще-то много чего слышала об анонимных письмах, но впрямую сталкиваюсь впервые. Они всегда такие?

— Не знаю, — ответил я. — Я тоже раньше с этим не сталкивался.

Джоанна захихикала.

— А ведь ты был прав насчет моего макияжа, Джерри. Здесь, видимо, думают, что я девица легкого поведения, раз пользуюсь косметикой.

— Если к тому же учесть, что наш отец был высоким сухощавым брюнетом, — добавил я, — а мать миниатюрной голубоглазой блондинкой и что я вылитый отец, а ты точная копия мамы.

Джоанна задумчиво кивнула.

— Да, мы действительно не похожи. Никто не подумает, что мы брат и сестра.

— Вот кто-то и не подумал… — сказал я с чувством.

Джоанна нашла все это очень забавным. Брезгливо держа письмо двумя пальцами, она спросила, что нам с ним делать дальше.

— По-моему, полагается бросить его в огонь, и непременно с воплем отвращения, — вспомнил я и тут же, взяв у нее письмо, сделал все, что полагалось. Джоанна наградила меня аплодисментами.

— У тебя очень натурально получилось, — сказала она. — Можешь податься в актеры. Хорошо еще, что не перевелись камины, правда?

— Мусорная корзина была бы менее эффектна, — согласился я. — Конечно, я мог бы поджечь его и проследить, как оно будет гореть.

— Когда что-нибудь хочешь сжечь, оно обычно не желает загораться, — сказала Джоанна. — Тебе пришлось бы извести уйму спичек.

Она встала и подошла к окну.

— Кто же мог такое написать? — спросила она, внезапно обернувшись.

— Это мы, пожалуй, никогда не узнаем, — сказал я.

— Да, наверное.

Она помолчала, потом добавила:

— А ведь если хорошенько подумать, забавного тут мало. Знаешь, мне почему-то казалось, что мы понравились здешним жителям.

— Так оно и есть, — успокоил ее я. — А это написал какой-нибудь помешанный, который, скорее всего, вообще не местный житель.

— Да, скорее всего. Фу, какая мерзость!

Она вышла в сад, на солнце, а я, выкуривая после завтрака сигарету, подумал, что она права. Действительно мерзость. Кого-то наш приезд явно вывел из себя. Может, этого анонима раздражает юная, яркая, изысканная красота Джоанны, и он захотел сделать нам больно. Самое лучшее, пожалуй, просто не обращать внимания, но кто знает, как далеко все это может зайти…

В то утро к нам пришел доктор Гриффитс. Мы договорились, что он еженедельно будет меня осматривать. Мне нравился Оуэн Гриффитс. Он был смугл и нескладен, но руки у него были ловкие, не причинявшие боли. Говорил он отрывисто, видимо, от застенчивости.

Гриффитс нашел, что выздоровление идет как положено, однако спросил:

— А как вы себя сегодня чувствуете? Вроде бы как не очень?.. Или мне так кажется?

— Да нет, ничего, — сказал я. — Просто к утреннему кофе мы получили на удивление мерзкую анонимку, так что во рту все еще дурной привкус.

Доктор чуть не выронил свой чемоданчик. На его худом смуглом лице проявилось волнение.

— Значит, и вы получили?

— А они что, здесь не редкость? — поинтересовался я.

— Да, с некоторых пор.

— Вот как! — сказал я. — А я было подумал, что кому-то просто не понравилось наше появление.

— Нет, дело не в этом. Просто…

Помолчав, он спросил:

— И что же там написано? — Но тут же смутился и покраснел. — Может, мне не следует спрашивать?

— Да нет, мне скрывать нечего. Там говорится, что я привез с собой размалеванную девку, и что никакая она мне не сестра… Вот вкратце и все… в смягченном изложении.

Смуглое лицо Гриффитса вспыхнуло гневом.

— Черт знает что! Ваша сестра… надеюсь, ее это не слишком расстроило?

— Несмотря на то что Джоанна выглядит ангелочком с рождественской елки, она вполне современная девица. Ей и не такое приходилось слышать. Письмо ее весьма позабавило. Впрочем, ничего подобного она еще никогда не получала.

— Ну еще бы, — с горячностью отозвался Гриффитс.

— Как бы то ни было, — твердо констатировал я, — к этому следует отнестись как к величайшей нелепости.

— Да, — сказал Оуэн Гриффитс, — но только…

Он замешкался, а я тут же подхватил:

— Вот именно! «Но только!..»

— Беда в том, — продолжал он, — что подобные случаи, как правило, не единичны. Обычно следует продолжение.

— Именно этого я и боюсь.

— Разумеется, случай патологический.

Я кивнул и спросил:

— Есть у вас какие-нибудь догадки относительно авторства?

— К сожалению, нет. Видите ли, страсть к анонимным письмам порождают две причины. Либо они направлены против определенного человека, и у них есть некая подоплека — скажем, обида, иногда только воображаемая, за которую написавший мстит подобным способом. Гнусность, конечно, но в этом случае автора довольно легко вычислить. Это скорее всего слуга, получивший расчет, ревнивая женщина, ну и тому подобное. Хуже, когда письма пишутся из любви, что называется, к искусству, чтобы сообщить кому-нибудь какой-либо бред. Впрочем, это патология. А дальше больше. В конце концов удается обнаружить и таких писателей. И знаете, зачастую ими оказываются люди, которых вы ни за что бы не заподозрили. Да-с! Нечто подобное было в прошлом году, но в другом городке нашего округа. Так вот, письма писала заведующая шляпным отделом тамошнего универмага. Тихая, благовоспитанная и уже не молодая… И еще помню случай. Я тогда работал в Шотландии. Но там причина была личная. В общем, по роду своей деятельности мне приходилось сталкиваться с подобными вещами и, откровенно говоря, они меня пугают.

— А здесь это давно началось? — спросил я.

— Не думаю. Впрочем, трудно сказать точно, ведь те, кто такие письма получают, не спешат об этом сообщать и просто их сжигают.

Он помолчал.

— Я и сам как-то получил такое письмо. Адвокат Симмингтон тоже. И другие мои пациенты говорили мне…

— Письма в том же роде?

— Ну да. Тема неизменно любовная. — Он усмехнулся. — Симмингтона обвинили в связи со служащей его конторы, с бедной мисс Гинч, которой сорок с лишним лет и у которой заячьи зубы и пенсне. Симмингтон сразу же отнес письмо в полицию. Меня обвинили в домогательствах к пациенткам и приводили множество подробностей. Все, конечно, ужасно примитивно, но в то же время пронизано злобой. — Он стал вдруг очень серьезен. — И все-таки я боюсь. Такие вещи, знаете ли, бывают опасны.

— Да уж, надо думать.

— Пусть письма глупы и нелепы, но рано или поздно одно из них может попасть в точку. И одному Богу известно, что может произойти! К тому же люди бывают разные — кто-то примет этот бред за чистую монету. Раз написано, значит, по их мнению, так оно и есть. И тогда возможно любое развитие событий.

— Да, кстати, письмо изобиловало грубыми ошибками. Написано явно безграмотным человеком.

— Как знать… — сказал Оуэн, уходя.

Вспоминая потом это «как знать», я ощущал смутную тревогу.

Не стану уверять, будто это дурацкое письмо не оставило у меня на душе скверного осадка. Еще какой! И тем не менее я скоро о нем забыл. Я тогда действительно не принял его всерьез, уже выяснив, что подобные вещи далеко не редкость в подобном захолустье. Скорее всего, это развлекается какая-то истеричка, склонная драматизировать свои проблемы. Во всяком случае, если остальные письма столь же примитивны и глупы, как и наше, особого вреда они причинить не могут.

Следующее событие, если можно так его назвать, произошло неделю спустя, когда Партридж, скорбно поджав губы, сообщила мне, что Беатриса, ее приходящая помощница, сегодня не придет.

— По-моему, сэр, — сказала Партридж, — из-за сильного расстройства.

Я было подумал, что Партридж имела в виду расстройство желудка, о чем по свойственной ей стыдливости, она не рискнула сообщить более конкретно. Я посочувствовал и выразил надежду, что девушка скоро поправится.

— Девушка совершенно здорова, сэр, — возразила Партридж. — Она в расстройстве чувств.

— О, — сказал я неопределенно.

— А все из-за письма, — продолжала Партридж. — А в нем, надо думать, разные наговоры.

Суровый взгляд Партридж, заставил меня со страхом подумать, что в «наговорах» фигурировал я собственной персоной. Надо сказать, я так мало обращал внимания на Беатрису, что вряд ли узнал бы ее, встретив на улице. Поэтому я почувствовал вполне естественное раздражение. Инвалид, который ковыляет, опираясь на две палки, едва ли годится на роль соблазнителя деревенских девиц.