— Я вас не понимаю, — удивилась Мэри. — Откуда вы это знаете, и при чем тут Новый год?

Викарий убрал руку и принялся застегивать пальто, готовясь к выходу. Он поднял оконную раму и крикнул кучеру, чтобы тот придержал лошадь, и холодный воздух ворвался в экипаж вместе с жалом ледяного дождя.

— Я возвращаюсь со встречи в Лонстоне, — пояснил священник, — которая была всего лишь одной из многих других похожих встреч за последние несколько лет. И присутствующих известили наконец, что правительство Её Величества готово в наступающем году сделать определенные шаги для патрулирования берегов Великобритании. На скалах вместо фальшивых маяков появятся сторожа, а по тропам, в настоящее время известным только авантюристам, вроде вашего дяди, пройдут слуги закона. Через всю Англию протянется цепь, Мэри, которую будет очень трудно порвать. Теперь вы понимаете? — Викарий открыл дверь экипажа и шагнул на дорогу. Он обнажил голову под дождем, и она увидела пышные белые волосы, ореолом обрамляющие его лицо. Фрэнсис Дейви снова улыбнулся ей и поклонился, и еще раз взял ее руку и на минуту задержал в своей. — Ваши беды закончились, — сказал он. — Колеса повозок будут ржаветь, а в запертой комнате в конце коридора теперь можно устроить гостиную. Ваша тетя снова будет спать спокойно, а ваш дядя или умрет от пьянства и принесет всем вам избавление, или станет веслианцем и начнет проповедовать путникам на большой дороге. Ну, а вы уедете обратно на юг и найдете себе возлюбленного. Спите сегодня спокойно. Завтра Рождество, и колокола в Олтернане возвестят мир и благоволение. Я буду думать о вас. — Он помахал рукой кучеру, и экипаж продолжил путь уже без него.

Мэри высунулась в окно и окликнула викария, но он свернул направо по одной из Пяти Дорог и уже пропал из виду.

Экипаж грохотал по Бодминской дороге. До того, как на горизонте появятся высокие трубы трактира «Ямайка», оставалось еще целых три мили, и эти мили оказались самыми бурными и самыми рискованными за весь путь, а он был неблизкий: расстояние между двумя городами составляло двадцать одну милю.

Теперь Мэри жалела, что не пошла с Фрэнсисом Дейви. В Олтернане она бы не слышала ветра, и дождь в укромной долине шел бы бесшумно. Завтра она преклонила бы колени в церкви и молилась бы в первый раз с тех пор, как покинула Хелфорд. Если то, что он сказал, — правда, значит, все-таки есть причина радоваться, и есть некоторый смысл принести Господу благодарность. Время того, кто грабил разбитые суда, истекло; он будет уничтожен новым законом, он и ему подобные; их сотрут и счистят с лица земли, как пиратов двадцать-тридцать лет назад; и даже памяти о них не останется, ни единого воспоминания, способного отравить души тех, кто придет потом. Родится новое поколение, которое никогда не услышит о них. Корабли будут приходить в Англию без опаски; с приливом не наступит страшная жатва. Бухты, в которых когда-то раздавались хруст гальки под ногами и шепот контрабандистов, снова затихнут, и крик, который нарушит эту тишину, будет криком чайки. Под безмятежной гладью моря, на дне океана, лежат безымянные черепа, зеленые монеты, когда-то бывшие золотыми, и старые остовы кораблей; они будут забыты навсегда. Ужас, который несчастные испытали, умер вместе с ними. Занимается заря нового века, когда мужчины и женщины станут путешествовать без страха, и земля будет принадлежать им. Здесь, на этой пустоши, фермеры будут возделывать свои наделы и сушить на солнце куски торфа, как и сейчас, но только тень, которая нависала над ними, исчезнет. Быть может, здесь снова вырастет трава, и вереск расцветет на месте, где стоял трактир «Ямайка».

Девушка сидела в углу экипажа, погруженная в видение нового мира; и сквозь открытое окно ветер донес до нее звуки: сквозь молчание ночи она услышала выстрел, отдаленный возглас и крик. Из темноты доносились мужские голоса и топот ног по дороге. Мэри высунулась в окно; дождь заливал ей лицо, и она услышала, как кучер экипажа в ужасе закричал, а лошадь испугалась и заартачилась. Дорога круто шла вверх из долины, сворачивая к вершине холма, и там, в отдалении, тонкие трубы трактира «Ямайка» венчали горизонт, как виселица. По дороге к ним приближалась группа людей; тот, кто был впереди, прыгал как заяц и на бегу размахивал перед собой фонарем. Прозвучал еще один выстрел, кучер осел на козлах и упал. Лошадь снова заартачилась и, как слепая, направилась в канаву. Кто-то выкрикнул страшное ругательство; кто-то дико захохотал; кругом стояли свист и крик.

В окно кареты просунулось лицо — увенчанное спутанными волосами, челка спадала на багровые, налитые кровью глаза. Губы раздвинулись, обнажая белые зубы, а затем к окну поднесли фонарь, так, чтобы свет падал внутрь экипажа. Одна рука держала фонарь, другая сжимала дымящийся ствол пистолета; это были длинные руки с тонкими кистями и узкими заостренными пальцами, полные красоты и грации, хотя под закругленными ногтями была грязь.

Джосс Мерлин улыбнулся бешеной, исступленной улыбкой человека одержимого, обезумевшего и перевозбужденного отравой. Он направил пистолет на Мэри, наклонившись внутрь экипажа, так что дуло коснулось ее горла.

Затем он рассмеялся, бросил пистолет через плечо и, рывком открыв дверь, схватил племянницу за руки и вытащил из кареты на дорогу, держа фонарь над головой так, чтобы все могли ее видеть. Их стояло на дороге человек десять-пятнадцать, оборванных и неопрятных, половина — пьяные, как и их вожак, дикие глаза сверкали на заросших косматой щетиной лицах. У одного или двоих в руках были пистолеты, другие были вооружены битыми бутылками, ножами и камнями. Гарри-разносчик стоял у головы лошади, лицом вниз в канаве лежал кучер: рука неловко подвернута под туловище, тело обмякшее и неподвижное.

Джосс Мерлин прижал Мэри к себе и повернул ее лицо к свету, и когда разбойники увидели, кто это, вся компания взвыла от хохота, а разносчик сунул два пальца в рот и свистнул.

Трактирщик нагнулся к Мэри и с пьяной важностью поклонился; он схватил рукой ее распущенные волосы и скрутил жгутом, обнюхивая их, как собака.

— Так значит, это ты? — сказал он. — Значит, ты решила вернуться, как скулящая сучка, с поджатым хвостом?

Мэри ничего не ответила. Она переводила взгляд с одного на другого бандита, и они тоже смотрели на девушку, глумясь, хмыкая и гогоча, указывая на ее мокрую одежду, тыча пальцами в ее корсаж и юбку.

— Ты что, язык проглотила? — крикнул дядя и ударил ее по лицу тыльной стороной руки. Мэри вскрикнула и подняла локоть, чтобы защититься, но трактирщик оттолкнул его и, схватив племянницу за запястье, заломил ей руку за спину. Она закричала от боли, и он опять расхохотался. — Ты подчинишься, даже если мне для этого придется тебя убить. Ты думаешь, тебе удастся противиться мне, с твоим-то обезьяньим личиком и чертовым бесстыдством? Интересно бы узнать, что ты здесь делаешь, в полночь на большой дороге, в наемной карете, полуголая, с распущенными волосами? Да ты самая обыкновенная шлюха. — Дядя дернул ее за запястья, и Мэри упала.

— Оставь меня в покое! — крикнула она. — Ты не имеешь права прикасаться ко мне или говорить со мной. Ты — кровавый убийца и вор, и представители закона это знают. Весь Корнуолл это знает. Твоей власти пришел конец, дядя Джосс. Я сегодня была в Лонстоне и донесла на тебя.

Ропот поднялся в кучке мужчин; они придвинулись ближе, крича на нее и задавая вопросы, но трактирщик зарычал на них и отогнал.

— А ну назад, болваны! Вы что, не видите, что девчонка лжет, чтобы спасти свою шкуру? — грохотал он. — Как она может на меня донести, если ничего не знает? Да не может быть, чтобы она прошла пешком одиннадцать миль до Лонстона. Посмотрите на ее ноги. Она была с мужчиной где-нибудь там, на дороге, и он отослал ее назад на колесах, когда она ему надоела. Вставай — или ты хочешь, чтобы я утер тебе нос грязью?

Дядя поднял Мэри на ноги и притянул к себе. Затем указал на небо, где ветер разгонял низкие облака и поблескивала мокрая звезда.

— Смотрите, — завопил он, — на небе появился просвет, и дождь уходит на восток! Пока мы туда доберемся, поднимется ветер, и через шесть часов на берегу займется серый рассвет. Не будем терять времени. Возьми свою лошадь, Гарри, и впряги ее в постромки; карета отвезет туда полдюжины наших. И приведи пони с телегой из конюшни, у него целую неделю не было работы. Пошевеливайтесь, чертовы пьяные лентяи, вы что, не хотите почувствовать, как по вашим рукам заструится золото и серебро? Я провалялся, как свинья, семь безумных дней, и ей-богу, сегодня ночью я чувствую себя как ребенок и опять хочу на берег. Кто отправится со мной через Кэмелфорд?

Не меньше дюжины человек завопили, и в воздух взметнулись руки. Кто-то загорланил песню, размахивая бутылкой над головой и нетвердо держась на ногах; потом он зашатался и упал ничком в канаву. Разносчик пнул малого ногой, но тот не пошевелился; схватив лошадь под уздцы, Гарри потащил ее вперед, подгоняя животное ударами и криками вверх по крутому холму. Колеса экипажа проехались по телу упавшего; тот задергался, как раненый заяц, с воплем ужаса и боли барахтаясь в грязи, и замер.

Мужчины повернули вслед за экипажем, и топот их бегущих ног раздавался на большой дороге, а Джосс Мерлин постоял с минуту, глядя на Мэри с глупой пьяной улыбкой. Затем, повинуясь внезапному порыву, он схватил ее в охапку и потащил к экипажу. Он швырнул девушку в угол на сиденье, после чего, высунувшись в окно, завопил разносчику, чтобы тот нахлестывал лошадь.

На его крик эхом отозвались люди, бежавшие рядом, и некоторые из них вскочили на подножку и схватились за окно, а другие взгромоздились на опустевшие козлы и осыпали лошадь ударами палок и градом камней.

Животное дрожало и взмокло от страха; оно галопом взлетело на холм с полудюжиной сумасшедших, вцепившихся в вожжи и орущих на запятках.

Трактир «Ямайка» был залит светом; двери открыты, окна распахнуты. Дом выступал из ночной тьмы, как живое существо.