Олтернан был для нее небесами обетованными — само название его уже успокаивало, — а голос Фрэнсиса Дейви означал безопасность и забвение тревог. Была в священнике некая странность, волнующая и приятная. Все выглядело необычно: картина, которую он написал; то, как он правил лошадью; и как он прислуживал ей, искусно храня молчание; но самой странной была сумрачная и угрюмая тишина его комнаты, не несшей на себе ни единого следа личности хозяина. Викарий казался тенью человека, и теперь, когда его не было рядом, ему недоставало реальности. Он не обладал мужской агрессивностью сидящего рядом с ней Джема; он был существом без плоти и крови: два бесцветных глаза и голос в темноте, и только.

Пони неожиданно заартачился в проломе изгороди, и громкое проклятие Джема грубо прервало ее тайные размышления.

Мэри решила прощупать почву.

— Здесь есть где-нибудь церкви? — поинтересовалась она. — Последние месяцы я живу как язычница, а мне это очень не нравится.

— Эй ты, выбирайся, чертов дурень! — кричал Джем, раздирая удилами лошадиные губы. — Ты что, хочешь нас опрокинуть в канаву? Церкви, говорите? Какого дьявола я должен знать о церквях? Я только один раз был внутри храма, да и то меня мать внесла туда безымянного на руках, а оттуда я вышел уже крещенным. Я вам ничего не могу на этот счет рассказать. Уверен, что священники держат золотую утварь под замком.

— Кажется, в Олтернане есть церковь? — спросила Мэри. — Туда можно дойти пешком от трактира «Ямайка». Неплохо бы мне сходить завтра.

— Гораздо лучше съесть рождественский обед со мной. Я не могу предложить вам индейку, но всегда можно поживиться гусем у старого фермера Такетта в Норт-Хилле. Он совсем ослеп и ничего не заметит.

— Вы не знаете, у кого приход в Олтернане, Джем Мерлин?

— Нет, не знаю, Мэри Йеллан. Я никогда не водился со священниками, и вряд ли мне это предстоит. Забавная они порода. Когда я был мальчишкой, в Норт-Хилле жил один священник; он был очень близорук, и говорят, однажды в воскресенье он куда-то не туда поставил церковное вино и вместо него давал прихожанам бренди. Вся деревня прослышала об этом, и представьте, церковь оказалась так набита, что преклонить колени было негде; люди толпились вдоль стен, дожидаясь своей очереди. Пастор не мог понять, в чем дело: у него в церкви никогда не бывало столько народа; он поднялся на кафедру с сияющими из-за очков глазами и произнес проповедь о стаде, вернувшемся в овчарню. Брат Мэтью рассказал мне эту историю; он дважды подходил к алтарю за причастием, а пастор и не заметил. Это был великий день в Норт-Хилле. Вытаскивайте хлеб и сыр, Мэри, у меня брюхо подвело.

Мэри покачала головой и вздохнула.

— Вы хоть раз в жизни отнеслись к чему-нибудь серьезно? — спросила она. — Неужели вы никого и ничего не уважаете?

— Я уважаю свое нутро, — сообщил ей Джем, — а оно взывает к пище. Видите ящик у меня под ногами? Если вы полны религиозных чувств, можете достать и съесть яблоко. Помнится, в Библии что-то такое сказано про яблоко.

В половине третьего в Лонстон прискакала веселая и довольно разгоряченная кавалькада. Мэри отбросила тревогу и озабоченность, и несмотря на твердое решение, принятое утром, поддалась настроению Джема и развеселилась. Вдали от трактира «Ямайка» к ней вернулись молодость и природная жизнерадостность; ее спутник мгновенно это заметил и теперь играл на этом.

Мэри смеялась, потому что был праздник и потому что Джем заставлял ее смеяться; сам воздух был заражен шумом и суматохой города, в атмосфере витали возбуждение и благополучие, ощущение Рождества. На улицах толпился народ, в лавках было весело. Повозки, тележки и даже кареты сгрудились на вымощенной булыжником площади. Повсюду яркие краски и жизнь, и движение; веселая толпа теснилась у торговых палаток, индейки и гуси возились за деревянной загородкой, а женщина в зеленом плаще держала над головой яблоки и улыбалась; яблоки были блестящие и красные, как ее щеки. Сцена знакомая и милая сердцу; из года в год на Рождество Хелстон был таким же; но в Лонстоне все было ярче, здесь царил бесшабашный дух, толпа была больше, а разноголосица — сильнее. Здесь были простор и определенная утонченность: за рекой находились Девоншир и Англия. Фермеры из соседнего графства сталкивались с крестьянками из Восточного Корнуолла; тут были лавочники и кондитеры, и мальчишки-подмастерья, которые протискивались сквозь толпу с горячими пирожками и колбасами на подносах. Дама в шляпе с перьями и синей бархатной накидке вышла из кареты и окунулась в тепло и свет гостеприимного «Белого Сердца». Ее сопровождал джентльмен в светло-сером пальто, подбитом ватой. Он поднес лорнет к глазам и принялся вышагивать за ней, удивительно похожий на индюка.

Для Мэри это был веселый и счастливый мир. Город располагался на груди горы, в самом центре стоял замок, как напоминание о былых временах. Здесь были купы деревьев и отлогие поля, и вода блестела внизу, в долине. Пустоши были далеко; они простирались за городом, вне пределов видимости, и о них никто не вспоминал. Лонстон обладал реальностью; эти люди были живые. Рождество снова вступило в городе в свои права, и ему нашлось место среди мощенных булыжником улиц, смеющейся, теснящейся толпы, и тусклое солнце пробивалось из своего укрытия за серыми плотными облаками, чтобы присоединиться к веселью. Мэри надела платок, который ей подарил Джем. Она снизошла даже до того, что позволила ему завязать кончики платка у себя под подбородком. Они поставили пони и повозку в конюшне в верхней части города, и теперь Джем проталкивался сквозь толпу, ведя в поводу двух краденых лошадей, а Мэри следовала за ним по пятам. Парень уверенно шел вперед, направляясь к главной площади, где собрался весь Лонстон и из конца в конец стояли будки и палатки рождественской ярмарки. Кусок площади был отгорожен от ярмарки веревкой; там покупали и продавали скот, и вокруг толпились фермеры, крестьяне, да и джентльмены тоже. Были здесь и барышники, из Девона и более отдаленных мест. Сердце Мэри забилось быстрее, когда они подошли туда: а вдруг там есть кто-нибудь из Норт-Хилла, вдруг встретится фермер из соседней деревни; они, наверное, смогут узнать лошадей? Джем сдвинул шапку на затылок, беззаботно насвистывая. Один раз он оглянулся на девушку и подмигнул. Толпа расступилась и дала ему дорогу. Мэри стояла в толпе, позади толстой торговки с корзиной, и видела, как Джем занял свое место среди группы мужчин с пони и кивнул одному-двум из них, и скользнул взглядом по их пони, нагнувшись, чтобы раскурить трубку. Он выглядел спокойно и невозмутимо. Вскоре развязного вида парень в квадратной шапке и кремовых брюках протиснулся сквозь толпу и подошел к лошадям. Голос у него был громкий и важный, и он все время постукивал кнутовищем по сапогу, а потом указывал им на пони. По его тону и важному виду Мэри решила, что это барышник. Вскоре к нему присоединился маленький остроглазый человечек в черной куртке, который то и дело толкал друга под локоть и что-то шептал ему на ухо.

Мэри увидела, что он пристально смотрит на черного пони, принадлежавшего сквайру Бассату; он подошел к нему, нагнулся и ощупал его ноги. Затем что-то шепнул на ухо громогласному человеку. Мэри нервно наблюдала за ними.

— Откуда у вас этот пони? — спросил барышник, похлопывая Джема по плечу. — Не может быть, чтобы он вырос на пустоши, с такой-то головой и такой-то грудью.

— Этот пони родился в Коллингтоне четыре года назад, — беззаботно сказал Джем, не выпуская изо рта трубку. — Я купил его однолеткой у старого Тима Брэя; помните Тима? В прошлом году он распродал все и перебрался в Дорсет. Тим всегда говорил мне, что этот пони окупится. Кобыла была ирландская и брала ему призы на скачках внутри страны. Вы только поглядите, какой красавец! Но стоит он недешево, скажу я вам.

Джем попыхивал трубкой, пока покупатели внимательно осматривали пони. Казалось, время тянется бесконечно. Но вот они выпрямились и отошли в сторону.

— Что у него со шкурой? — спросил остроглазый. — Она на ощупь очень грубая и колючая, как щетина. И вообще вид у пони какой-то нездоровый, мне это не нравится. Вы его часом не опоили?

— С этим пони все в порядке, — ответил Джем. — Тот, другой, летом было совсем зачах, но я его выходил. Наверное, лучше было бы подержать его до весны, но конь стоит мне денег. Нет, у этого черного пони не к чему придраться. Но одну вещь я вам скажу напрямик, и это будет только честно. Старый Тим Брэй и понятия не имел, что кобыла жеребая — он тогда был в Плимуте, и за ней присматривал его мальчишка, — а когда узнал, то выдрал мальчишку, только было уже поздно. Пришлось ему делать хорошую мину при плохой игре. По-моему, жеребец был серый: посмотрите на короткие волоски у самой кожи — они серые, правда? Тим с этим пони здорово тогда промахнулся. Посмотрите на эту грудь; вот это порода! Вот что, я за него возьму восемнадцать гиней.

Остроглазый покачал головой, но барышник заколебался.

— Пятнадцать — и по рукам, — предложил он.

— Нет, моя цена — восемнадцать, и ни пенни меньше, — сказал Джем.

Двое посоветовались между собой и, по-видимому, решили не соглашаться. Мэри услышала слово «мошенничество», и Джем стрельнул в нее взглядом через головы. Из группы мужчин рядом с ним донесся приглушенный ропот. Остроглазый еще раз нагнулся и потрогал ноги черного пони.

— У меня другое мнение об этом пони, — сказал он. — Мне нужно кое в чем убедиться. Где ваша метка?

Джем показал ему узкий разрез в ухе, и человек пристально его изучил.

— А вы дотошный покупатель, — заметил Джем. — Можно подумать, будто я украл эту лошадь. Что-нибудь не так с меткой?

— Да вроде все в порядке. Но вам повезло, что Тим Брэй в Дорсете. Что ни говорите, а у него такого пони не было и быть не могло. На вашем месте, Стивене, я бы не связывался. Попадете еще в историю. Пошли, приятель.