Баттл жестом, остановил ее.

— Ты во всем созналась? Знаю. Послушай одну легенду. Жила на свете святая, которая даже последний свой хлеб раздавала нищим. Мужу ее это, естественно, не нравилось. И вот однажды он увидел ее на улице с корзиной и спросил: «Что у тебя там?» В корзине был хлеб, она испугалась и солгала: «Розы». Муж сдернул крышку, и — о чудо! — в корзине действительно оказались розы. Так вот, если бы ты оказалась на месте святой Елизаветы[139], и в твоей корзине действительно были бы розы, на вопрос мужа ты бы ответила: «У меня там хлеб».

— Ведь так оно и было? — помолчав, мягко спросил Баттл.

Девочка некоторое время стояла с опущенной головой, а потом вдруг решительно кивнула.

— Ну так расскажи, что на самом деле произошло?.

— Она собрала нас всех. Произнесла речь. И посмотрела на меня. И я подумала, что она думает, что это я! И я вдруг почувствовала, что краснею. А девочки, которые были рядом, стали на меня смотреть. Это было ужасно! А потом вообще все стали смотреть на меня и шептаться. Я видела — все они думают на меня. А потом Эмфа пригласила меня и еще несколько девочек к себе в гостиную, и мы играли в слова. Эмфа говорила слово, а мы должны были дать ответ.

Баттл сердито хмыкнул.

Я понимала, к чему все идет, и на меня словно дурь какая-то нашла… Я так старалась не ляпнуть чего-нибудь, старалась думать о чем-то другом, — ну, о цветах или о белках… Но Эмфа и все девчонки просто сверлили меня глазами, заглядывали прямо в душу. Потом все стало еще хуже, а через несколько дней Эмфа поговорила со мной по душам — так ласково и так понимающе… Я расплакалась и во всем призналась. И, папа, как мне сразу стало легко!

Баттл поскреб подбородок и кивнул:

— Ясно.

— Так ты меня понимаешь?

— Нет, Сильвия, это, конечно, выше моего понимания — оговаривать себя. Если бы меня заставляли признаться в том, чего я не делал, я бы, пожалуй, ответил прямым в челюсть… Но я понимаю тебя — каково быть под пристальным взглядом вашей… Эмфы, типичной недоучки, помешанной на психологии — слышала звон, да не знает, где он. Но сейчас самое время выяснить правду. Где мисс Эмфри?

Мисс Эмфри тактично прогуливалась у кабинета. Участливая улыбка тут же исчезла, когда Баттл огласил свой вердикт:

— Чтобы восстановить справедливость в отношении моей дочери, я вынужден просить вас позвонить в полицию.

— Но, мистер Баттл, ведь Сильвия во всем…

— Сильвия не брала ничьих вещей…

— Я понимаю ваши чувства, но…

— Я говорю не как отец, а как полицейский. Вызывайте полицию — пусть разбираются. Я полагаю, вещи найдутся, к тому же на них наверняка полно отпечатков. Мелкие воришки редко работают в перчатках. А свою дочь я отсюда забираю. Если полицейские обнаружат улики настоящие улики — против моей дочери, она получит по заслугам. Но поверьте, ей это не грозит.

Они выехали из ворот школы, и минут пять Баттл вел машину молча. Сильвия тихо сидела рядом.

— А кто эта белокурая девочка, пухленькая такая? С румяными щечками, ямочкой на подбородке… ну, с голубыми глазами? Я наткнулся на нее в коридоре.

— Думаю, ты говоришь об Оливии Парсон.

— Не удивлюсь, если это она.

— Она что, выглядела испуганной?

— Нет, слишком самоуверенной. Это именно то, с чем я сталкивался сотни раз. Но такие вряд ли сознаются! От них этого не дождешься!

Сильвия вздохнула.

— Все было как в страшном сне. Прости, пап. Какая же я дурочка! Ну почему я такая дурочка? Мне ужасно стыдно.

— Ну-ну, будет. — Баттл ласково потрепал дочь по щеке и изрек одно из своих излюбленных утешений: — Не думай об этом. Подобные ситуации ниспосланы, чтобы испытать нас. Да, ниспосланы, чтобы испытать нас. По крайней мере мне так кажется. Иначе вообще непонятно, зачем они ниспосланы…

19 апреля

Дом Невила Стрэнджа в Хиндхэде был залит ярким солнечным светом.

Стоял теплый апрельский день, из тех, что иногда выдаются в этом месяце и оказываются куда жарче, чем большинство дней грядущего июня.

Невил Стрэндж спускался по лестнице. На нем был белый фланелевый костюм. Под мышкой он нес четыре теннисные ракетки.

Если задаться целью выбрать из англичан образчик самого счастливого мужчины, у которого есть все, чего только можно пожелать, то Выборная комиссия скорее всего остановилась бы на Невиле Стрэндже. Это был человек, хорошо известный в светском обществе, первоклассный теннисист и вообще, что называется, истинный спортсмен. Правда, до финала Уимблдона[140] он никогда не добирался, но в нескольких первых турах непременно выигрывал, а в миксте дважды доходил до полуфинала. Хотя для того, чтобы стать чемпионом, он был, пожалуй, уж чересчур разносторонне одаренным. Неплохо играл в гольф, отлично плавал и даже совершил несколько удачных восхождений в Альпах. Этот тридцатитрехлетний счастливчик обладал завидным здоровьем, привлекательной внешностью, немалым состоянием, а также красавицей женой, на которой женился совсем недавно — словом, имел все, о чем можно только мечтать.

Однако в этот солнечный весенний день настроение у Невила Стрэнджа было не из лучших. Сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы это, но тем не менее что-то омрачало душу Невила: он хмурился, и это придавало его лицу выражение озабоченности и неуверенности.

Он пересек холл, расправил плечи, словно сбрасывая надоевшую ношу, и направился через гостиную к застекленной веранде, где на диване среди бесчисленных подушечек лежала его жена Кей со стаканом апельсинового сока в руке.

Двадцатитрехлетняя Кей Стрэндж была ослепительно красива. Стройное, но обворожительно чувственное тело, бронзовые волосы, прекрасная кожа, которая если и требовала косметики, то лишь затем, чтобы подчеркнуть естественное великолепие, и к тому же потрясающие черные глаза и брови, что в сочетании с рыжими волосами встречается крайне редко, но уж зато если встречается, впечатление производит неотразимое и незабываемое.

— Привет, красавица, — кивнул Невил жене. — Как у нас с завтраком?

— Кошмарненького вида почки — это персонально для тебя, грибы и бекон.

— Что ж, недурно.

Невил взял всего понемногу, налил чашку кофе. Некоторое время супруги провели в приятном, дружелюбном молчании.

— Ах, — вздохнула Кей и, соблазнительно вытянув голые ноги, пошевелила ярко-красными наманикюренными пальчиками. — Какая прелесть это солнышко. А что, Англия не так уж плоха!

Супруги только что вернулись с юга Франции.

Невил, мельком просмотрев заголовки в газете, сосредоточился на спортивной странице и в ответ на реплику жены только неопределенно хмыкнул.

Когда настал черед тостов с мармеладом, он отложил газету и занялся письмами.

Писем было много, но по большей части не заслуживающих внимания. Рекламы, буклеты, приглашения. Невил, едва надорвав конверт, отбрасывал их в сторону.

— Не нравится мне цветовая гамма в гостиной, — сказала Кей. — Можно я все переделаю, Невил?

— Конечно, прелесть моя.

— Павлинья синева, — мечтательно проговорила Кей, — и шелковые подушки цвета слоновой кости.

— Недостанет только обезьяны, — заметил Невил.

— Обезьяной будешь ты.

Невил распечатал очередной конверт.

— Кстати, — сказала Кей, — Ширти приглашал нас на конец июня в Норвегию на свою яхту. Жаль, что мы не сможем. — Она испытующе поглядела на Невила и кокетливо добавила: — А мне бы так хотелось.

По лицу Невила пробежала едва заметная тень.

— Неужели нам обязательно ехать к этой скучной старухе Камилле? — с вызовом спросила Кей.

Невил нахмурился.

— Да. Обязательно. Послушай, Кей, ведь мы уже давно решили. Сэр Мэтью был моим опекуном. Он и Камилла воспитали меня. И Галлз-Пойнт — мой родной дом, если у меня вообще есть дом.

— Ладно, ладно, — согласилась Кей. — Раз надо — значит, надо. В конце концов, когда она умрет, ее деньги достанутся нам, поэтому ее надо ублажить.

— Не надо никого ублажать! — рассердился Невил. — Деньгами она не распоряжается. Сэр Мэтью оставил состояние ей, пока она жива, а потом все деньги автоматически переходят ко мне. Все дело в чувствах. Неужели ты не понимаешь?

Чуть помедлив, Кей ответила:

— Еще как понимаю. Понимаю, что они терпят меня, так сказать, по необходимости. А на самом деле они меня ненавидят! Все как один! Я же помню взгляд этой длинноносой стервы леди Трессилиан. А Мэри Олдин так та вообще отворачивается, когда говорит со мной. Это тебе там хорошо. Ты просто не замечаешь, что происходит.

— По-моему, все очень милы с тобой, И ты прекрасно знаешь, что я не потерпел бы иного отношения к своей жене.

Взметнув черные ресницы, Кей пытливо на него посмотрела.

— Милы… вежливы… Но можно и без слов испортить настроение. Они постоянно дают мне понять, что я выскочка и занимаю чужое место.

— Ну, в конце концов, — голос Невила слегка дрогнул, — это, согласись, вполне естественно.

Он встал и, повернувшись спиной к Кей, поглядел в окно.

— Еще бы не естественно! Они все помешаны на этой Одри! — Голос Кей задрожал. — На этой чудесной, благовоспитанной, вялой замухрышке Одри! Камилла не может мне простить, что я заняла ее место.

Не оборачиваясь, Невил заговорил ровным безжизненным голосом:

— Камилла уже стара, ей за семьдесят. Люди ее поколения действительно не одобряют разводов. Но, по-моему, она восприняла наш брак довольно сносно — учитывая, как она была привязана к… Одри.

Когда Невил произносил имя бывшей жены, голос его казался слегка охрипшим.