Внезапно дядя крикнул ей из кухни:

— Ты куда? Я велел тебе принести бренди из бара.

Девушка слышала, как он со скрежетом оттолкнул от стола стул. Она опоздала. Мэри открыла дверь бара и принялась шарить в шкафу с бутылками. Когда она вернулась в кухню, трактирщик развалился у стола, положив голову на руки. Сперва она подумала, что он опять заснул, но при звуке ее шагов дядя поднял голову, вытянул руки и откинулся на спинку стула. Мэри поставила бутылку и стакан перед ним на стол. Джосс наполнил стакан до половины и держал его двумя руками, все время наблюдая за племянницей поверх ободка.

— Ты хорошая девушка, — заметил он. — Я тебя люблю, Мэри, у тебя есть голова на плечах и характер; ты была бы хорошим товарищем мужчине. Жаль, что ты не родилась мальчишкой.

Трактирщик перекатывал бренди во рту, глупо улыбаясь, потом он подмигнул племяннице и ткнул пальцем в бутылку.

— Внутри страны за это платят золотом, — сказал он. — Ничего лучше ни за какие деньги не купишь. В погребах самого короля Георга нет бренди лучше этого. А сколько я плачу? Да ни одного поганого ломаного гроша. В трактире «Ямайка» пьют бесплатно. — Он засмеялся и высунул язык. — Это опасная игра, Мэри, но это мужская игра. Я рисковал шеей десять, нет, двадцать раз. За мной гнались по пятам, и пуля просвистела у меня в волосах. Им меня не поймать, Мэри, я слишком хитер, я слишком давно играю в эти игры. До того, как мы пришли сюда, я занимался этим в Пэдстоу, работал на берегу. Мы направляли люгер каждые две недели во время весенних приливов. Всего в деле было пятеро, не считая меня. Но такими темпами больших денег не заработаешь, пришлось мне расширить и возглавить дело, и навести свои порядки. Теперь нас больше сотни, и мы работаем по всей стране, от побережья до границы. Ей-богу, я видел кровь в свое время, Мэри, я много раз видел, как убивают людей, но эта игра превосходит все прочее — она идет бок о бок со смертью.

Дядя знаком подозвал ее к себе и снова подмигнул, сперва оглянувшись на дверь.

— Эй, — прошептал он, — иди поближе, сюда, ко мне под бок, тогда я смогу с тобой поговорить. Я вижу, у тебя хватит духу; ты не боишься, как твоя тетка. Нам следовало бы стать партнерами — нам с тобой. — Он схватил Мэри за руку и усадил ее на пол рядом со своим стулом. — Это проклятое пьянство отбивает у меня ум, — сказал Джосс. — Ты видишь, я становлюсь слаб как мышонок, когда начинается запой. Мне снятся страшные сны, кошмары; я вижу то, что меня вовсе не пугает, когда я трезвый. Черт побери, Мэри, я убивал людей своими руками, заталкивал их под воду, бил камнями и обломками скал и никогда в жизни об этом не думал; я спал в своей постели как ребенок. Но когда я пьян, то вижу их во сне; я вижу их бело-зеленые лица, они смотрят на меня глазами, которые давно выели рыбы; некоторые из них растерзаны, и плоть лентами свисает с их костей; у некоторых в волосах водоросли… Однажды там была женщина, Мэри; она цеплялась за плот, и в руках у нее был ребенок; ее волосы струились по спине. Понимаешь, корабль сидел на скалах совсем близко, и море было гладкое, как ладонь; они все могли выбраться живыми, все до единого. И воды кое-где было только по пояс. Женщина позвала меня на помощь, а я камнем разбил ей лицо. Она упала навзничь и начала колотить руками о плот. Она выпустила ребенка, и я снова ее ударил. Я смотрел, как они утонули на глубине в четыре фута. Мы тогда испугались; мы боялись, что кто-нибудь из них доберется до берега… В первый раз мы не надеялись на прилив. Через полчаса они бы разгуливали по песку, не замочив ног. Пришлось их всех забросать камнями, Мэри; пришлось перебить им руки и ноги, и они тонули у нас на глазах, как та женщина с ребенком, а вода даже не доходила им до плеч — они тонули, потому что мы крушили их камнями; они тонули, потому что не могли стоять…

Его лицо было совсем рядом, дядя уставился своими красными глазами прямо в глаза Мэри и дышал ей в щеку.

— Ты раньше никогда не слыхала о тех, кто грабит разбитые суда? — прошептал он.

Часы в коридоре пробили один раз, и этот одинокий звук прозвучал в воздухе как глас правосудия. Дядя и племянница оба оставались неподвижны. В кухне было очень холодно, потому что огонь догорел дотла и через открытую дверь тянуло сквозняком. Желтое пламя свечи дрожало и мигало. Трактирщик потянулся к Мэри и взял ее за руку; ее ладонь лежала в его руке — безвольно, как мертвая. Возможно, он заметил застывшее выражение ужаса на лице девушки, потому что отпустил ее руку и отвел глаза. Джосс уставился прямо перед собой на пустой стакан и принялся барабанить пальцами по столу. Скрючившись на полу рядом с ним, Мэри смотрела, как муха ползет у дяди по руке. Она следила, как та пробралась сквозь короткие черные волоски и через вздувшиеся вены к костяшкам пальцев, а потом забегала по кончикам этих пальцев, таких длинных и тонких. Мэри вспомнила быструю и внезапную грацию этих пальцев, когда они резали для нее хлеб в тот первый вечер, и как они могли быть легки и деликатны, если пожелают. Девушка смотрела, как теперь эти пальцы барабанят по столу, и в своем воображении видела, как они обвиваются вокруг куска каменной глыбы и сжимают его; она видела, как камень прорезает воздух…

Дядя снова повернулся к Мэри и хрипло прошептал, кивнув головой в сторону тикающих часов:

— Этот звук иногда звенит у меня в голове. А когда они только что пробили один раз, это было как удар колокола на бакене в заливе. Я слышал, как его принес по воздуху западный ветер: раз-два, раз-два, взад-вперед. Язык ударяет о колокол, как будто звонит по мертвым. Я слышал его в моих снах. Я слышал его этой ночью. Печальный, усталый звук, Мэри, этот бакен с колоколом там, в заливе. Он скребет по нервам, и человеку хочется кричать. Когда работаешь на берегу, надо подплывать к бакенам на лодке и глушить: обертывать язык колокола фланелью. Это их заглушает. Тогда наступает тишина. Скажем, ночь туманная, с клочьями белой ваты на воде, а у входа в залив — корабль, который принюхивается, как гончая собака. Капитан прислушивается к бакену, но не слышит ни звука. Тогда он входит в залив, плывя сквозь туман, — корабль идет прямо на нас, а мы только этого и ждем, — и мы видим, как он внезапно вздрагивает и ударяется, и тут прибой завладевает им.

Трактирщик дотянулся до бутылки с бренди, и тонкая струйка медленно полилась в стакан. Он понюхал ее и стал перекатывать во рту.

— Ты когда-нибудь видела мух, попавших в кувшин с патокой? — спросил дядя. — Я видел людей в таком положении: застрявших в снастях, как рой мух. Они цепляются за снасти, ища спасения, и кричат от страха при виде прибоя. Они совсем как мухи, усеявшие реи, маленькие такие черные точки. Я видел, как корабль разламывается под ними, и мачты и реи рвутся, как нитки, и тогда люди падают в море и спасаются вплавь. Но когда они доберутся до берега, они все будут мертвы, Мэри.

Трактирщик вытер рот тыльной стороной ладони и уставился на племянницу.

— Мертвецы не донесут, Мэри, — сказал он.

Лицо дяди кивнуло ей и вдруг съежилось и исчезло. Мэри больше не стояла на коленях на кухонном полу, цепляясь руками за стол; она снова стала маленькой девочкой, бегущей рядом с отцом на скалы за Сент-Кеверном. Вот отец сажает Мэри на плечо, а рядом с ними с криками бегут другие люди. Кто-то указывает в море, и, прижавшись к голове отца, девочка видит огромный белый корабль, который, как: птица, беспомощно перекатывается в волнах, мачты сломаны до основания, а паруса стелются по воде.

«Что они делают?» — помнится, спросила тогда Мэри, но никто ей не ответил; они стояли на месте, с ужасом глядя на корабль, который перекатывался на волнах и погружался в воду.

«Господи, помилуй их и спаси», — сказал отец, и маленькая Мэри начала плакать и звать маму, которая тут же появилась из толпы, взяла дочку на руки и ушла с ней подальше от моря туда, где его не было видно.

На этом месте все воспоминания оборвались и исчезли, и Мэри не знала, чем кончилась эта история. Но когда она стала постарше, мать рассказывала ей о том дне, когда они отправились к Сент-Кеверн, где утонул большой барк со всеми, кто был на борту: его киль сломался о наводящие ужас подводные скалы.

Мэри задрожала и вздохнула, и снова лицо ее дяди, обрамленное спутанными волосами, смутно замаячило перед ней, и она снова стояла рядом с ним на коленях в кухне трактира «Ямайка». Она чувствовала себя смертельно больной, руки и ноги у нее заледенели. Девушка хотела только одного: доползти до кровати и закрыть голову руками, натянув на себя одеяло и подушку, чтобы стало еще темнее. Может быть, если она заткнет пальцами уши, то заглушит звук его голоса и грохот прибоя о берег. Мэри ясно видела бледные лица утопленников с поднятыми над головой руками; она слышала вопли ужаса и крики; она слышала траурный звук колокола на бакене, качающемся взад-вперед на морских волнах. Девушку снова охватила дрожь.

Она подняла взгляд на дядю и увидела, что тот осел на стуле и его голова упала на грудь. Его рот был широко раскрыт, и он храпел и брызгал слюной во сне. Длинные темные ресницы бахромой окаймляли щеки, а руки трактирщика покоились перед ним на столе, и ладони были сложены, будто для молитвы.

Глава девятая

В канун Рождества небо покрылось облаками и грозило дождем. Ночью еще и потеплело, и грязь во дворе перемесили коровьи копыта. Стены спальни Мэри стали влажными на ощупь, а в углу, на отставшей штукатурке, появилось огромное желтое пятно.

Мэри высунулась из окна, и мягкий влажный ветер обдувал ей лицо. Через час Джем Мерлин будет ждать ее на пустоши, чтобы отвезти на Лонстонскую ярмарку. Встретится она с ним или нет, зависело от нее самой, а она никак не могла решить. За эти четыре дня Мэри стала старше, и лицо, смотревшее на нее из треснутого, покрытого пятнами зеркала, выглядело искаженным и усталым.