Трактирщик ладонью закрыл Мэри рот и прижал ее спиной к стенке экипажа.

— Ты хочешь донести на меня, правда? — спросил он. — Ты побежишь в суд, и я буду болтаться на веревке, как кошка? Ладно, раз так — вот тебе подходящий случай. Ты будешь стоять на берегу, Мэри, лицом к ветру и морю, и будешь смотреть на рассвет и на прилив. Ты ведь знаешь, что это значит? Ты знаешь, куда я собираюсь взять тебя?

Девушка в ужасе смотрела на дядю; краска сбежала с ее лица, и она попыталась заговорить с ним, но он зажал ей руками рот.

— Ты же думаешь, что меня не боишься, — сказал он. — Ты глумишься надо мной своим хорошеньким белым личиком и обезьяньими глазками. Да, я пьян; я пьян, как король, и пусть рухнут небо и земля — а мне плевать! Сегодня мы славно погуляем, может быть, в последний раз; и ты будешь с нами, Мэри, на берегу…

Джосс Мерлин отвернулся от нее, что-то крича своим спутникам, и лошадь, напуганная его криком, понеслась вперед во весь опор, таща за собой экипаж; и огни трактира «Ямайка» исчезли в темноте.

Глава одиннадцатая

Кошмарное путешествие к берегу продолжалось больше двух часов, и Мэри, вся в синяках, потрясенная грубым обращением, в изнеможении забилась в угол экипажа, мало заботясь о том, что с нею будет. Гарри-разносчик и еще двое тоже забрались в экипаж, и воздух сразу же провонял табаком, перегаром и запахом их тел.

Трактирщик привел себя и своих товарищей в состояние бешеного возбуждения, и присутствие женщины, ее слабость и отчаяние придавали удовольствию особую остроту.

Сперва бандиты говорили о ней и в расчете на нее, смеялись и пели, чтобы обратить на себя внимание девушки; Гарри-разносчик горланил свои похабные песни, которые в таком тесном пространстве звучали оглушительно громко и вызывали вой одобрения у слушателей, приводя их в еще большее возбуждение.

Бандиты наблюдали за лицом своей спутницы, надеясь, что она как-нибудь проявит стыд или неловкость, но Мэри слишком устала, и никакое грубое слово или похабная песня не могли ее задеть. Она слышала их голоса сквозь пелену изнеможения; она чувствовала, как дядя толкает ее локтем в бок — новая тупая боль вдобавок к предыдущим мучениям; в висках у нее стучало, в глаза как будто насыпали горячий песок, и сквозь дым девушка едва видела море ухмыляющихся лиц. Ей было все равно, что они говорят или делают, и непреодолимое желание уснуть и забыться стало пыткой.

Когда мужчины увидели, насколько Мэри безжизненна и тупа, ее присутствие перестало вызывать интерес. Даже песни потеряли остроту, и Джосс Мерлин, порывшись в кармане, достал колоду карт. Бандиты мгновенно отвлеклись, и в минутном затишье, которое ей выпало, Мэри поглубже забилась в свой угол, подальше от жаркого, животного запаха дяди, и, закрыв глаза, отдала себя во власть раскачивающегося, подпрыгивающего на ухабах экипажа. Она так устала, что уже не отдавала себе отчета в происходящем; она то и дело впадала в забытье. Девушка ощущала боль и толчки колес, слышала где-то вдалеке глухой шум голосов; но все это существовало отдельно от нее, происходило не с ней. Тьма снизошла на нее, как дар небес, и Мэри чувствовала, как соскальзывала туда и наконец полностью провалилась. Время перестало для нее существовать. Движение прекратилось, и это насильно вернуло ее в реальный мир: внезапная тишина и холодный влажный воздух, овевающий лицо сквозь открытое окно экипажа.

Она была одна в своем углу. Мужчины ушли, прихватив с собой фонарь. Сперва Мэри сидела неподвижно, боясь, что они вернутся, и не вполне понимая, что с ней произошло. Затем она потянулась к окну, и боль и ломота во всем теле стали невыносимыми. Резкая боль опоясала ей плечи, окоченевшие от холода; ее корсаж все еще был влажным от дождя, насквозь промочившего ее вечером. Девушка подождала минуту, потом снова наклонилась к окну. Ветер по-прежнему дул сильный, но ливень прекратился, и только мелкая холодная морось барабанила в окно. Экипаж бросили в узком глубоком овраге, лошадь выпрягли. Похоже было, что овраг резко идет вниз, узкая дорога усеяна камнями и разрушена. Мэри не видела ничего дальше нескольких ярдов. Ночная тьма сгустилась, и в овраге было черно, как в погребе. На небе уже не осталось звезд, и резкий ветер пустошей стал неистовым, шумным и порывистым, и вдобавок приволок с собой мокрый туман. Мэри высунула руку из окна и дотронулась до склона оврага. Ее пальцы наткнулись на рыхлый песок и травинки, насквозь пропитанные влагой. Девушка подергала ручку дверцы, но та была заперта. Она прислушалась. Ее взгляд старался прорваться сквозь темноту, вдоль крутого склона оврага, и ветер донес до нее звук, одновременно зловещий и родной, звук, которому впервые в жизни она не обрадовалась, но узнала с замиранием сердца, вздрогнув от дурного предчувствия.

Это был звук моря. Овраг выходил на берег.

Теперь Мэри знала, почему воздух стал мягче и почему брызги дождя легко ложились ей на ладонь и имели соленый привкус. Высокие склоны оврага давали мнимое ощущение безопасности, по контрасту с открытыми просторами пустошей, но за пределами этого обманчивого укрытия иллюзия сразу исчезала, и свирепая буря завывала еще громче. Не могло быть тишины там, где море разбивалось о скалистый берег. Теперь девушка слышала его беспрерывно: ропот и вздох, когда усталая волна накатывалась на берег и нехотя уходила; затем пауза, когда море готовилось к новой попытке — крохотный отрезок времени, — и затем снова грохот и обвал, рев волны на гальке и громкий стук камней, которые море увлекает за собой, Мэри вздрогнула: где-то там, внизу, в темноте, ее дядя и его товарищи ждали прилива. Если бы она могла хотя бы слышать их, ожидание в густом экипаже стало бы не таким невыносимым. Дикие вопли, хохот и пение, которыми ее спутники подбадривали себя во время пути, сами по себе отвратительные, стали бы сейчас облегчением; но эта мертвая тишина была зловещей. Дело отрезвило бандитов, и они нашли чем занять руки. Теперь, когда Мэри пришла в себя и первый приступ изнеможения миновал, бездействие показалось ей немыслимым. Она прикинула размеры окна. Девушка знала, что дверь заперта, но, поднатужившись и извернувшись, можно было попытаться протиснуться сквозь узкое окошко.

Рискнуть стоило. Что бы ни случилось нынче ночью, за ее жизнь никто не поручится; дядя и его товарищи могут найти и убить девушку, если пожелают. Они знают этот край, а она — нет. Они в минуту могут выследить ее, как свора гончих, если только захотят. Мэри изо всех сил старалась протиснуться в узкое окошко, лицом вверх; это было тем более трудно, что ей продуло плечо и спину. Крыша экипажа оказалась скользкой и мокрой, за нее было никак не ухватиться пальцами, но Мэри старалась изо всех сил, и вот наконец ее бедра, стиснутые и сдавленные болью, протиснулись наружу. Бедняжка содрала кожу об оконную раму и была в полуобморочном состоянии. Она потеряла опору и равновесие и навзничь рухнула из окна на землю.

Мэри упала с небольшой высоты, но ударилась сильно и чувствовала, как сбоку по ее телу стекает струйка крови — результат того, что она застряла в окне. Девушка дала себе опомниться, а затем с трудом поднялась на ноги и стала неуверенно продвигаться вверх по тропинке, прячась в тени откоса. В голове у нее не было пока никакого плана, но, повернувшись спиной к оврагу и к морю, она могла бы удалиться от своих недавних спутников. Скорее всего, те спустились на берег. Эта тропинка, сворачивавшая наверх и влево, по крайней мере выведет ее на скалы, а там, несмотря на темноту, она сможет хоть что-то разглядеть. Где-то же должна быть дорога — как же иначе ехал экипаж, — а если есть дорога, значит, скоро появятся и жилые дома; а там будут честные мужчины и женщины, которым она сможет все рассказать, и они поднимут всю округу, когда услышат ее историю.

Мэри ощупью пробиралась вдоль длинной канавы, то и дело спотыкаясь о камни. Волосы лезли ей в глаза и мешали, и, неожиданно завернув за острый выступ откоса, она подняла руки, чтобы откинуть назад свисающие на глаза пряди, и из-за этого не заметила согнувшуюся фигуру мужчины, стоявшего в канаве на коленях спиной к ней и наблюдавшего за извилистой тропой впереди. Девушка налетела на него с размаху, так что у нее перехватило дыхание, и мужчина, застигнутый врасплох, упал вместе с ней, крича от страха и ярости и ударив ее кулаком.

Они дрались на земле, Мэри пыталась вырваться, царапая ему лицо, но уже через минуту стало ясно, что противник сильнее. Он перевернул девушку на бок и, запустив обе руки ей в волосы, стал тянуть за корни, пока боль не заставила ее затихнуть. Мужчина прислонился к ней, тяжело дыша, и пристально посмотрев на Мэри, изумленно раззявил рот с желтыми гнилыми зубами.

Это был Гарри-разносчик. Мэри лежала неподвижно, надеясь, что противник пошевелится первый. Она проклинала себя за глупость: как можно было вот так, на ощупь, идти по тропинке и не подумать о том, что даже дети во время игры выставляют часовых?

Гарри ждал, что девушка будет кричать или сопротивляться, но поскольку она не делала ни того, ни другого, он перенес тяжесть своего тела на локоть и хитро улыбнулся ей, кивнув в сторону берега.

— Не рассчитывали меня здесь увидеть, правда? — сказал он. — Думали, я на берегу с трактирщиком и остальными, расставляю приманку? Итак, вы пробудились от раннего сна и решили прогуляться по тропинке. И раз уж вы здесь, я приму вас как можно радушнее. — Бандит ухмыльнулся, ткнув черным ногтем ей в щеку. — В канаве холодно и сыро, — заметил он, — но сейчас это неважно. Они пробудут там внизу еще несколько часов. По тому, как вы говорили с Джоссом сегодня, я понял, что вы настроены против дядюшки. Он не имеет права держать вас в «Ямайке», как птичку в клетке, и не позволять вам надевать всяких хорошеньких вещиц. Он, наверное, даже брошки для корсажа вам не подарил, правда? Ну и ладно. Не огорчайтесь. Я подарю вам кружева на шейку и браслеты на запястья, и мягкие шелковые платья. Ну-ка, моя милая…